Остров свободы

– Скажите, далеко ли до тюрьмы? 

Высокий, ясноглазый норвежец легко соскочил с валуна, на котором сидел, вглядываясь куда-то в морскую даль. На его футболке красовалась надпись «Drap er farlig for din helse. Morder» («Убийство опасно для вашего здоровья. Убийца»). 

– Вы едете на остров? – спросил он. 

Я кивнула. И поинтересовалась: 

– А вы что, убийца?

– Да, – сказал он и добавил поспешно, словно оправдываясь: – Но не серийный. 

Мы двинулись по краю фьорда. На песке у воды аккуратно были расставлены валуны. Молодая мама купала ребенка. Новенький норвежец стойко переносил погружения в холодную воду. Ребенок был ясноглаз, как и мой провожатый, который между тем не умолкал: 

– Я ножом убил. Спьяну. Теперь сожалею. И еще я пьяный водитель. Так я стал заключенным. Сейчас не пью. И не буду. Мне психолог говорит: «Лейф, всем во всем признавайся». Вот я и признаюсь. 

Конечно, отправляясь на остров Бастой, я готовилась к встрече с убийцами, но не ожидала, что они будут запросто разгуливать за пределами острова. Что он тут делает? Беглый? Тогда почему не бежит? Освобожден? Тогда почему провожает меня в тюрьму? 

Как выяснилось, ясноглазый убийца возвращался из отпуска. В Норвегии осужденному за убийство и отсидевшему большую часть срока, ежегодно положены восемнадцать дней отпуска. Здесь это называется ресоциализацией. Ресоциализация – важная часть тюремной программы. Таким образом заключенный привыкает к свободе. А свобода привыкает к нему. 

Лейф довел меня до самой пристани. 

– Ждите здесь, – сказал он мне у причала. – Скоро катер придет. А мне нужно спиннинг купить. У нас в тюрьме отлично клюет.

– И еще... – он немного помялся. – У вас в рюкзаке бутылка. Я видел. Пожалуйста, не берите ее с собой на остров. Привезете бутылку, Ойвинд расстроится. 

У причала курортного городка Хортен качался на волнах лесок яхт. От тюремного острова Бастой эту игрушечную гавань отделял лишь небольшой пролив. 

Бастой – птичий остров. Весной деревья там полны перелетных птиц. Остров Бастой – их последняя остановка на долгом пути домой. Так и родилась идея. 

«Пусть остров будет для заключенных последним привалом перед свободой на пути в жизнь», – говорит Нильс Кристи, знаменитый норвежский криминолог. 

Это он, молодой человек восьмидесяти с небольшим лет, вот уже полстолетия держит норвежскую общественность в тонусе заявлениями типа: «Преступления не существует, а традиционные формы наказания не имеют смысла». 

И объясняет, что ужасное действие, называемое преступлением, есть расписка так называемого преступника в собственной социальной несостоятельности, а также его отчаянная мольба о компенсации. 

«Наказание как намеренное нанесение вреда – это само по себе нарушение нравственных норм», – убежден Кристи.

Кристи верит, что у каждого преступления есть две жертвы: тот, кто от него пострадал, и тот, кто его совершил. 

Я воспитывалась в другой культуре. И в той культуре, в которой воспитывалась я, подобные рассуждения обычно не вызывают ничего, кроме снисходительной улыбки. 

MS Foldin, бастойский тюремный катер, появился стремительно, и сразу стало понятно, что именно его, оказывается, не хватало уютной гавани с ее игрушечными корабликами, чтобы стать из картинки картиной. Небо, солнце, чайки, пенный бурун за кормой. Рерих.

Директор тюрьмы Ойвинд Алнес, который предположительно должен был расстроиться из-за бутылки в моем рюкзаке, приехал на причал перед самым началом погрузки. Нетрудно было отличить недешево и со вкусом одетого человека, который, едва выбравшись из машины, скрылся в трюме катера. 

Я спустилась следом. 

– Здравствуйте, Ойвинд!

Человек в трюме повернулся ко мне. 

– Я не Ойвинд. Я Терье, заключенный...

