«Ты постоянно оскорбляешь меня, не понимаю, зачем я тебе?» — «Когда любишь кого-то, необязательно все время быть милым», — такой диалог звучит в недавно вышедшем втором сезоне Girls. И сразу понимаешь, что не отлипнешь от монитора еще как минимум десять серий, потому что Ханна, главная героиня, тоже теряется, услышав такое, и остается рядом с хмурым и спорным правдорубом еще на пару серий. Или уходит. Или нет, все-таки остается. 

Выброшенная родителями в финансовую самостоятельность, Ханна пишет эссе и ищет себя, модельная Марни ищет работу и новые способы моральных самоистязаний, художница Джесса — еще один способ оттопыриться, а девственница Шошанна — избавиться наконец от эдакой стыдной напасти. Все выглядят травмированными, хотя не вполне понятно, чем.

Сериал придумала, сняла, спродюсировала и продала HBO двадцатишестилетняя Лена Данхэм, сыгравшая там Ханну и снявшая своих реальных подруг, вместо того, чтобы плакаться, как большинство из нас в этом возрасте, своему психотерапевту. Girls прикидывается автобиографическим, но кого тут проведешь. Любой сценарий, любая камера или актерская игра — всегда дистанция, даже если взяться за детальную экранизацию дневника. Только вот можно сколько угодно лукавить, излагая свою биографию, но трудно сфальшивить, когда крупным планом снимаешь собственную задницу.

Данхэм привораживает не душевным или физическим эксбиционизмом, не особой какой-то реалистичностью — всякого навидались за годы в ЖЖ — а возведенной в эстетику беспощадностью к себе. Критики и зрители всюду удивляются неформатной для киногероини внешности: фигура-груша со всеми ее неспортивными деталями, но каждому, кто был по любую сторону хотя бы фотоаппарата, известно, что снять можно комплиментарно. А можно — безжалостно. Лена снимает себя так, будто она Бунин из байопика: «если любишь женщину, то всю, со всеми ее слезами, истерикой и толстыми ляжками». Она так и любит.

Girls, разумеется, сравнивают с Sex and the City: четыре героини маются в Нью-Йорке в поисках любви и приключений. Хотя вообще-то в Girls все по-другому. Как если бы Кэрри Брэдшоу и окрестности сочинила Дьябло Коди, с ее талантом ничего не скрывать и никого не жалеть. Было бы честнее признать, что прототип всех подобных сюжетов — Д'Артаньян и три мушкетера, просто истории про мужчин сегодня никого особо не интересуют, да и что можно было бы рассказывать о них сезоны напролет.

New York Post пишет, что Girls — это не то, что вы хотели бы посмотреть, если вы не двадцати-с-чем-то-летняя девочка. Но дело в том, что эта девочка, как чайка Джонатан Ливингстон, которым как раз бредят примерно в Этом возрасте, живет в каждом из нас, даже если вы великовозрастный мальчик. 

Поначалу это неочевидно, поскольку нью-йоркские girls сделаны по классическому песенному рецепту: из платочков и клубочков, из загадок и мармеладок. (А мы тут все — из колонок и недомолвок, из насмешек и головешек.) Их мотивации непонятны, поступки кажутся продиктованными генератором случайных идей, но потом вдруг видишь главное. Когда ты – двадцатилетняя девочка, ты живешь в этической системе координат, в которой нет понятия «мудачество». У столь некуртуазного слова нет точного аналога, оно с трудом поддается академическому определению, но чувствуется — чувствуется всегда верно.

Это сразу все объясняет. И бесконечную растерянность, и кажущуюся алогичность девичьих терзаний, и узнаваемую способность извиняться, когда тебе наступили на ногу. Умение распознать мудака в любом обличье и реагировать на него — чуть ли не единственная трансформация, приходящяя с возрастом. 

Больше ничего не меняется: Лолита не превращается в Долорес; люди с XX-хромосомами появляются девочками, женщинами или бабами сразу и навсегда. Поэтому, кстати, не обижаешься на Льва Николаевича за Наташу Ростову, низведенную до животности: она родилась бабой, как Анна Каренина — женщиной, а Долли Облонская — бедная, многодетная, измученная Долли — девочкой, и это константа.

На Girls непременно взрастятся новые, какие-то другие, но все такие же девочки — не сегодняшние их ровесницы, а те, кому сейчас что-то около пятнадцати. Как мое поколение выросло на «Элен и ребята», точнее, тамошней Джоанне, нарушительнице гендерных конвенций. Она научила немногому, но важному: хочешь носить кроссовки вместо каблуков — надевай, хочешь ввалиться через окно к нарциссическому зайке-зазнайке — полезай, да и вообще, девочка, делай что хочешь.

Лена Данхэм передает послание: жизнь состоит из того, что мы привыкли не считать ею. Из записей в фейсбуке, из роликов в ютьюбе, из вздорных бесед в пустом ночном магазине, из блужданий в пижаме, из разочарования после вечеринки, из стакана молока, который наливаешь кому-то, чтобы он наконец-то ушел, из способности быть одновременно жестоким и эмпатичным. Этот неизъяснимо печальный сериал номинируется и даже выигрывает премии почему-то в жанре комедийного шоу. С другой стороны, да — что может быть смешнее.