Происшествие оказалась достаточно страшным для того, чтобы двое суток продержаться на первом месте в телевизионных новостях: в художественного руководителя балета Большого театра Сергея Филина плеснули кислотой во дворе его собственного дома на Троицкой улице. Больше о Большом говорили только в связи с открытием Исторической сцены: на парадных фотографиях Сергей примостился между тогдашним президентом Медведевым и его женой Светланой, заняв, таким образом, позицию, которую по левую руку занимала демоническая Елена Образцова, ветеран сцены. Но Сергей, по молодости, был как бы несколько задвинут во второй ряд: он все-таки сотрудник, а не легенда.

Легендой он стал в результате трагических обстоятельств и против собственной воли. Ужас, прилетевший на крыльях ночи с банкой серной кислоты, вмиг сделал из упорного честного профессионала своего рода знаменитость. Никто не хотел бы такой славы, это точно. Никому такая известность не нужна, это понятно. Но теперь от нее никуда не деться, и с этим тоже ничего не поделаешь, с этим — жить. Подавленное состояние Сергея в первые дни кошмара, удивившее всех, кто его знает, объяснялось, видимо, еще и этим: он артист, да, но никогда не лез в камеру, хотя и не избегал ее специально — теперь ему всю жизнь нести этот крест, вне зависимости от того, чем кончится лечение.

Не разобравшись — как, впрочем, и всегда — что к чему, телевизионщики даже стали называть Сергея балетмейстером, видимо, на всякий случай, ибо кто еще может возглавлять балетную труппу, как не балетмейстер. Притом что именно принципиальный отказ от балетмейстерских амбиций, от ненужных лавров среднего, дежурного хореографа-дипломника помог Филину — в числе других качеств, разумеется, — стать одним из самых уважаемых людей в таком не очень добром организме, как Большой театр. В отвратительном сюжете с кислотой есть иррациональный элемент, какая-то третья сила, чертовщина, потому что Филин, в отличие от очень многих своих коллег и нескольких предшественников, как никто другой, умеет находить общий язык с самыми разными людьми, лавировать, оставаясь принципиальным человеком, идти на уступки, в главном не уступая. Ну да, в балетных кругах известно, что у него не слишком сложились отношения с Николаем Цискаридзе, ибо тот сам хотел возглавить балет Большого, но ведь во всех своих интервью Филин подчеркивал превосходство танцовщика над всеми другими танцующими ныне, его прекрасную форму, в чем я с пострадавшим не согласен. При Филине народный артист РФ стал танцевать так много, что можно было подумать, будто на наших глазах происходит рождение новой звезды. Будучи женат на артистке балета Большого театра, Сергей не оказывал ей ровным счетом никакого покровительства — это тоже не могло стать раздражающим моментом. Он, конечно, увел за собой нескольких ведущих солистов из театра им. Станиславского и Немировича-Данченко, но не силком же он волок их вниз по Большой Дмитровке в главный театр страны и главную балетную труппу мира. Даже об Иване Васильеве и Наталье Осиповой, в самый неподходящий момент хлопнувших дверями отдела кадров, худрук балета не счел нужным отозваться сколько-нибудь язвительно — и вот результат: самые любимые московской публикой артисты будут танцевать на гастролях Большого в Лондоне. А там, глядишь, лучшие Китри и Базиль мира вернутся в родные стены. Филин — человек спокойный, уверенный в том, что все перемелется — мука будет, и серная кислота, вдруг прервавшая этот спокойный, лишь с легкой турбулентностью, полет — конечно, жидкость совсем с другой планеты.