Заключенный Терье Боген, как выяснилось, только что вернулся из Осло, куда ездил бороться за справедливость, чем и объяснялся дорогой костюм. Терье не согласен с обвинениями в махинациях и воровстве. 

– Вы что, не видели, что я был в наручниках? – удивляется он. – Не видели? Да, это достаточно элегантная модель.

Пока я свыкаюсь с мыслью об элегантных наручниках, по трапу в трюм спускается человек с двумя бумажными стаканчиками в руках. Один из них он ставит на стол. 

– Спасибо, это очень мило с твоей стороны! – осужденный за мошенничество Терье благодарит Ойвинда, директора тюрьмы, за то, что тот прихватил для него чашечку кофе. 

Место встречи

Переправа на Бастой занимает всего минут пятнадцать. Ойвинд Алнес первым сходит на берег и сразу водружает на голову единственный символ своего могущества – форменную фуражку. 

Бастой – самый большой остров (2,6 кв. км) в ословском фьорде. Когда-то здесь располагалась тюрьма для малолетних преступников, строгая, как замок Иф. «Не будешь слушаться, попадешь на Бастой», – так, говорят, вразумляли местные родители особо непослушных детей. 

Нынешний Бастой придумал Ойвинд, его директор и ученик криминолога Кристи. Он разработал проект экологической тюрьмы. Идея – сделать из осужденных за насилие в крайних его проявлениях убежденных поборников ненасилия. Каким образом? Образом тихой и созидательной жизни на природе в течение последних восемнадцати месяцев заключения. С какой целью? Дать возможность грубым разрушителям гармонии ощутить радость ее обретения. 

Остров Бастой – наверное, самая нестрогая тюрьма в мире. Это место, где, по замыслу его создателей, добро побеждает зло, где пороки отступают, побежденные вечными ценностями. За торжество вечных ценностей отвечают шестьдесят девять безоружных надзирателей. В ночное время число надзирателей уменьшается до пяти безоружных же. 

Лес, луга, пляжи. Экологически чистая жизнь. На Бастое содержатся только те, кто осужден за самые тяжкие преступления – убийства, насилие, распространение наркотиков, крупные хищения. 

Стиль жизни острова определяется лозунгом: «Bastoy – arena for ansvarsutvikling». Последнее слово состоит из двух. Ansvar в переводе с норвежского означает «ответственность», а utvikling означает «развитие». Вместе получается: «Бастой – арена воспитания чувства ответственности». 

Ну-ну. 

Всего на Бастое томятся в благоустроенных коттеджах с подогреваемым полом в общей сложности сто пятнадцать узников. 

Мне уже рассказали о многих, и сегодня с утра я брожу по острову, знакомясь с реалиями местной жизни... 

Вот Ронни, убийца. Вот он орудует топором, вот пилой. В обязанности Ронни входит санирование лесного массива. Лет десять назад он убил человека, распилил на куски и заморозил в домашней холодильной камере. Вот Ронни лежит в гамаке. Отдыхает после работы. И сетует на жизнь, потому что давно не видел свою семью. 

Вот некто тощий, умноглазый, с тонкими длинными пальцами музыканта нелепо размахивает косой. Вот он же верхом, выглядит воткнутым в лошадь. Живая карикатура на Дон Кихота. А вот он перед мольбертом. 

Это Вольдемар – компьютерный гений. Он сделал пару миллионов, безжалостно опустошая чужие счета, прежде чем его засекли. 

– Не в деньгах счастье, – объясняет мне Вольдемар. 

Вольдемар говорит, что неправильно жил. Только тем и занимался, что портил зрение, сидя за компьютерным экраном. А ведь компьютерные способности Вольдемара, говорят, были безграничны. Неостановим был Вольдемар. Только теперь он сам решил остановиться. Это, кстати, единственная возможная защита от Вольдемара. Потому что Вольдемар – гений. И нет от него другой защиты. 

А вот группа велосипедистов на фоне фьорда. Один насильник и двое наркодилеров готовятся к велогонкам на кубок Норвегии. Будут участвовать. Надеются выиграть. 

