Сергей Николаевич: Фотографическая память Инге Фельтринелли
Женщина стоит вполоборота у фонаря. Она не видит, что ее снимают. У нее потерянный вид. Как будто на другой стороне улицы, куда она устремила свой испуганный взгляд, происходит что-то ужасное: то ли горит чей-то дом, то ли она увидела своего возлюбленного с другой женщиной, то ли еще что-то, чего нам не дано узнать. На самом деле это Грета Гарбо ждет, когда зажжется зеленый свет, чтобы перейти Мэдисон-авеню.
Такой ее увидела и запечатлела Инге Фельтринелли, а тогда, в 1952-м, еще Инге Шеенталь. Маленькая хорошенькая немочка двадцати с чем-то лет, приехавшая покорять Америку из разоренной Германии. Полукровка, скрывавшая всю войну, что ее отец — еврей. Нет, она никогда не жила в шкафу, не пряталась в подвале для угля — чего не было, того не было. Но она вполне могла разделить судьбу Анны Франк. Освенцим и Дахау дымили своими трубами где-то поблизости все ее детство. А потом голод, нищета, руины, черный рынок, Германия, разделенная на западную и восточную зоны. Безуспешные попытки найти себя в послевоенной жизни, закончившиеся опасным путешествием на грузовом судне. Денег на билет в Америку даже в каюте третьего класса у нее не было.
Сейчас, когда слушаешь Инге Шеенталь-Фельтринелли, понимаешь, что вся жизнь этой удивительной женщины — какое-то одно немыслимое приключение, невероятная авантюра, в которой страсть к фотографии и карьера репортера есть не более чем короткий эпизод, датируемый 50-ми годами прошлого столетия, то есть больше 60 лет тому назад.
На свой вернисаж в фонд «Екатерина» Инге Фельтринелли пришла в фиолетовых брюках, белом боа и ярко-розовых сапогах. Длинные серьги раскачивались на уровне ключиц, а рыжие кудри и дымчатые очки дополняли образ экстравагантной дамы, не слишком-то привыкшей думать о своем возрасте. Когда она видит кинокамеру или диктофон, ее лицо — умное, насмешливое и иногда красивое — делается лукавым, кошачьим, и, избегая ненужного ответа, она уходит в свой нескончаемый щебет на трех языках сразу — итальянском, английском и французском, которые знает в совершенстве.
Да, чтобы тогда, в начале 50-х годов, выжить в Нью-Йорке, ей надо было быть зоркой, ловкой, находчивой и смелой. Она ни от чего не отказывалась и на все предложения отвечала «да». После всего, что она успела повидать на родине, ей уже ничего не было страшно. Поэтому, когда она взвалила на плечо тяжеленный аппарат Rolleiflex с магниевой фотовспышкой («Вы даже не представляете, сколько он весил!») и стала караулить знаменитостей на улицах Нью-Йорка, это занятие показалось ей чем-то вроде увеселительной прогулки. Именно так она и встретила великую шведку Грету Гарбо.
«У нее было пальто потрясающего лилового цвета. Наверное, Balenсiagа? И шляпа, как в “Ниночке”. Я ее сразу узнала. Казалось, что она ничего не замечает вокруг. Шла как сомнамбула. Отрешенная. Но у меня тогда вечно что-то случалось с камерой. Пока провозишься, все, объект исчез».
Зато тут все сработало идеально. Не успел включиться зеленый свет, а Гарбо привычным жестом прикрыть лицо рукой в перчатке, как кадр был сделан. Первый гонорар в Life — 50 долларов. Тогда на него можно было жить неделю.
Таким же образом она сняла и Уинстона Черчилля, выходившего из отеля.
«Вы видите, какое количество тут всякой охраны и сотрудников ФБР, — показывает она на нерезкий черно-белый кадр с выплывающим из темноты сэром Уинстоном. — Они меня и близко не хотели подпускать, но я все равно успела его щелкнуть».
Другой раз она чудом прорвалась на благотворительный ужин, чтобы сфотографировать самого красивого сенатора Американского конгресса Джона Кеннеди.
«О, хорош он был несказанно! Джон тут явно окучивает для своей будущей президентской компании Элизабет Арден, хозяйку и главу огромного косметического концерна Америки. Дама была уже в преклонных годах. Видите, сколько на ней бриллиантов?»
На фотографии молодой, загорелый Кеннеди выглядит хорошеньким и готовым на все жиголо. А пьяный, стареющий Гэри Купер, которого Инге обнаружила на съемочной площадке фильма «Ариана» и безжалостно щелкнула, когда тот тянулся к бутылке Magnum. «Он уже в 12.00 утра лыка не вязал. Как он снимался, бедный, для меня так и осталось загадкой».
