«Подсоби!» — начертано грязно-белым по колбасно-красному, а ниже — номер счета. Каменный огрызок церкви стоит в лесах, и с неба улыбаются рабочие-киргизы. Пьяница спит в тенечке, проститутка грозит грузовикам кулаком.

В каждой стране своя придорожная показуха. В Белоруссии, например, вдоль шоссе стоят сказочные избушки, аккуратно выкрашенные c фасада и совершенно гнилые с торца. В России не тратят краску на фасады, зато возводят красивые храмы. Только с паствой проблемы. И не то чтобы все атеисты или богохульники, а просто не осталось никого. В деревне Радищево — ни одного целого дома.

И так повсюду, но прочь, уныние! Сто пятьдесят по встречной. Мой водитель — старый бандит: грабил мотели, отсидел, одумался и вот везет пятилетнюю дочку на Валдайское озеро, приобщаться к прекрасному.

— Тише, доча, щас пожрем! — говорит бандит и неожиданно врубает Шопена.

Крестцы — пирожковая деревня, славная на всю Россию. Тут жрут. Тут особая экономическая зона, новгородская аномалия. Началось, говорят, лет 20 назад с какой-то Николавны, которая подкармливала дальнобойщиков. И сейчас деревня чадит двумя сотнями самоваров, а все женщины ушли в мелкие предприниматели — продают отличные пирожки. С ягодами — 30 рублей, с мясом — 40. Кто не нашел себя в пирожковой индустрии, тот спился или подался в большие города (и теперь в московском метро давка, а в петербургском ад).

Но есть оставшиеся. На дворе ХХI век, и придорожный народ открыл два постиндустриальных источника дохода: во-первых, грибы, во-вторых, ягоды. Можно сдать на заготовительный пункт, где тверскую чернику разложат по изящным коробочкам и продадут москвичам втридорога. А можно сутками сидеть на обочине и ждать, пока заезжий богатей купит банку.

Люди живут у дороги, кормятся с дороги и умирают на дороге, когда дорога перестает кормить.

Чем только не торгуют на российских обочинах. В Башкирии выставляют мед, в Туле пряники и китайские самовары, в Удмуртии есть места, где предлагают дрянную марихуану, а Воронеж, бывший центр космической промышленности, славен кукурузой (хотя я знал человека, укравшего и пропившего двухметровое зеркало от телескопа).

А вдоль трассы Питер — Москва вполсилы дымят то ли текстильные, то ли красильные фабрики, и на обочине — огромные плюшевые зайцы и кислотных цветов полотенца с титястыми русалками. Их не покупают, кому они нужны. Но в некоторых районах зарплату до сих пор выдают продукцией.

Есть, впрочем, и те, кому трасса — мать родна. В июне их лица краснее крови, в июле появляется средиземноморский загар, на исходе лета они сгорают до состояния Моргана Фримена, а за зиму снова превращаются в простых парней с головой-пельмешком. Опытный инспектор ДПС зарабатывает на московскую квартиру за три сезона — эту байку рассказал мне мрачный дальнобойщик Петр. Еще он рассказал, что у него от работы отнимаются ноги, но это ничего, вот еще пару рейсов, а там кредит, жена, ипотека, двушка в Химках. На лице его застыл оскал усталой ненависти. К ментам, к правительству, к оппозиции, к раздавленной собаке, к жуку, оставившему мокрый след на лобовом стекле, и особенно к водителям легковушек, стремительным и наглым нахлебникам.

— Ты напиши, раз ты писатель, — говорит Петр, кончив материться и мучать руль, — ты напиши, как мы живем. Мы их кормим, гадов, а они ездят, гады, сотку, гады, по обочине.

Федеральная трасса М10 узка, грязна и неудобна, трудно не нарушать. Повсюду ямы, а в чистом поле перед Вышним Волочком — двухчасовая пробка. «Один светофор всю страну за яйца держит», — так выразился другой мой водитель, бывший филолог-германист, а ныне успешный свиновод Виктор Николаевич.

Дальнобойщики презирают легковушки, те яростно бибикают чадящим лесовозам, и все сообща ненавидят автомобили «скорой помощи». У дорожной ксенофобии немыслимые оттенки и градации. Мой свиновод-филолог называет водителей жигулей «чурками». Не имея в виду национальность. Просто раз на жигулях, значит чурка, унтерменш.

Бросив из окна джипа снисходительный взгляд на умирающую провинцию, свиновод говорит:

— Ты только не пиши чернухи. Не надо про шваль, про неудачников, напиши, например, про меня и про возрождение России.

— Вы правы, Виктор Николаевич. А еще я напишу, как хороша здешняя природа, как прозрачны на закате комариные леса, какие грустные, но прекрасные люди живут в этих сумрачных краях. Годится?

— Вот и хорошо. Вот и правильно.

Очередная свежесрубленная колокольня созывает пустую деревню к вечерне, и мы встаем в шестичасовую пробку Тверь — Москва.

В той пробке я подумал об опасности аналогий. Что может быть проще — сравнить Россию с трассой, и вот мы стоим в бесконечном тупике, а какая-то сволочь прет по обочине. Что может быть приятней — представить себя ученым социологом, а водителей — типичными согражданами. Но нет, долой обобщения, на этой трассе я маргинал, попутчик маргиналов, а морали у басни нет, есть только долгая, трудная дорога.