А вот Хаавальд, бывший директор UNISEF, укравший полмиллиона долларов из пожертвований детям. Хаавальд работает в прачечной, той самой, где до него трудился Арнфинн Нессет – единственный в истории Норвегии серийный убийца. 

– Только близость к природе гарантирует нам чувство реальности, – декларирует Хаавальд, ловко управляясь с выглаженным бельем. Хаавальд захватил на Бастой свой фрак и время от времени устраивает для своих новых друзей прием, обносит их безалкогольными коктейлями и учит хорошим манерам. 

Вот Рулис, родившийся в Паневежисе в простой советской, но литовской семье. Сперва Рулис имел кооператив по производству «пизделюшек» из якобы янтаря. Потом доставил в Норвегию грузовичок с амфетаминами, понятия, как вы сами понимаете, не имея о том, что везет. 

– Тут мне и завернули ласты, – подытоживает Рулис и заводит руки за спину, демонстрируя, что он имеет в виду. 

На Бастое Рулис стал заниматься бегом, в связи с чем педагог-воспитатель Рольф, который еще на полставки работает в детском доме, выдал Рулису беговые тапочки. 

– Говно тапочки, – говорит о тапочках Рулис. – В них ноги потеют.

Одна радость у заключенного Рулиса – поездки в сауну, которую ему прописал доктор. Своей сауны на Бастое нет, поэтому Рулиса возят в сауну на катере. 

– Говно сауна, – говорит Рулис. Он недоволен потому, что в сауне не поддают, как в русской парной. 

А вот Нильс, гигант. Много лет назад, впав в ярость, Нильс, работавший тогда китобоем, с особой жестокостью убил другого китобоя-гиганта, после чего долго буянил, разнося корабельное имущество. 

Сейчас гигант Нильс работает в овчарне повитухой. Он принимает роды у овец. Вот он держит на руках новорожденного ягненка, а на глаза у него наворачиваются слезы. От чувств. И Ойвинд Алнес торжествует: ответственный уход за овцой породил любовь в зачерствевшем, преступном сердце, ответственное поведение смягчает сердце, поскольку рождает любовь. 

Тактичный Ойвинд тайно возит ягнят на бойню. Хотя, конечно, выгоднее забивать скотину на острове. Но на острове убийства запрещены, так же как алкоголь и наркотики. 

– Я не от радости плачу, – говорит мне Нильс. – Я оплакиваю новорожденного. Знаете, я тот самый убийца, который однажды спас ягненка, сделав ему искусственное дыхание изо рта в рот. Про это в газете писали. Про меня писали, про то, что я исправился. А ягненка потом съели. Здесь каждого ягненка разлучают с матерью и увозят на бойню. Зря Ойвинд думает, что я идиот и не понимаю, зачем здесь налажено производство ягнят. Мне и людей жалко, себя в первую очередь. Человек – животное, которое убивает походя. Убивает и сам же расстраивается по этому поводу. Вот я, например. Мне жалко овцу, но мясо ее жрать не перестану. Не могу я без мяса. Но ведь сказано: «Не убий». Значит ли это, что можно убивать детей овцы? Не рассказывайте ничего Ойвинду. Он наверняка расстроится. 

Конечно, я рассказала Ойвинду о проблемах Нильса. Ойвинд обрадовался:

– Видите, Нильс задумался. Вышел за рамки своего эго. Он видит проблемы овцы, он входит в ее положение, он не может причинить ей зло. Что и требовалось доказать. Мой учитель Нильс Кристи говорит: «Убийство происходит тогда, когда кто-то перестает видеть в жертве человека». 

Я брожу по острову и размышляю о наивности Ойвинда. 

«В случае если вы совершили побег, не забудьте позвонить на вахту, чтобы вас не искали. Тогда вам не придется возмещать расходы, связанные с вашим поиском. После вашего задержания вы будете направлены в тюрьму обычной категории, при этом срок содержания под стражей будет увеличен».

Это я прочитала в местной бастойской газете.

Нет ничего проще, чем убежать с Бастоя. Можно эспроприировать лодку. Можно позвонить друзьям, чтобы подошли ночью на катере. Летом – так можно и вплавь. За десять лет существования тюрьмы Бастой, впрочем, попыток побега было всего пять. Три – закончились явкой с повинной. Еще бы! Зачем отсюда убегать? Кому это нужно? 

