Ольга Серебряная

Есть такой как бы народный вопрос: «А кто горшки выносить будет?» — по крайней мере, я его часто слышала в детстве от родителей в ответ на всякие отвлеченные рассуждения о мироустройстве. Вопрос мне казался бессмысленным и вредным: не для того ли была придумана канализация, чтобы его больше не задавали, высвободив время и силы для более возвышенных материй? Если бы некто всеведущий шепнул мне тогда на ухо, что горшки буду выносить я…

Есть такая штука, святость. По-хорошему следовало бы написать, что она была, потому что святые принадлежат эпохам, в которых присутствовал Бог. В те незапамятные времена Бог приглядывал за миром и по каким-то одному Ему ведомым причинам ниспосылал на отдельных людей святой дар. После чего эти люди преображались, начинали вдруг разговаривать с птичками, исцелять больных и вообще творить чудеса. А от человеческого мира постепенно удалялись. Потому что одно дело — святой, а другое дело — человек.

Есть такая штука, личная история, и она часто заставляет людей реагировать на общественные феномены совершенно неожиданным образом. Вот, скажем, люди читают возмущенные твиты Маргариты Симоньян по поводу зверств британской цензуры и обсуждают разницу между пропагандой и новостной журналистикой. А я, читая, как Симоньян тошнит от «их прославленной демократии», вспоминаю свою бабушку. Которая — каждый раз, когда я приходила из школы на полчаса позже, чем она ожидала, — говорила мне с возмущением: «А вот Максим Лобода уже давно вернулся!»

Есть такой феномен, великая русская литература, и она давно уже мешает нам думать. Когда-то российские интеллектуалы долго обсуждали сущность революции по текстам Толстого и Достоевского, постепенно теряя нить мысли и подменяя ее предмет — общество — чем-то очень далеким от реальности. С тех пор прошло больше ста лет, мысль увезли из России на пароходе, общество заменили новым, но русская литература и на него воздействует пагубно. В наши дни интеллектуалы литературу уже не анализируют, потому что давно ее не перечитывали — теперь литература в виде случайно осевших в памяти стихотворений устраивает общественные бурления, которые того и гляди обернутся гражданской войной.

Есть такая штука, Олимпиада, и каждые два года она доставляет мне неизъяснимые страдания. На две недели (а по большому счету, на целый месяц) хорошие сайты превращаются черт знает во что, замечательные во всех отношениях люди начинают считать медали и обсуждать художественные достоинства действа, случившегося в пятницу вечером на далеком большом стадионе. В какой-то момент, придя с работы, я обязательно обнаружу, что все семейство, уткнувшись в экраны, следит за тетками, которые с большим азартом натирают швабрами лед у себя под носом. Или за молодыми людьми, съезжающими со свистом по специально построенной для этого трубе. Мир, и так не особенно гармоничный, станет на время Олимпиады натуральным адом. А на время Олимпиады в Сочи — последним кругом этого ада. Не в смысле, конечно, обилия естественного снега и льда.

Есть такая штука — история, и она, сообщает нам «Российская газета», станет в нынешнем году «первополосной». По каковому поводу министру культуры были заданы вопросы касательно госполитики в этой области. Суть сказанного Мединским выражается в одном предложении: «Конечно, государство может не заниматься исторической памятью, но тогда историей будет заниматься кто-то другой, кто угодно и под любым углом». И это обязательно приведет к катастрофе. Отсюда, вероятно, очередная инициатива Ирины Яровой по поводу штрафов за отрицание действий антигитлеровской коалиции «по поддержанию мира и безопасности во время Второй мировой войны» (мне одной кажется, что поддержание мира во время войны — это оксюморон?) и ставшая уже знаменитой реконструкция блокады Ленинграда с вовлечением жителей и гостей города. Словом, государство активно занимается историей, и это значит, что катастрофа уже произошла.

Есть теперь такое печатное выражение — «****** томский миссионер», его ввела в оборот Lenta.ru в новости о главе миссионерского отдела Томской епархии РПЦ Максиме Степаненко. Последний назвал матерей, самостоятельно воспитывающих детей, ******. Он, правда, писал это слово без звездочек, потому что считает его не обсценным выражением, а производным от слова «блуд», но что позволено миссионеру, не позволено информационным ресурсам, даже когда на них стоит непременный теперь, но оттого не менее мерзкий значок «18+». Вообще-то, «****** томский миссионер» — чрезвычайно остроумная формула (я смеялась), но за изяществом подковырки стоит типичная реакция здравого россиянина на агрессивное, фактически неверное (миссионер приводит много цифр) и политически опасное высказывание, касающееся большой группы людей. И вот то, что типичной реакцией на злобный пропагандистский гон является тонкая шутка, весьма и весьма печально.

