Алексей Тарханов: С видом на квартиру

Я был доволен и даже несколько смущен. Квартира, которая нам досталась, была даже слишком хороша, неприлично хороша. Огромная, полная солнца, со светлым паркетом и большими окнами. И находилась она не где-нибудь, а в Париже и обладала видом на купол собора Инвалидов и потешную батарею зеленых от патины королевских пушек, выставленную перед его рвами. Вид просился даже не на открытку, а прямо на купюру, как просился бы Кремль с балкона Дома на набережной.

Не зря, не зря я искал ее столько времени. Это только кажется, что Париж сплошь состоит из больших прекрасных квартир с окнами на Нотр-Дам и на Эйфелеву башню. Парижане живут скромно. Парижане живут тесно. И даже не всегда чисто. Все, что я видел до этого, было изрядно засалено прежней жизнью и прежними хозяевами. По стенам хотелось пройтись мочалкой, если не пескоструйкой. А в тех случаях, когда обещали свежий ремонт, он оказывался карикатурным «евро» – с искусственным мрамором и натыканными в потолок галогенками. Тут и пескоструйка не помогла бы, только пожар.

Я был избалован большой и спокойной московской квартирой на Бульварном кольце. От Парижа хотелось по крайней мере того же, а лучше бы и лучше. И вот, кажется, получилось. Красивая, светлая, не испорченная ремонтом, в свежей белой краске. Можно справиться с любой квартирой, как бы она ни была уродлива и идиотски спланирована. Меня этому учили в институте. Учили, конечно, другому: проектировать райкомы КПСС, гостиницы и театры, раскидывать на подрамниках метр на метр городские районы, но этим я как раз заниматься не хотел, к чужому району я был равнодушен, а вот своя квартира – это другое дело.

Это ведь так интересно – разглядеть в ней то, на что она способна, и разложить в ней свою жизнь так неожиданно, как даже она сама не предполагала. Я любил выигрывать сантиметры, сносить и возводить перегородки, тасовать кухни и ванные. Но в нынешней сносить и строить было нечего – она была хороша и без этого, породистая, красивая квартира, моего любимого 1912 года рождения.

Дома эти строили в расчете на долгую и сытую жизнь. Что в Париже, что в Вене, что в Санкт-Петербурге. Жизни этой оказалось всего ничего – всем европейским жильцам щедро приготовили две войны, голод, аресты и обыски. В коммунистической России их квартиры превратились в коммуналки, в социалистической Франции – в золотую валюту, актив для сдачи внаем. Большинством из них владеют уже не хозяева и даже не внуки, а фонды и общества, недвижимо сосущие деньги с квартиросъемщиков. В парадном, где была расположена моя квартира, парижан не было вовсе, зато широко жили экспаты, которым квадратные метры оплачивали их щедрые конторы.

Так начался мой роман с квартирой у Инвалидов. Сначала я ужасно волновался. Знакомство было приятным, но ведь продолжение могло разочаровать. Когда ты в первый раз приводишь домой новую девушку – все может случиться. До последнего момента ты не уверен, что что-нибудь произойдет. Да и после последнего момента все может перемениться. Не меньше сюрпризов тебя ожидает, когда ты начинаешь жить в новой квартире. Ты ведь не знаешь ее характера, ее реакций, ты не изучил ее до последнего сплетения труб. Сколько бы квартир ты ни сменил, это всегда как в первый раз.

Таких квартир у меня еще не было, советская жизнь их не предполагала. Она была самой богатой из всех, с которыми я встречался. Впервые, как бедный родственник, я оказался в такой огромной гостиной и сначала совершенно не представлял, что с ней нужно делать. Ее надо было как раз планировать как городской район, как Северное Чертаново.

Всю зиму я ее обставлял, знакомился с ней и готовил ее к новой жизни. Чтобы лучше ее понять, я оставался в ней на ночь и долго сидел на единственной табуретке посреди комнаты, освещенной ночным прожектором, отраженным от золотого инвалидского купола. Я смотрел и молчал, чтобы услышать тихий шепот недвижимости. Что же она хочет, моя избранница?

Но явственно услышал я его только через месяц. Все это время мне рисовались какие-то голливудские парижские интерьеры с высокими солнечными окнами и трепещущими занавесками. Гардины, золотые карнизы, «людовики». В сущности, идеалом были «Бристоль» или «Ритц» – ­отели, с которыми ассоциировались Париж и заграница. И тогда прозвучал голос квартиры. Он был нежен, но тверд: «Никогда. Прованс и «людовики» – глупость и безвкусие». История здесь не нужна, нужны современные вещи. Если это классическая архитектура (квартира избегала говорить о себе «старая»), здесь должна быть дизайнерская мебель.

«Не смей говорить мне об «Икее», «Икея» стоит у всех», – страстно шептала мне квартира и хлопала дверями на сквозняке. Время шло, квартира наполнялась разными дизайнерскими сокровищами. Огромный диван, на котором футбольная команда могла бы валяться с командой гимнасток, решил проблему главной комнаты. В столовую встал белый лаковый стол, прорисованный минималистом-мегаломаном. Повисли люстры из сверкающих зеркальных шаров. Сначала все шло медленно, так обстоят дела во Франции – всего надо ждать неделями и месяцами, но в определенный момент все начало совпадать, вещи привозили одну за другой, в каждой ­комнате работали разноцветные мастера, квартира заканчивалась, обретала дыхание и норов.

Когда наконец-то пришли контейнеры из Москвы и были выложены вещи, украшавшие нашу старую квартиру, она им почему-то не обрадовалась. Слишком много притащили с собой. Зачем? Вместо того чтобы начинать новую жизнь с чистого листа. Квартире явно нравилась эта новая жизнь, которая ее ждала. Она спешила к ней, не соглашаясь ждать ни дня, ни минуты. Многие решения она теперь принимала, советуясь не со мной, а с новыми комнатами и с новой мебелью. Все менялось на глазах и пахло каким-то чужим вкусом.

Мне стало казаться, что квартире я уже не нужен, я начал нервничать, ревновать и бессмысленно ссориться с ней. Мы по целым дням не разговаривали и перестали обсуждать нашу будущую общую судьбу. Кончилось все, как и следовало ожидать: однажды я вышел на улицу, да так и не смог вернуться. Замок волшебным образом оказался неподходящим для моего ключа.

Квартирой я до сих пор горжусь, когда смотрю на ее окна с площади перед Инвалидами. Она иногда небрежно помахивает мне по старой дружбе занавеской. Кто в ней живет, я так и не знаю.С

Автор — парижский обозреватель ИД «Коммерсант»