У каждого заключенного – своя комната. Есть кухня, ванная, телевизор, пол с подогревом, как я уже говорила. Теннисный корт. Футбольное поле. Библиотека с прекрасным выбором книг, включая Достоевского, которого никто не читает. Пляжи... Хотя про пляжи я, кажется, тоже уже говорила. Виндсерфинг для желающих. Спортивные залы – особенно хорош баскетбольный. Тренажерные залы. Компьютерный класс. Супермаркет (экологически чистые продукты в ассортименте). Велосипеды. Лодки. Удочки. Гамаки. 

Слушайте, я бы, может, и сама здесь жила, только для этого, кажется, нужно сперва кого-нибудь убить... 

Госпа-а-а-ади, неужели я ссучился? – вздыхает Рулис. 

Мы с Рулисом сидим вдвоем в его камере. А точнее, в одноместной комнате, сильно напоминающей номер недорогой, но довольно уютной гостиницы. Таких комнат в каждом коттедже восемь, по числу проживающих заключенных. 

Из окна открывается вид на фьорд. У окна стоит телевизор. Везде, где позволяет плоскость поверхности, разложены вязаные салфеточки. Толстый альбом с фотографиями на столике у зеркала – как лютеровская Библия в алтаре. В альбоме много фотографий литовских крестьянок в платочках, а также портретов женщины, которую Рулис называет «моя Лайма Вайкуле». 

«Говно-тапочки» аккуратно стоят у кровати. В «говно-сауну» Рулису ехать только через час, так что у нас есть время поговорить. 

– Не верьте ничему. Все одно притворство. Я же сам видел, как они на заре клубнику с грядок воруют! – сообщает мне Рулис. 

Опасные рецидивисты, на заре ворующие клубнику, – картинка, представляющаяся в воображении Рулиса не пасторальной, а обличительной. 

Рулис тоскует в Бастое и ностальгически вспоминает угрюмую тюрьму Провенешкес под Каунасом. Там была жизнь! Там была яркость. Битвы, конфликты, питье чая с паханами... Нет на Бастое битв, нет паханов, как, в общем-то, нет и конфликтов. От конфликтов здесь прячутся по комнатам и вызывают воспитателя. 

Единственный конфликт, в котором удалось поучаствовать Рулису, произошел у него прошлой зимой. Конфликт у Рулиса вышел с дикой лисой, которая при встрече с ним на тропинке к фьорду отказалась уступить Рулису дорогу. 

Но и здесь Рулису не удалось развернуться, поскольку лису от его гнева спас насильник Юсуф, который, попав на остров, увлекся фотографией, получил от администрации фотоаппарат и теперь снимал живую природу. Пока Юсуф фотографировал лису, Рулис замерз и вернулся в коттедж. 

– Знаете, кто мои лучшие кореша? – горестно спрашивает меня Рулис. – Ойвинд, директор, и Рольф, надзиратель. Ссучился, говорю, правда, ссучился.

Он снимает со стены толстый березовый веник и объявляет:

– Ну все, мне в баню пора!

Рулису не нравится Бастой. Мне не нравится Рулис. Мы вместе выходим на улицу. Рулис оглядывается, вдыхает норвежский воздух полной грудью и вдруг кричит так, что я от неожиданности подпрыгиваю: 

– Беспредельщина!!!

Может быть, он имеет в виду бескрайние фьорды. Но почему-то мне так не кажется. Потому, наверное, что у меня Бастой вызывает похожие чувства. 

Собственно, похожие чувства вызывает у меня вся норвежская пенициарная система в целом. Меня сильно раздражает то, что она есть, несмотря на то что ее быть никак не может. 

Вот, например, количество заключенных в Норвегии составляет около трех с половиной тысяч человек. И еще примерно две тысячи человек находятся на листе ожидания. То есть они осуждены и теперь ожидают, когда в тюрьме появится свободное место. Бывает, срок такого ожидания превышает срок заключения. Норвежец Видар Сандли получил три года тюрьмы за обладание гашишем в количестве 4,5 фунта. Через пять лет после вынесения строгого приговора очередь господина Сандли попасть в тюрьму наконец подошла. За время ожидания он женился, купил дом, родил сына... 

