Театральный критик Павел Руднев о пьесе Лукаса Берфуса «Автобус»
Швейцарский драматург Лукас Берфус имеет счастливую судьбу в России. Две его пьесы («Сексуальные неврозы наших родителей» и «Путешествие Алисы в Швейцарию») получили несколько сценических воплощений в столицах и российской провинции, и разные трактовки этих произведений в какой-то мере даже соперничают друг с другом, создают дискуссионное поле. Темы, предлагаемые Берфусом для сцены, будь то эвтаназия или парадоксы половой морали, уникальны, более ни в каких иных текстах в той же мере проработки они не повторяются, что обеспечивает драматургу постоянный интерес театра, который хочет быть интеллектуальным, дискуссионным, поисковым.
В этом смысле нет никаких сомнений в том, что новая пьеса «Автобус» станет поводом для интересных постановок. Зона религии для сегодняшнего российского театра почти табуирована. С церковным вопросом предпочитают не связываться, с одной стороны, из-за логичного страха клерикальных атак на театр (которых и без этого предостаточно), с другой стороны, из-за нехватки драматургических мозгов, способных проникнуть в эту опасную сферу, где нельзя орудовать ломом. Важно понять также и то, что театр сегодня боится выступать не только с антирелигиозных позиций, но и с оправдательно религиозных также. То есть нет или почти нет ни консервативного взгляда на церковь, ни бунтарского. Предпочитают не трогать.
Пьеса Берфуса «Автобус» эсхатологична, в ней узнается социальное отчаяние и апокалипсические интонации, характерные для европейской (включая русскую) драматургии 2000-х. Отчаяние хранится в размытости, импрессионистичности, растерянности не только душевного склада всех героев, но и места действия, целеустремлений, мотиваций. Лукас Берфус описывает мир без критериальной четкости, со смещенными категориями, в равнозначности добра и зла. Мы сегодня не способны разобраться ни в чем однозначно. Не способны ни на чем настаивать. Ценностная линейка, сформировавшая классическую культуру, после двух мировых войн и тем более после 11 сентября рухнула.
В поэтическом эпиграфе из Олдхэма к пьесе Берфуса значима строчка «Как этот мир трещит по швам». Персонажи «Автобуса» — современные люди, которые просто физически не способны поверить в существование святого в нашем мире, в призвание, в миссию, в «голоса», в Божественное провидение. Они словно бы не могут сойти со своих тропок, как компьютерные герои, у которых есть ограниченная траектория, они постоянно кружатся вокруг одного и того же, говорят однотипные фразы и никак не могут поменяться, разбить свои стереотипы: «Мы в энергетической ловушке, в спирали, которая крутится вниз, все время вниз. Похоже на воронку в ванне, когда ты вытащил затычку. Но в слив уходит не вода, а все человечество /.../ Мы живем на умирающей планете /.../ Людям не нужно спасение».
Эрика, главная героиня, — то ли святая, то ли блудница, то ли «ангел предместий», то ли «белокурая бестия», соблазняющая, убивающая своим сладкоречием. Окружающие ее персонажи никак не могут разобраться в ней: она похожа одновременно на мученицу Жанну Д'Арк, которой пригрезился зов ангела, ведущий ее в сердце польского католичества Ченстохову, к иконе Черной Мадонны, и на наркоманку-странницу, втирающуюся в доверие. Странным печальным пятном — немолодая женщина со сломанной рукой и в одном ботинке — она проходит через судьбы нескольких людей. Ей нужен провожатый в Ченстохову, нужен некто, знающий путь, и таковым — через акт жертвования собственной жизнью — становится водитель туристического автобуса Герман. Здесь в русском языке реализуется многозначность слово «водитель» — и бытовые, и религиозные смыслы. Автобус Германа — метафора общежития (здесь живут и простые люди, и голоса умирающих, и мнимые родственники Эрики), из которого надо как-то выбраться, чтобы проникнуть к метафизическому. Люди вроде как чувствуют, что светоч где-то рядом, но и только. В автобусе взаимодействуют одна целеустремленная героиня, у которой в руках смысл и призвание, и масса бессмысленных, безвольных, серых людей без толку и без самоконтроля, которые цепляются за ноги идущего к цели как репейники, как паразиты. Сперва замучив Эрику до полусмерти, Герман осознает наконец миссию, разбивает свой автобус и разбивает свою жизнь, чтобы хотя бы Эрика дошла до цели.