В новейшей истории Большого был период героический — время надежд, связанное с присутствием в театре такого мощного художника, как Алексей Ратманский. По силе балетмейстерской мысли он, разумеется, недотягивал до вечной нашей планки — Григоровича, но этого и не требовалось: иная эпоха на дворе. После ухода Ратманского, которого, кстати, тоже связывали с Филиным прекрасные деловые отношения, наступил некоторый застой: переходная фигура Юрия Бурлаки на то и была переходной, чтобы не принимать принципиальных решений, знамен не разворачивать. Ну, танцуем, ну, ставим что-то, даем интервью каналу «Культура», ведомость подписываем. Потом случилось то, что случилось. В ходе борьбы за должность руководителя балета в интернет выбросили снимки порнографического содержания с участием одного из претендентов — тогдашнего зав. труппой, лучшего характерного танцовщика театра Геннадия Янина. Дать ему должность, конечно же, не было никакой возможности, ибо худрук — должность государственная, но гендиректор театра Анатолий Иксанов и тогда проявил свою полную боеспособность: собрание кооператива из фильма «Гараж», явившееся с требованием уволить артиста за «аморалку», получило жесткий отпор. Не получил место худрука и Н. М. Цискаридзе, отчего-то всерьез рассчитывавший на него. На лакомую должность назначили Филина: оказалось, чтобы с триумфом вернуться, иногда бывает полезно уйти — разумеется, уходя из Большого в «Стасик», Филин делал неоднозначный, мягко говоря, шаг, но именно административный опыт, полученный на начальственной должности во втором по значению музыкальном театре Москвы, позволил ему занять нынешний кабинет. Его послужной список образцовый, для театра он «свой», родной, местный. За год, который Филин провел в руководящей должности, уровень кордебалета, например, повысился настолько существенно, что некоторые спрашивали: да неужели это те же люди танцуют. Те же, но только им теперь запретили халтурить, изображать маленьких лебедей спустя рукава. Для тех, кто ходит в балет часто, Филин ассоциируется со здравым смыслом: из четырех «Баядерок» первую он отдает абсолютной приме — Светлане Захаровой, вторую — балерине среднего поколения, Екатерине Крысановой, у которой тоже сформировался круг поклонников. Третью — танцовщице посредственной, но заслуженной, пребывающей в ранге балерины и находящейся в прекрасной балетной форме, Марии Аллаш. Четвертую танцует главная юная надежда Большого театра — Ольга Смирнова. В его выборе нет никакой произвольности, сугубый расчет.

Еще, конечно, он отчаянно красив — и всегда знал об этом. Балетные редко бывают сердцеедами и джентльменами одновременно — он, конечно же, такой. От многих других сотрудников нынешнего Большого театра Филина отличает еще и привычка здороваться первым, вполне традиционная для русского театра, причем и с артистами, и с критиками, и с клакерами, и, ну да, со спекулянтами. Сергей очень хорошо знал театр, в котором работал.

Откуда тогда кислота?

Версий множество: от совершенно абсурдных (типа мести голубой мафии гетеросексуальному начальнику) до таких, мимо которых пройти невозможно, например, что Сергей кому-то что-то мог сгоряча пообещать и слова своего не сдержать, ибо художественная совесть не позволила; что кому-то могла не нравиться его кадровая политика — привлечение лучших солистов других театров, которые при таком положении дел оказывались обездоленными. Самые отчаянные головы, совсем незнакомые с положением дел в театре, предположили, что это дирекция Большого могла обидеться на своего слишком вольнолюбивого, строптивого сотрудника. И это притом, что руководство Большого молится на Филина, сумевшего выстроить репертуар таким образом, что и овцы, требующие бесконечного Петипа и Григоровича, остались целы, и волки, настаивавшие на том, что без современного танца театр мертв, сыты.

Но медийное пространство сейчас устроено таким образом, что в драку у больничной палаты имеют возможность вступать все — даже не понимающие, в чем, собственно, дело и кто первым ударил.

С жаром комментировать нестандартное преступление в отношении необычной жертвы немедленно взялись все кому не лень. В программе у Андрея Малахова — этом идеальном варианте королевства кривых зеркал — мысли по поводу трагедии высказывали люди, которых в театре, в Большом, не видели годами: Гедиминас Таранда, Алла Гербер, Ирина Мирошниченко, Анастасия Волочкова, Екатерина Лиепа и Алексей Митрофанов, то есть ровно те, у кого сколько-нибудь дельных мыслей по поводу случившегося быть никак не могло.

Позиция артистов и администрации Большого была сплоченной: мы кое-что предполагаем, но скажем только следствию. Потому что страшно — раз, а два — театр-то все-таки Большой, любое лишнее слово может спровоцировать тектонические сдвиги, в том числе крайне нежелательные. По Москве поползли слухи, что обливание кислотой — лишь часть некоего большого (какого же еще!) плана по захвату власти в театре кем-то, кого мы знаем, но не назовем. Обращали, в частности, внимание на то, что президент страны — а именно ему подчиняется театр — по поводу трагедии так ничего и не сказал: поручение немедленно найти преступника дал премьер-министр, принципиальных решений по Большому не принимающий. Ну и так далее. Жестче других высказался из своего заокеанского далека, как ни странно, Алексей Ратманский: «Несчастье с Сергеем Филиным — не случайность. Многие болезни Большого — омерзительная клака, водящая дружбу с артистами, спекулянты и перекупщики билетов, полусумасшедшие фанаты, готовые перегрызть горло соперникам своих кумиров, циничные хакеры, вранье в прессе и скандальные интервью сотрудников — один снежный ком». Из этих слов становится яснее, почему в свое время Ратманский ушел из театра. То, что Большой может ставить себе в заслугу — ибо, если есть полусумасшедшие фанаты, значит, есть такие артисты, если есть клака, значит, есть деньги, если билетами спекулируют, значит, на них повышенный спрос, — так вот, все это балетмейстер ставит ему в вину. Это несовпадение по ключевым для театра вопросам. Ни для кого в балетном мире не секрет, что только две артистки Большого театра — Мария Александрова и Светлана Лунькина — не «водят дружбы», как изящно выразился Ратманский, с клакой, поэтому сокрушительное «браво» никогда не сопровождает их даже самые успешные вращения. Остальные в разной степени, но «дружбу водят» — и в Большом так было всегда, хотя это и вовсе не означает, что так должно быть. По мне, нет ничего хуже мертвенной тишины зала Мариинского театра, но многим, я знаю, наоборот, очень не нравится излишний энтузиазм профессиональных зрителей Большого.