20% осужденных не являются по вызову, когда приходит их время «сидеть». Это, по-моему, не так удивительно, как то, что 80% дисциплинированно приходят к тюремной проходной. 

Все камеры «долгосрочников» в норвежских тюрьмах одноместные. Не так давно норвежские чиновники предложили простую идею поставить хотя бы в некоторые из них вторую кровать и таким образом избавиться от очереди на «отсидку». Это вызвало забастовку тюремного персонала (!) под лозунгом: «Мы не мучители людей». Идея не прошла. 

Так называемое восстановительное правосудие – важная составляющая норвежской жизни. Многие преступления вообще не заканчиваются тюрьмой. При каждом местном органе власти действует «конфликтный совет». Главная задача работающего там «медиатора», то есть психолога-примирителя, заключается в том, чтобы помогать мириться всем, кто попал в конфликт. Это касается и мелких преступлений – полиция с удовольствием дает такого рода делам ход назад, направляя бытовых преступников мириться со своими жертвами по месту совершения преступления. 

Если же дело все-таки заканчивается тюрьмой, целью заключения становятся не только наказание и изоляция преступника, но и его ресоциализация. Во многих норвежских тюрьмах, например, уже довольно давно существует практика днем отпускать заключенных на работу. По вечерам их обязанностью является самостоятельно возвращаться в тюрьму. 

Год назад в одной из больших норвежских тюрем – Arendal – произошел пожар, который был погашен самими заключенными. 

– Мы не могли допустить, чтобы такая хорошая тюрьма сгорела, – объяснил корреспондентам свои действия заключенный Ронни Штеберг. Директор тюрьмы Даниэль Трользас отметил вместе с заключенными праздник спасения Arendal пирожными (!) и сладкой газировкой (!). 

Ежегодно в горном отеле Spåtind høyfjellshotell, старом и чудесном, высоко над Лиллехаммером собираются депутаты парламента, министерства юстиции, специалисты-криминологи. Здесь проходит их трехдневная встреча с заключенными, пребывание которых в гостинице – естественно, в таких же условиях, как и остальных участников, – оплачивает KROM¹. Криминологи обсуждают с заключенными, как лучше их содержать и перевоспитывать. Кроме того, в программе, разумеется, совместные обеды и ужины, сауна и прогулки на лыжах. 

Заключенные из городской тюрьмы Осло вот уже третий год подряд отправляются летом в путешествие на яхтах вдоль норвежского побережья. Поездки устраивает и оплачивает норвежский Красный Крест. Считается, что морской воздух и ощущение простора могут помочь заключенным обрести вкус к жизни. 

Но даже по норвежским стандартам Бастой – случай особый. Особенность его, собственно, не в комфорте содержания заключенных. И даже не в том, что их практически не охраняют. 

Истинная уникальность Бастоя в другом. 

Особая тюрьма

В кабинете Ойвинда по белым стенам развешаны яркие картины импрессионистов (знаменитых – в репродукциях, доморощенных – в подлинниках), звучит тихая классическая музыка, а на полке среди прочих книг стоит «Вся королевская рать», заложенная именно там, где, по моему предположению, ей и следует быть заложенной у Ойвинда Алнеса, – на цитате «Ты должен сделать добро из зла, потому что его больше не из чего сделать». Цитата аккуратно подчеркнута. 

– Самая большая ошибка нашей цивилизации заключается в уверенности, что для того, чтобы исправить преступника, необходимо сделать ему больно – морально, психологически или физически, – говорит мне Ойвинд. – Но плохое обращение с людьми делает их только хуже. Любого человека можно научить быть хорошим, если относиться к нему по-человечески, если его правильно мотивировать и поощрять. 

