Есть такая штука — история, и с ней вот уже который год происходит какая-то ерунда. То ее не дают фальсифицировать, то предлагают ввести наказания за изложение этой истории, не соответствующее каким-то еще не утвержденным ГОСТам, то сценарий фильма подправят, потому что там «не тот взгляд, которого ждут ветераны Великой Отечественной войны». Эта вызывающая столько забот история на самом деле очень короткая: длилась она четыре года, с 1941 по 1945, и трепет начала вызывать лишь несколько лет назад. Пока ветераны еще действительно чего-то ждали, она никого особенно не волновала. Теперь из нее собираются соорудить новое основание российской государственности, и к маю 2015 года наверняка соорудят. 70-летие Победы отметят с такой же помпой, как некогда отметили 70-летие Великой Октябрьской социалистической революции. Отметили — и тут как раз все кончилось.

Есть еще одна разновидность истории — она сочиняется исключительно в терминах камбэков и аргументированных опровержений этих камбэков. Что бы ни произошло, через минуту обязательно появляется человек с исторической параллелью наперевес и начинает гвоздить этой параллелью сопротивляющуюся современность. Чаще всего камбэки бывают в 37-й год. Камбэк в застой чуть менее популярен. Опровержения, соответственно, понятные: на каждый 37-й год отвечают отсутствием расстрелов и лагерей, а на каждый застой отзываются открытыми границами и свободой интернета. Есть, правда, люди, которые смотрят на все это веселее и называют происходящее в последние годы тотальной реконструкцией. Ну, знаете, есть такие ребята, реконструкторы, которые бегают по полям в старинной военной форме. Вроде бы все так же, как двести лет назад, только понарошку.

И вот в прошлое воскресенье на Красной площади собираются люди и разворачивают плакат «За нашу и вашу свободу». Реконструкция это или нет? На первый взгляд вроде бы да. Воспроизводится демонстрация сорокапятилетней давности против вторжения войск стран Варшавского договора в Чехословакию. Повтор события происходит там же, где событие первоначальное (разве что Лобное место теперь огорожено), берется один из оригинальных лозунгов этого события и приглашается участница оригинальной демонстрации Наталья Горбаневская. Акция длится пять минут и заканчивается арестом. Чистый повтор.

Но на второй взгляд никакая это не реконструкция. Потому что при настоящей реконструкции аресты должны были тоже производить реконструкторы, то есть участники игры, переодетые гэбистами. А тут появляются настоящие полицейские, тащат людей в настоящие автозаки и везут в настоящий участок, где составляют самый настоящий протокол за проведение несанкционированной акции. И нельзя сказать «я так не играю».

Вот в этом сломе и начинает светить настоящая история — не та, которую фальсифицируют, и не та, которую предъявляют в виде готовых параллелей, а история, внутри которой устанавливаются новые смыслы. Повторение акции сорокапятилетней давности вдруг оборачивается нынешним утверждением публичного протеста. Исторический смысл акции 25 августа 1968 года в мгновение ока становится неопределенным. Из первой политической демонстрации в послевоенной советской истории (какой она была, например, для меня) она мутирует в неприятный эпизод антисоветской пропаганды, в маргинальное домашнее ЧП, случившееся на фоне блестяще проведенной военной операции в Праге. И пока Горбаневская снова выходит на площадь, ветераны операции «Дунай» с гордостью вспоминают свои пражские подвиги и просят министра обороны Шойгу признать их воинами-интернационалистами и наградить грамотой за мужество и воинскую доблесть. Становится ясно, что реконструкция той демонстрации невозможна просто потому, что мы еще не договорились, что же тогда произошло. Дело старых диссидентов обретает былую живость, как и зверства противостоящих им сил правопорядка. Сражение, которое завязалось в воскресенье на Лобном месте, для нас сейчас куда более настоящее, чем проведенная 45 лет назад военная спецоперация по захвату Дубчека.

Историей всегда начинает веять «вдруг». Я помню, как проснулась однажды летом — проснулась поздно, с неудобным чувством, что все проспала, и вяло поплелась на кухню заваривать чай. Там что-то вещало радио, и с первых же слов стало понятно, что вот оно, поперло. Я не знаю, который по счету повтор заявления ГКЧП я тогда прослушала, но внимание он захватывал сильнее, чем любой из прямых эфиров, вскоре заполонивших все медиа. Последовавшие за этим заявлением демонстрации в Москве и Петербурге были историческими в том же смысле, что и воскресная акция на Красной площади: ими правили не страсти, а какая-то общая воля, необходимость утвердить позицию, существование которой товарищи из ГКЧП как-то не учли.

И вот эта история, кажется, начинает прорываться сейчас из самых разных мест. Казалось бы, мэрские выборы — а ощущения у некоторых кандидатов похожие.