— Проблема у нас такая: она плачет все время, как мы куда-нибудь приходим, — сказала молодая и очень красивая узбечка по имени Гузаль.

Ее дочь Бахмал, которой уже скоро должно было исполниться три года, спокойно обходила мою комнату, рассматривая игрушки.

— Ну вот, вы же ко мне пришли, а она не плачет, — оптимистично заметила я.

— Бывает… — философски сказала мать.

При этом девочка не ответила ни на один мой вопрос, а разрешение взять игрушку спрашивала жестом или нечленораздельным бормотанием.

— Бахмал вообще разговаривает?

— Почти нет. Несколько слов говорит: мама, папа, пить…

— На каком языке говорят в семье? На каком языке говорят с Бахмал? (Гузаль говорила по-русски с акцентом, но согласовывала слова и строила предложения практически без ошибок.)

— На русском, только на русском. Муж вообще узбекского не знает.

— А вы?

— Я знаю, конечно, — обаятельная улыбка.

— Я имела в виду: на каком языке вы говорите с дочерью?

— Тоже на русском. Только песенки иногда на узбекском пою.

— Когда вы приехали в Петербург?

— Четыре года, чуть больше. Бахмал здесь родилась.

— Расскажите подробней, как родилась и развивалась Бахмал, и что вас сейчас беспокоит. И дайте мне карточку…

Беременность и роды без патологий. Невропатолог ставит девочке 1 группу здоровья (что сейчас, если честно, редкость). Мать молода и тоже здорова, выросла в поселке (ауле?) где-то под Хивой. Полная семья, мама, папа, бабушка, дедушка (со стороны отца). Бахмал все обожают. При всем этом у девочки сильная задержка развития речи и очень странное социальное поведение. До самых недавних пор у нее начиналась истерика даже при входе в автобус. Она часто отказывается заходить в магазин и ее приходится тащить. В поликлинике она не позволяет врачам до себя дотронуться. Если совсем расстраивается и боится, может сама вызвать у себя рвоту. Никуда не отпускает от себя мать. Пробовали отдать ее в ясли, там она месяц сидела в углу и плакала, ничего не ела и не давала никому себя успокоить. В конце концов бабушка с дедушкой велели невестке не мучить ребенка и оставить Бахмал дома. Воспитатели в яслях, в принципе, это решение поддерживали.

— А как Бахмал ведет себя дома?

— Когда мы с ней вдвоем, все в порядке, — говорит Гузаль. — Она меня слушается, может сама поиграть, поесть, раздеться. Когда бабушка с дедушкой придут — ой! — все плохо. Кормить — только с ложки, если что-то не дать, падает и кричит.

— Бабушка с дедушкой сразу дают?

— Конечно. Говорят: она маленькая, не понимает еще, начнет говорить, тогда уж…

— А она все не начинает, и не начинает… — задумчиво пробормотала я.

Уже понятнее, но все равно — противоречивого поведения родственников при отсутствии неврологии мало для всего букета симптомов. Есть что-то еще, что от меня пока ускользает. Не все симптомы Бахмал принадлежат ей. Но — кому?

— Гузаль, а вы пытались выработать какую-нибудь общую воспитательную стратегию со своими старшими родственниками? Ведь для ребенка вредно…

— Нельзя, никак. Они меня слушать не будут.

— А на чьей стороне муж?

— На стороне телевизора. Как придет с работы, так — туда. А вообще — как мама с папой сказали…

— Но это же ваша семья. Вы же могли бы поговорить с ним отдельно, объяснить ему. Когда вы идете куда-нибудь вместе…

— Мы не ходим никуда. Один раз за три года в кино были. Родители говорят: зачем деньги тратить?

— Гм… Но вы могли бы и сами постараться. Ведь когда-то, до рождения Бахмал, вы понимали друг друга. Вспомните то время, когда он за вами ухаживал…

— Не было того.

— Как это — не было?!

— Они тут, в Петербурге, давно живут. Тридцать лет уже. А женить сына на родину повезли. За месяц все — приехали, узнали  и свадьба была. Потом сюда уехали.

Вот оно, оказывается, как. Достаточно преуспевшие по меркам земляков, давно закрепившиеся в Северной столице узбеки решили, что пора женить сына. Поехали на родину, выбрали и купили себе там красивую, умную, образованную, воспитанную и здоровую невестку. Привезли сюда. Здесь она живет фактически на положении инкубатора для наследников, няньки и домработницы. Сразу, как забеременела, родители сына отселили ее спать в отдельную комнату — нечего, все важное уже случилось, вдруг ребенку повредит. Сын подчинился. Зарабатывают в семье сын и отец. Женщинам выдают деньги строго на хозяйство. Сходить с дочкой в зоопарк — баловство это, да и она в метро будет плакать, зачем?

