— Оля, подними рукав и покажи доктору свои руки! — приказным тоном сказала женщина. — Пусть доктор увидит это безобразие!

В ответ девочка лет тринадцати злобно наморщила курносый носик и втянула в рукава широкого свитера кисти.

Я занервничала. А если бы она все-таки показала, то что я увидела бы? Про расковырянный нейродермит не говорят таким тоном. Следы от уколов? Но я не умею работать с наркоманами и не хочу врать матери, что могу чем-то им помочь! А кто умеет? Куда мне их послать? По следам газетных объявлений — «с гарантией избавляем от наркотической зависимости»? В Бехтеревку? В церковь? Я вспомнила все три достоверно известных мне случая стойкой многолетней ремиссии «черных» наркоманов и закручинилась: вряд ли мать обрадует мой рассказ о том, что предпринимали те семьи для ее достижения. Но девочка еще такая юная!

— Ну раз так, тогда вы сами с ней и разбирайтесь! Может быть, она вам наедине свое идиотство объяснит! А я пошла! — неожиданно заявила мать, поднялась и вышла из моего кабинета.

Я несколько оторопела. В мою уже намеченную картину семейного несчастья такое поведение матери не вписывалось совершенно. Оставшись одна, Оля с любопытством оглядела мой кабинет, а потом деловито засучила рукав, обнажив смуглую худенькую руку.

— Слава богу! — с облегчением выдохнула я.

Девочка взглянула на меня с несказанным удивлением. Я не стала объясняться, решив, что это ни к чему.

— Сама? — спросила я.

— Ага, ага! — радостно и оживленно закивала Оля. — Ножиком порезала.

Моих предыдущих переживаний она, разумеется, не поняла, но зато великолепно разглядела, что «доктор» на «идиотство» почему-то совершенно не сердится.

— Просто так или по поводу?

Девочка задумалась.

— Ну, как вам сказать…

— То есть какой-то повод вроде бы и был, с мамой поссорилась или с подружкой, но ты сама сомневаешься…

— Точняк!

— У твоих подружек?...

— О, у Маринки еще хуже! У нее все руки изрезаны!

— А почему именно изрезаны? Вы не курите?

— Не, не курим… Ну, так, баловались в компании… А! Это вы про то, чтобы об руки сигареты тушить! Это у нас у Тольки Агафонова! Когда Маринка его бросила и написала в профиле, что встречается с Витькой из восьмого класса, он тогда…

— Стоп! — сказала я. — Как ты сама думаешь, что это все такое?

— Глупость! — авторитетно, маминым тоном сказала Оля, машинально почесывая вырезанный на предплечье, уже заживающий крест.

— Ага. Глупость. Но в определенном возрасте, примерно с одиннадцати до восемнадцати лет, это делает едва ли не каждый второй… Ты у матери-то не спрашивала?

— Не, что вы, она так орет!… А вот папа и тетя чего-то отмалчиваются, — вспомнила Оля. — Даже на них не похоже…

— Вот-вот…

— Но неужели каждый второй?! — изумилась девочка.

— Ну да. После подростковости у многих остаются шрамы не только в душе, но и на теле…

— А я думала, это только у нас…

— Да вы про все думаете, что это только у вас! — в сердцах воскликнула я.

— А зачем же тогда это нужно? Откуда взялось и в чем смысл?

— Давай вместе рассуждать, — сказала я. — Вот раньше были инициации. Знаешь, что это такое?

— Слово слышала, но не знаю.

Пришлось мне рассказать о ритуалах посвящения.

— Сегодня в нашем обществе инициаций фактически нет, — закончила я свой рассказ. — Человек не знает, когда ему становиться взрослым. Может быть, это такая заместительная попытка. Испытать себя, доказать: я могу переносить боль, стало быть, готов к испытаниям взрослой жизни. Мы, когда маленькие были, для «тренировки силы воли» палец в кипяток совали, ходили вечером на старое кладбище и еще с гаража прыгали. Тоже ведь инициация…

— А революционер Рахметов на гвоздях спал, — неожиданно сказала Оля. — Мне папа рассказывал… А почему инициаций нет? Чтобы мы взрослыми не становились?

— Не знаю, может быть, и так. Людей слишком много, чем позже они становятся взрослыми и способными отвечать за свою семью и детей… Но, может, дело еще и в том, что изменилась сама жизнь человека. Нет больше необходимости готовить его к будущей жизни такими изуверскими обрядами… А у вас, у подростков, остались рудименты и атавизмы, как жабры у эмбриона и хвосты у младенцев…

Оля вопросительно вздернула бровки, и мне пришлось объяснять про рудименты и атавизмы. Рудименты и атавизмы Оле очень понравились.

— Но раз уж мы заговорили про биологию, — сказала я, — может быть и еще один вариант — такое, на пороге взрослости, специальное тестирование. Рабочая проверка своего тела как доставшегося в длительное пользование агрегата. Знаешь, как машины на стенде тестируют — с повышенной нагрузкой и все такое…

— Точняк! — опять сказала Оля. — Это у нас тоже было. Кружились до потери пульса. Полотенцем душили…

— Оставьте это немедленно! — прикрикнула я. — Я сама знаю ужасный случай, когда мальчика после такого полотенца не смогли откачать…

— Да это давно было, в летнем лагере, два года назад, — успокоила меня Оля. — Теперь мы уже так не делаем... Скажите, а почему мы про все это в школе не проходим? Это же про нас и очень важно!

— А я откуда знаю?! — теперь уже я злобно наморщила нос. — Я сто раз писала и предлагала. Все на словах согласны, а на деле как будто и дела никому нет.

За эволюционными разговорами время приема истекло. В дверь уже стучался следующий клиент. Мать Оли сидела в коридоре.

— Ну как? — встретила она дочь.

— Офигенно интересно! — весело воскликнула Оля. — Сейчас я Маринке позвоню, мы с ней встретимся, и я ей все расскажу…

Мать выглядела обескураженной:

— Так тебе мозги доктор вправил или нет? Надо нам еще приходить?

— Ой, а можно мы еще с Маринкой придем? — подпрыгнула Оля. — Я ведь так не сумею объяснить, как вы…

— Ага, — вздохнула я. — Еще Тольку и Витьку захватите, и кто там у вас еще…

***

А что вы, уважаемые читатели, думаете и вспоминаете по этому поводу? Может быть, мы с Олей рассмотрели не все гипотезы, объясняющие рискованное и даже самоповреждающее поведение у подростков?