Растерянность тут во всем. Интонация отчаяния распространяется и на детали композиции. «Автобус» принадлежит вроде как к выгодному, очень сценичному жанру пьесы-путешествия. Герой постоянно движется — из, очевидно, Швейцарии в, очевидно, Польшу. Но структура диалога при этом остается статичной, намеренно тавтологичной. Путешествие — и одновременно стояние на месте. Герои словно бы заколдованы, заворожены, ввинчены в место, в какой-то затерянный мир между Западной Европой и Восточной. Место, где десятилетиями стоял железный занавес, сегодня — Бермудский треугольник, коммуникационная яма, препятствие, которое надо преодолеть, как в сказке, только намучившись вдоволь и находившись кругами. С другой стороны, явственна и другая тенденция: надежда на мистичность и судьбоносность Восточной Европы. Ченстохова, монастырь Ясна-Гура — здесь, может быть (но, может, и нет), на стыке строгого западного католицизма и восточной неистовости хранится так всем нам нужная сегодня правда. Надежды надеждами, но и они развеиваются: мученица Эрика, попав-таки в Ченстохову (или же, пьеса это предполагает, никогда из нее и не выезжая), ведет себямаксимально неадекватно: в день, когда ей велено прибыть к Черной Мадонне, он кусает крест Святой Софии.
«Автобус» Лукаса Берфуса — пьеса о гигантской жажде духовного оправдания современного человека и фактической невозможности его получить.
Лукас Берфус. Автобус
(Зелье праведной странницы)
Перевод с немецкого, Анатолий Егоршев
Я узнаю то тут то там
как этот мир трещит по швам
что наша жизнь – мерзейший срам
вокруг лишь мухи вьются
И я боюсь, коль не найти
овечки мне в моем пути
я с жизнью счеты рад свести
и к червякам вернуться
Уилл Олдхэм (пер. с англ.)
Действующие лица:
Эрика, паломница на пути в Ченстохову
Герман, водитель
Жасмин
Толстуха
Карл
Антон, хозяин бензоколонки
Господин Крамер, голос
Старуха-паломница
Старик-паломник
Среди леса в горах, возле дороги; позже около бензоколонки Антона; затем на высокогорном плато; наконец в месте, похожем на ночлежку рядом с Главным рынком в польском городе Ченстохове.
Во-первых
Возле дороги. В лесу. Темной ночью. На обочине туристический автобус с надписью «Путешествия Германа». Из его окон падает свет. Фары разрезают мрак клиньями. Эрика, девушка лет двадцати, стоит на ветру, бледная, заспанная, с всклоченными волосами и помятым лицом. Герман, водитель, большой, нескладный, в рубахе поверх потертых штанов, смотрит на девушку с подозрением, не скрывая своего возмущения.
Эрика: Стало быть, этот автобус вообще не идет в Ченстохову.
Герман: Нет, не идет.
Эрика: Значит, я села не на тот автобус.
Герман: Именно так.
Эрика: О Боже.
Герман: Не притворяйся святошей. Ты отлично знаешь, в каком автобусе едешь.
Эрика: Это неправда.
Герман: Я что, дурак. Мы в пути восемь часов. Пересекли полконтинента. Ты видела, в каком направлении шел автобус. Ты что, дура.
Эрика: Я спала.
Герман: И вот изволила проснуться. С добрым утром. Теперь ты снова среди тех, кто полон жизни. Спала. Все восемь часов. И я должен в это поверить.
Эрика: Ну, конечно. Прошу вас.
Герман: Мы стояли в пробке. И я пел.
Громко поет.
«О если б мне тебя еще разок увидеть, мой ангел, Розалин». Не слышала.
Эрика: Нет, не слышала, честное слово.
Герман: Нам пришлось слушать эту мерзкую музыку, скрипка сверлила уши. Господин Крамер под эту музыку орал, часа три, не меньше, три часа из восьми, а дитятко спало и ничего не слышало.
Эрика: Прошлой ночью я глаз не сомкнула. Вот и отрубилась.
Герман: Прошлой ночью, говоришь. Так. Но ночка-то была, уж конечно, приятная.
Эрика: Только не для меня.
Герман: Не будем об этом. Сейчас уже другая ночь. Не добрая. Даже очень не добрая.