Но главный герой ее фотосаги и тоже, как известно, большой специалист по части спиртного — великий Эрнест Хемингуэй. Чтобы сделать исторические снимки, Инге пришлось лететь на Кубу, где тогда обретался будущий нобелевский лауреат. Причем денег у нее не было катастрофически. Пришлось тащиться до Майами на попутках, а оттуда добираться на каком-то кукурузнике за 10 долларов. В Гавану она прилетела мертвой от усталости, а дальше потянулись дни ожидания в комнате для прислуги (5 долларов в сутки), пока Папа (так все звали в ближнем окружении старика Хэма) соизволит ее принять.
Он не просто согласился дать интервью, но пригласил ее пожить у него дома на Finca Vigia. Там Инге ожидали тридцать кошек, пять слуг, чернокожий дворецкий и строгая жена, бывшая корреспондентка Time Мэри Уэлш.
«Оба они терпеть не могли немцев. Война, похоже, только укрепила их нелюбовь ко всему немецкому. Но мне как-то удалось их растопить, обаять. К тому же к двум часам дня Хемингуэй был всегда пьяный. За обедом он пил Valpolicellа, потом плавно переходил на Martini on the rocks. Все его походы в город заканчивались для него в баре Floridita. Там он пропускал еще несколько бокалов с дайкири, которые, надо сказать, хлестал как воду. Снимать его было одно удовольствие. Но я не очень злоупотребляла открывшимися возможностями. Только один раз щелкнула, когда он спал на полу. Глядя на этот отпечаток, он кротко попросил: “Не публикуй, пока я не умру”. А в общем, ему было абсолютно плевать, как он выглядит и что я там фотографирую. Один раз он даже взял меня с собой на рыбалку. Мы вышли в открытое море на его шхуне Pilar. Вместе с нами был легендарный Григорио Фуэнтес, которого Хэм обессмертил в “Старике и море”. Григорио действительно прожил какую-то нескончаемо долгую жизнь и умер в 106 лет».
От этой рыбалки осталась потрясающая серия фотографий, которую можно было бы озаглавить «Если бы молодость знала, если бы старость могла»: печальный, очень тучный, никогда не улыбающийся седой Хемингуэй и свежая, как румяное яблочко, Инге в коротеньких шортах и полосатом топе без бретелек.
«На следующий день я должна была уехать. Утром пришла в гостиную, чтобы попрощаться. Вижу, сидит какой-то особенно понурый: это было 5 марта 1953 года. Умер Сталин. Никогда не забуду, как Хемингуэй посмотрел на меня в упор и сказал: “Он спас твой Берлин”. В тот день я никуда не уехала, и на следующий день тоже».
Потрясающе, как Инге помнит все: даты, счета в ресторанах, марки вин, кто в чем был одет. Вот уж что называется «фотографическая память». Ей она потом очень пригодится, когда она станет женой легендарного Джанджакомо Фельтринелли, того самого, который первым издал «Доктора Живаго» Бориса Пастернака и «Леопарда» Томази ди Лампедузы. Наследник крупнейшего состояния Италии, он был одним из главных идеологов радикального бунта 60-х. Упрямый утопист, мечтавший с помощью книг переустроить мир, а закончивший трагической смертью от взрыва самодельной бомбы, которую он якобы хотел использовать в террористических целях. Но Инге в это не верит. Впрочем, и говорить об этом не хочет. Какое это имеет отношение к ее фотовыставке?
Фельтринелли и все, что с ним связано, — это уже совсем другая глава в ее жизни. Италия, замужество, рождение сына, фамильная вилла в Гаргнано на берегу озера Гарда, где когда-то скрывался Муссолини… Все звезды мировой литературы, которых Джанджакомо коллекционировал, как иные богачи — полотна импрессионистов и антикварные авто, перебывали у них в гостях и в авторах. От этой «другой жизни» на выставке в «Екатерине» представлено совсем немного портретов. Фельтринелли не любил, когда она щелкала ему над ухом своим аппаратом. К тому же, как все мужчины, он был собственником и не хотел делить Инге с ее увлечением юности, со всеми этими чужими мужчинами и женщинами, случайно попадавшими в ее объектив. Хотя теперь она снимала не за деньги, а для себя. На память.
«Конечно, с технической точки зрения мои фотографии не бог весть что, — без всякого жеманства говорит Инге. — Если бы не мой сын, сроду не стала бы их выставлять или печатать. Но он настаивал, что они могут представлять какой-то исторический интерес. Все-таки столько замечательных людей я видела и знала. Самое главное, я не была по жизни копушей. Все делала быстро. Быстро схватывала, снимала, ориентировалась. В жизни своей никогда не опаздывала. Я и сейчас могу собраться за 15 минут. А ведь для этого тоже надо иметь талант».