Мне очень хочется относиться к Ойвинду как к милому наивному идеалисту. Мне было бы куда проще относиться к нему так. Проблема, однако, в том, что я не могу себе этого позволить, поскольку в реальности дело обстоит ровно наоборот. Мои познания о перевоспитании преступников ограничены фильмами, художественной литературой и генетическими знаниями человека, выросшего в стране, где в некоторые моменты относительно недавней истории «сидело» почти столько же населения, сколько находилось на свободе. 

Ойвинд – бакалавр криминологии и социологии, магистр права. До того как придумать Бастой, он десять лет проработал надзирателем в Ила, самой строгой – крытой – тюрьме Норвегии, где содержатся наиболее опасные заключенные. 

Ойвинд – профессионал. Я – дилетант. 

Как появилась у вас идея тюрьмы Бастой? – спрашиваю я. 

– Мне ее подсказал индейский вождь Сиэтл! – отвечает профессиональный криминолог Ойвинд без тени улыбки. 

Как-то однажды Ойвинду попался на глаза сборник речей вождя Сиэтла, собранных и опубликованных в 1850 году. Сборник назывался «Мы – часть земли». 

Вождь Сиэтл учил, что счастье человеку приносит понимание избыточности насилия и гармонизация процесса потребления. 

«Кони и олени – наши братья. Мы члены единой семьи», – так говорил вождь Сиэтл. Он видел, как белый человек убивает ради убийства. И предупреждал: «Когда белый человек уничтожит леса, отравит и воздух, и все на земле, он сам будет отравлен бессмысленными результатами своей деятельности». 

С точки зрения Ойвинда, это означает, что человека можно изменить, если поставить его – пусть насильственно – в условия полной гармонии с природой и разумного, осознанного потребления. Сам Ойвинд так объясняет идею Бастоя: 

– Люди тратят чудовищные усилия, превращая свою жизнь в деньги, которые нужны им для того, чтобы как можно эффективнее изолировать себя от других и природы. А надо просто остановиться. Задуматься. Спросить себя: «Что для чего?» Мы даем заключенным ощущение гармонии с природой. Это приносит чувство счастья и порождает отвращение к насилию».

Бастой, иными словами, – это попытка перевоспитания преступников в соответствии с принципами, которые сформулировал некий индейский вождь сто пятьдесят лет назад. Первый в мире завод по прямой переработке зла в добро и в приближенные к добру продукты. 

Это успешная попытка. В течение десяти лет тюрьма на острове считалась экспериментальной, и только в прошлом году министр юстиции Норвегии официально объявил эксперимент успешным и достойным распространения. 

Как работает Бастой

«Is Bastoy a place for you?» – так звучит реклама, которую Ойвинд разместил в интернете. Интернет доступен в норвежских тюрьмах, и любой заключенный может узнать из рекламы все, что его интересует о прелестях экологически чистой жизни на острове. Про «основы экологии и гуманизма». Про задачу, которая «состоит в том, чтобы создать наилучшие возможности для каждого заключенного снова стать продуктивной частью общества». 

На Бастой никого не посылают. Заключенный может попасть на остров исключительно по собственному желанию. Для этого нужно получить рекомендацию от директора тюрьмы, отправить письмо на имя Ойвинда и получить его согласие. 

Если Ойвинд согласен – а окончательное решение он принимает единолично, то заключенного доставляют в Хортон и на тюремном катере переправляют через «Стикс», как называют некоторые обитатели острова пролив, отделяющий Бастой от материка. 

Ойвинд ждет на другом берегу «Стикса». Он всегда встречает катер с новоприбывшими. И всегда первым протягивает каждому руку для рукопожатия. Он пожимал руку убийцам, насильникам, наркодилерам... А также министру юстиции Норвегии, приезжавшему на остров с инспекцией около года назад. 

По прибытии узникам демонстрируется «страшный человек». Это Пелле Асбернсен, что значит «Пелле – белый медведь». Пелле, который руководит местной рыболовецкой артелью, произносит короткую устрашающую речь, которая звучит так: «Я не такой безобидный, как может показаться. В моем "Шевроле Silverado" всегда найдется место для двоих в наручниках, если вздумаете буянить. Но гораздо приятнее отправиться со мной на морскую рыбалку. Давайте наловим макрелей. Тогда повар приготовит для всех макрель под соусом бешамель с грибами шиитаке». 