Плескание кислотой, да и вообще преступление против человека, занимающегося такой легкой вроде субстанцией, как танец, настолько не укладывается в голове, что даже опытнейшая пресс-секретарь Большого Катерина Новикова, которой в первые дни после трагедии пришлось вести круглосуточную вахту на телефоне, высказала удивление: «Мы никогда не думали, что война за роли, не за недвижимость, не за нефть, может дойти до такого уровня криминала». Меж тем роль в Большом — это, конечно, будем честны, не просто роль. Это статус, гастроли, билеты, деньги. Деньги играют большую роль в Большом театре — и опять же, в московском «купеческом» театре, построенном в пику аристократичной  Мариинке, так было всегда.

Новая жизнь, с ее тотальной медиатизацией, только усилила эту черту. Об этом больно говорить, но под удручающими сообщениями о состоянии роговицы Сергея Филина, о повязках на его почти уничтоженных глазах, сквозь которые он в первую неделю различал лишь слабый свет, об операции, потом еще об одной, и еще, — так вот, под этими сводками из больницы совсем не ведающий этики в привычном смысле этого слова интернет спокойно размещал рекламные блоки «Билеты в Большой театр. Лучшие места. Скидки постоянным клиентам», ибо несчастье несчастьем, но ее величество перепродажа должна идти своим чередом. Любой театр — казарма, и жена Сергея, артистка Мария Прорвич покорно выходила в январской «Баядерке»: это профессия, ремесло, ничего не попишешь, танцуй, пока молодой.

Удивительнее всего, что никто из участников развернувшейся дискуссии  не обратил в связи с трагедией внимания на факт падения зрительской культуры вообще, а ведь это падение, как ни прискорбно, не может не отражаться на культуре «принимающей стороны», то есть работников самого театра. Все как-то быстро забыли, что открытие Основной сцены после реконструкции, премьерные показы «Руслана и Людмилы» Дмитрия Чернякова сопровождались криками «позор», «вон из театра», «занавес» и прочим хулиганством, возможно, кем-то тщательно срежиссированным, которое так и осталось ненаказанным и нерасследованным. Страшная матерщина на «Щелкунчике» 31 декабря, раздавшаяся откуда-то с балкона четвертого яруса, — ее что, кроме целого зрительного зала, никто не слышал?.. Я уже не говорю про какие-то совсем мелкие эпизоды: ну, ударила поклонница Н. М. Цискаридзе, та самая «полусумасшедшая фанатка», сумочкой даму, которая посмела неодобрительно высказаться о физической форме ее кумира, — куда с этим бежать, к администратору, в полицию?.. А может быть, кстати, и в полицию. В новом старом Большом театре меня больше всего потрясает то, что зрителей продолжают пускать в партер даже во время действия: такого не было никогда. Ну а как не пускать, если госцена билета на «Лебединое озеро» — 12 тысяч рублей, а куплен он был тысяч за двадцать пять. Да несчастную капельдинершу разорвут за эти двадцать пять тысяч: закон джунглей писан для всех.

Большой — это Россия в миниатюре, и не стоит ждать от него совсем уж расчудесных чудес. Он довольно долго держался абсолютным молодцом, принцем Дезире, демонстрировал, несмотря ни на что, отменное творческое здоровье и силу духа, но история с Филиным показала, что в стране, живущей по понятиям, будь ты хоть трижды принц, рано или поздно умоешься кровью, ничто здесь не спасительно.

 

Читайте по теме:

Николай Усков. Скандал в Большом театре. Часть I: версия Иксанова

Николай Усков. Скандал в Большом театре. Часть II: версия Цискаридзе