Есть такая поговорка: «Простота хуже воровства», и я никогда не понимала ее смысла. Но нет худа без добра: чем чудесатее становятся российские новости, тем больше начинаешь понимать в отечественных пословицах и поговорках. С этой конкретной мне помогли разобраться два никак не связанных между собой случая: один произошел на юге России, другой — в Государственной думе.

Есть такое слово — родословная, и только ископаемые ретрограды думают, что она раскапывается назад, в прошлое от интересующего тебя персонажа. Теперь в России описать родословную Пушкина вовсе не значит отмотать три поколения до Абрама Петровича Ганнибала. Родословная Пушкина сегодня заканчивается Александром Александровичем, который обсуждает с российскими литераторами «обеднение языка, оскудение мысли и одичание душ». Достоевский тоже продолжился в веках не «Преступлением и наказанием», отнюдь. Он продолжился Дмитрием Андреевичем, которому есть что сказать о «высоком предназначении Литературы, Чтения, Книги, Слова». И даже не оставивший потомков Лермонтов тоже имеет теперь длинную родословную — ее венчает полный тезка поэта Михаил Юрьевич, ранее известный тем, что ходил на встречу с Медведевым вместе с Удальцовым и Немцовым как глава какой-то карликовой партии.

Есть такой античный автор — Аристофан. Греки звали его просто Комиком, как Гомер у них был просто Поэт. Платон, говорят, писал об Аристофане (принадлежность эпиграммы недостоверна), что «музы устроили себе в нем приют». Философ же (то есть Аристотель) отмечал склонность Комика к уменьшительным выражениям типа «поношеньице» и «нездоровьице» и рекомендовал риторам такими штуками не увлекаться. Вот мы и не будем. Предметом нашим станет Аристофанище.

Есть такое слово — либерал, и с ним какая-то беда в последнее время. То они страну хотят развалить, то они со своей Болотной привели к Бирюлеву. Слово булькает, встраивается в кучерявые нарративы, страсти кипят, но одно неясно: по поводу кого конкретно сыр-бор? Где эти пресловутые либералы? Мне, может, хотелось бы их защитить. И тут обнаруживается, что никаких либералов нет, а спор, как это часто бывает в России, опять ни о чем.

Есть теперь в моем языке такое слово — Бирюлево. Тридцать с лишним лет я его не знала, и от недостаточности собственного словаря не страдала. Сейчас освоила, но одно тревожит: уже почти неделю я этим словом владею, а до сих пор не уверена, что понимаю его смысл. Из того, что я читаю, очевидно, что Бирюлево — не название района на юге Москвы. Это обозначение какого-то специального российского типа мышления о нации, государственном устройстве и нормах общежития. Мышления спутанного, судорожного, догматичного.

Есть такое слово — «культура». Происходит от латинского cultus, что есть причастие от глагола colo — «возделывать, пахать и обрабатывать». В понятие это слово возвел Цицерон, рассуждавший в «Тускуланских беседах» о философии как о «возделывании души». Философия с тех пор отвалилась, но возделывание осталось. Есть министерство возделывания, газета «Возделывание», а следующий год в России вообще целиком объявят годом возделывания. Главное внимание при этом будет уделено регионам. «Планируется улучшение материально-технической базы культурных объектов в регионах, повышение зарплат деятелям культуры, улучшение их жилищно-бытовых условий», — сообщают нам РИА Новости. То есть отремонтируют, надо полагать, туалеты в краеведческом музее какого-нибудь Верхнеярска, добавят сотрудникам тысячу к зарплате — и душа, предположительно, сразу окультурится.

Есть такая штука — неизвестность, и она гнетет. Об этом пишет, например, голландская активистка Greenpeace Фаиза Аулахсен: «Два месяца в клетке — это одно дело, но ведь неясно, что будет потом? Что будет после этого? Наказание в виде лишения свободы на несколько месяцев или на несколько лет?» Об этом же думают, наверное, обвиняемые по «болотному делу», разглядывая собаку, которая валяется в зале Никулинского районного суда и громко пыхтит. Тот же вопрос — что будет после этого? — задает себе каждый, открывая поутру ноутбук и делая первый глоток кофе.

Есть такая вещь — диссертация, и она якобы должна представлять собой самостоятельное научное исследование, отличающееся новизной и оригинальностью. Как минимум в этом нас уверяет «Диссернет», разоблачающий плагиат в кандидатских и докторских российских чиновников. Я не то чтобы не готова согласиться с таким определением диссертации — я не устаю удивляться индуктивному неистовству диссернетовцев.

Есть такое понятие — «традиционный секс», и в современной России у него есть как минимум юридический смысл. Потому что, если будешь пропагандировать несовершеннолетним нечто отличное от него, рискуешь нарваться на штраф. По контексту (общественно-политическому) мы знаем, что закон, в котором содержится это понятие, направлен против ЛГБТ, но почему они в итоге так и не написали? Может, этот закон не только против них?