Первые три недели узник проводит в карантине, то есть в отдельном коттедже с огражденной площадкой для прогулок. Если во время карантина проблем не возникает, заключенный получает полную свободу в пределах острова. 

– Мы как птицы в клетке, в которой открыта дверца. Наша задача – не улететь, – говорит бастойский библиотекарь Хальмар, в прошлом учитель словесности и растлитель малолетней. – А я Гумберт Гумберт, осужденный за любовь к Лолите.

Подъем в птичьей клетке происходит в 7.00. Каждый будит себя сам. Каждый сам завтракает на кухне своего коттеджа. Продукты самого лучшего качества, в том числе и произведенные на Бастое, можно купить в тюремном супермаркете. Деньги на еду в количестве 50 крон в день выделяет государство. 

Рабочий день начинается в 8.00. 

Работать можно в поле, в стойле, на пасеке, в птичнике, в овчарне. На Бастое живут 40 овец, 20 коров, 10 очень благородных лошадей и 200 кур. Все они требуют ухода. 

Можно рыбачить в море. Можно заготавливать дрова – исключительно из отбракованного лесниками леса. Можно чинить или делать мебель. Строить, озеленять, ремонтировать. 

Это чрезвычайно осмысленный труд. Во-первых, потому, что бастойцы обеспечивают сами себя. Во-вторых, потому, что, обеспечивая себя, они не наносят вреда природе. Бастой представляет собой уникальную, практически безотходную и безвредную экологическую систему. Удобрения и средства защиты растений – только органические. Источники энергии – солнечные батареи и опилки, полученные в результате переработки бросового леса. Закупленные в Швеции Biotec превращают весь мусор, кроме пластика, в удобрения. Пластиком на Бастое стараются не пользоваться. 

Нынешний год – последний, когда машины на острове еще используют бензин. До конца года все они, включая тракторы, перейдут на биологическое топливо на основе растительного масла. 

Шестьдесят девять безоружных надзирателей, которых здесь принято называть воспитателями, работают вместе с заключенными и наравне с ними. Воспитатели носят ту же рабочую одежду, что и заключенные, и по внешнему виду практически неотличимы от них. Задача воспитателей – задавать тон и подавать пример, поэтому работают они в полную силу. 

В двенадцать – обед. Вкусный. Обильный. Обед «ставит» тюрьма. Меню для всех одно, и каждый заключенный точно знает, что обедает так же, как директор Алнес. Обед развозят на рабочие места, но есть можно где угодно и с кем угодно – у себя в домике, в гостях, на свежем воздухе... После обеда перерыв. После перерыва трудовой порыв продолжается до 16.30. И все. Баста! В пять часов вечера можно наблюдать дружный исход сотрудников с острова. 

После пяти и до отбоя – свободное время. Можно заниматься спортом. Можно учиться – очно или заочно. Можно, если не согласен с обвинением, писать жалобы. В этом случае в помощь заключенному выделяется студент юрфака. Можно фотографировать (выдают фотоаппарат), можно учиться играть на музыкальных инструментах (выдают инструмент). 

Можно встречаться с психологом. Можно прослушать курсы «Мирное разрешение конфликтов», «Искусство ведения спора и беседы» или «Как быть миротворцем в жизни и в быту». Можно звонить домой. На острове для этих целей живописно расставлены красные телефонные кабинки на поляне. 

Можно даже поступить в университет. На сессию в Осло заключенного сопровождает надзиратель. В случае хорошего поведения заключенный может получить право ездить на сессии самостоятельно.

Можно, наконец, не делать ничего. 

В десять – отбой. В это время нужно быть в комнате. Спать необязательно. Можно хоть всю ночь смотреть телевизор (всего несколько программ). В начале одиннадцатого благодушные охранники обходят домики. Стучат в каждую комнату, поскольку входить без стука им нельзя. 

На столике у входа в корпус администрации дожидаются обязательного ежедневного анализа сто пятнадцать баночек мочи – наркотики на острове, естественно, запрещены, так же как и алкоголь.

И милость к падшим призывал...