— Гузаль, как вы учились в школе, в техникуме, там, под Хивой?

— Я отличница была, да, самая веселая в нашем классе, много друзей, все меня любили.

— А что вы теперь чувствуете, когда стоите перед свекром и свекровью и не можете ничего сделать?

— Меня тошнит.

Ага. Вот теперь все симптомы прояснились.

— Приведите ко мне бабушку Бахмал. Чтобы пришла, скажите так: психолог хочет говорить с главной женщиной в семье.

* * *

Бабушку звали Адолат, что в переводе с узбекского означает «справедливость». Она с ходу пошла в наступление:

— Небось, невестка вам жаловалась на меня, да? Гулять не даю, на ребенка кричать не даю, по дому всю работу проверяю. Вы скажете: ваши традиции здесь не работают, надо по здешнему порядку жить, надо самостоятельность дать, пусть гуляет где хочет, пусть старших не слушает, мужа не слушает, пусть спит допоздна, пусть на дочку кричит…

— Помилуйте! — я подняла руки ладонями к собеседнице. — Я что, похожа на товарища Сухова или председателя общества Освобождения женщин Востока? Вы совершили всего одну ошибку, но ее уже не исправишь.

— Какую это ошибку? — подозрительно спросила Адолат.

— На рынке провинциальных узбекских невест вы, столичные жители из России, могли выбирать. Понятно, что вы выбрали лучшее. Но здесь и таилась ловушка. Вы приобрели для себя и своего сына СЛИШКОМ красивую, умную и самостоятельно мыслящую девушку. Для ваших целей надо было брать что-нибудь поневзрачнее. Сейчас Гузаль бьется о прутья клетки, а страдает развитие вашей внучки.

Адолат надолго задумалась.

— И что же теперь? — спросила она.

— Вы старше и умнее, — сказала я. — Вам и придется все налаживать. Знаете, как лишнюю воду при поливе отводят?

— Конечно. Еще один арык открыть надо.

— Ну вот. Отведете от внучки ее злость, напряг, разочарование. Отправите невестку на какие-нибудь курсы, медицинские или педагогические, чтобы полезно было. Потом, когда Бахмал подрастет, на работу, можно прямо в садик, в школу, чтоб за детьми (будут же еще?) присматривала. И еще — раз в неделю в кино, в театр или в музей, под присмотром вашего сына, конечно, — вы же видите, какая она красавица, а у нас сейчас в городе неженатых гастарбайтеров пруд пруди, так что сами понимаете…  

— А Бахмал как же?

— А вы-то на что? Годик уж еще помучаетесь, а потом — в садик, ей нужно социализироваться. А сейчас отдельными тройками (вы, ваш муж, Бахмал; мать, отец, дочь) возите ее в наши парки — это для нее менее травматично, чем закрытые помещения, пусть постепенно привыкает. Два раза в месяц — обязательно, как лекарство, лучше — чаще. Каждый месяц будете приходить ко мне вместе с Бахмал, отчитываться о проделанной работе.

— Я буду приходить?

— Конечно, вы. Мне нужно разговаривать с тем, кто решает. Сейчас позовите мне Гузаль на десять минут, я ей скажу, как карточки сделать для развития речи у дочери.

С Гузаль мы в основном говорили об ее отношениях с мужем. Что ж, могло быть и хуже, ей достался вполне добродушный, спокойный и неглупый экземпляр. Есть с чем работать. Про карточки я велела ей прочесть в Интернете.

* * *

— Здравствуйте, тетя! — сказала мне Бахмал через три месяца, входя в мой кабинет. — Как поживаете? Можно  ту куклу взять?

— Конечно, можно, зайчик! — расплылась в улыбке я. — Какой прогресс в речи! Адолат, вы просто волшебница!

— Тогда хватит, может? — хитренько глядя, спросила практичная Адолат. — А то какой расход! Им, вишь, понравилось везде ходить-бродить…

— Нет, нет, ни в коем случае не прекращать! — воскликнула я. — Бахмал еще как минимум год нужно нагонять сверстников в речи и социализации…

«А потом уж пусть Гузаль сама крутится как хочет, — подумала я. — Почему-то мне кажется, что она  справится».