Арнфинн Нессет – единственный за всю историю Норвегии серийный убийца. В 1983 году открылось, что доктор Нессет, директор дома престарелых, с увлечением экспериментировал с ядом курацитом на своих пожилых пациентах. Двадцать два постояльца дома умерли. Арнфинн клялся, что смерть их была приятной и радостной. «Скучно моим подопечным никогда не было», – сказал он на суде в свое оправдание. Отсидев в обычной тюрьме пятнадцать лет, Арнфинн созрел до Бастоя, где провел последние полтора года своего заключения. 

Я Арнфинна не застала. Он уже освободился. По слухам, трудится где-то за Полярным кругом. Никто точно не знает где, поскольку Арнфинну Нессету при освобождении сменили паспортные данные и биографию. 

Если бы я встретила Арнфинна, я бы, наверное, все-таки не удержалась и спросила, считает ли он, что искупил свои преступления?

Все время пребывания на Бастое меня не покидала простая мысль: как бы отнеслись к таким условиям размещения преступников те, кто от них пострадал? Мне было бы легче принять Бастой, если бы с точки зрения перевоспитания преступников и, соответственно, возможности повторения преступлений он был бы эффективнее обычных тюрем. Это, однако, не так. Рецидивность после обычных норвежских тюрем составляет около 55%. После Бастоя, по предварительным подсчетам, – около 40%. Это отличие не кажется таким значительным, если учесть, что в Бастой попадают не все и существует предварительный отбор кандидатов. 

Бастой не эффективнее обычных норвежских тюрем. А всего лишь гуманнее и дешевле. Несмотря на весь комфорт, содержание заключенных в Бастое стоит почти в два раза (!) меньше, чем в обычной тюрьме. Затраты на обеспечение мер безопасности минимальные. Плюс бастойцы сами себя отапливают и сами себя кормят. 

Достаточно ли этого? – спрашиваю я себя. Достаточно ли соображений гуманности и экономии для того, чтобы признать справедливым и нормальным тот факт, что серийный убийца, отравивший двадцать стариков, проводит последние полтора года заключения в условиях, которые недавно побывавший на острове корреспондент CNN назвал «достойными обеспеченных любителей экотуризма»? 

Я не знаю ответа. 

У каждого преступления есть две жертвы: тот, кто от него пострадал, и тот, кто его совершил... В современном – устроенном и стабильном – европейском обществе идеология отношения к преступнику все больше напоминает отношение к больному человеку, которому требуется не наказание, а скорее, пусть и специфичное, тем не менее лечение. 

В этой схеме тюрьма, сохраняя функции изоляции преступника от общества, перестает, однако, быть инструментом причинения боли, становясь инструментом принудительного лечения – чем-то вроде рехаба или клиники психологического оздоровления.

– Хорошо ли заключенным на Бастое? Разве может быть хорошо в тюрьме? – говорит Ойвинд. – Если вдруг сказать: «Все свободны!», на острове в момент не останется ни одного, все немедленно разбегутся. Даже если дома жизнь устроена не так комфортно, как на Бастое. Для человека нет большего счастья, чем свобода. Это понимаешь особенно ясно на Бастое, где заключенным доступно все. Кроме свободы.

...Стремительный тюремный катер перевозит меня обратно через «Стикс». По пирсу в ожидании катера ходит один из бастойских воспитателей с карликовой колли на коротком поводке. Карликовых колли в Норвегии используют в качестве служебно-розыскных собак. Еще для этой цели здесь используют пуделей. 

На пирсе катера ждет стайка женщин, многие с детьми. День посещений? 

– Знаете, у нас на Бастое чуть ли не все женщины, которые на свидания приезжают, беременеют, – с гордостью сообщает мне бастойский воспитатель. – Не знаю почему. Семейные бунгало вроде бы самые обычные, не лучше, чем на каком-нибудь курорте. Но беременеют не на курорте, а у нас! Это чудо Бастоя!

Я киваю. Чудо, конечно. По правилам каждый бастойский заключенный, чья жена забеременела, имеет право на трехнедельный отпуск. С

¹ - Норвежская организация, созданная для того, чтобы делать систему наказания преступников все более гуманной.