Эрика: Может, скажете, почему.
Герман: Не знаю почему. Она не добрая, потому что не добрая. И точка.
Эрика: И где же мы.
Герман: Где же мы. Где же мы. Посмотрим. Тут сыро и прохладно. И не видно огней. Если б не свет из автобуса, не видать бы ни зги. Похоже, это вот елка. За ней еще одна. И еще. И там. Что это там. Тоже елка, если я не слепой. Так что можно.
Эрика: Что можно.
Герман: Можно предположить, что мы остановились в лесу.
Эрика: В лесу.
Герман: Таково мое предположение.
* * *
Эрика: Восемь часов в пути. Мы хотя бы ехали в направлении на Ченстохову.
Герман: Отроду не слыхал ни о какой Ченстохове. Где она хоть находится, твоя Ченстохова.
Эрика: В Польше.
Герман: Кто-нибудь из тех, что в автобусе, едет в Польшу. Здесь никто не едет в Польшу. Сейчас будет большой переполох. По твоей милости. Мы приедем с опозданием, а я зарабатываю себе на хлеб точностью.
Эрика: Мы сейчас где-то на востоке.
Герман: Мы в горах. Господа едут подлечиться и отдохнуть.
Эрика: Им это нужно.
Герман: Подойди-ка поближе. У тебя нездоровый цвет лица, и это не от лунного света. Леченье хоть и мученье, я вижу это по людям, когда забираю их через неделю, но, в сущности, они здоровы. Тебе бы это пошло на пользу: поплескаться в бассейне со льдом, полежать в пещере с грязями, окунуться разок-другой в серу. Ведь выглядишь ты неважнецки.
Эрика: Если к утру я не доберусь до Ченстоховы, то быть большой беде.
Герман: В санатории тебя помассируют так, что ты станешь мягкой как воск, будут класть тебя в грязевые ванны, пропарят до последней косточки, а под конец заставят хлебать серную воду. Одни оздоровительные процедуры. От людей потом дурно пахнет. Ты знаешь чем. Тухлыми яйцами. Серная вода, говоришь. Это как раз для тебя. Ты же принимаешь наркотики.
Эрика: Сдались они мне.
Герман: По тебе видно.
Эрика: Я просто очень устала.
Герман: Ты лечишься от зависимости. Можешь спокойно признаться. Ничего постыдного в этом нет.
Эрика: Я не принимаю наркотиков.
Герман: Меня не проведешь. Кого угодно, только не Германа. Достаешь травку в Польше. Там она дешевле. Незаметно забираешься в чей-нибудь автобус и притворяешься спящей. Как это называется. Как.
Эрика: Как.
Герман: Отвечай, по-хорошему. Как это называется.
Эрика: Зайцем я не езжу.
Герман: Зайцем. Вот именно что зайцем. Не брать билета, это во-первых, а во-вторых, прошмыгнутьмимо таможенников, чтоб не дергаться у них на крючке. Все это мне известно. Таких, как ты, я часто вижу в автопарке. Но на этот раз тебе не повезло, детка. В Польшу мы не едем. Мы едем в горы. Там адского зелья нет.
* * *
Герман: Это мой единственный автобус. Пятьдесят четыре места. Служащих у меня нет. Я не капиталист. Почему бы тебе не охмурить какую-нибудь большую компанию. Почему бы не охмурить моих конкурентов. Например, Гафнера. У того двадцать пять автобусов. Подумать только, двадцать пять. Он платит водителям нищенскую зарплату, Эрика, нищенскую в лучшем случае. Этот человек заставляет их крутить баранку без передыха по пятнадцать часов, чтобы сбивать цены. Я не знаю, как долго еще продержусь. За рулем я шесть дней в неделю. Ничего не могу себе позволить, Эрика, ничего. Но я на это не сетую. Я сетую на то, что вдруг возникает девушка, молодая, симпатичная, образованная, утверждает, что верит в Бога, и переворачивает все вверх дном. Хочет меня охмурить. И тогда я бью тебя по твоему образованному личику, поступаю несправедливо, не могу это не признать, и как это тогда называется. Герман плохой. Все это знают. Все только об этом и говорят. Он бьет женщин. Положим, кто-то спросит, а почему, а зачем. Мне бы тебя, видит Бог, лучше не бить. На мне самом же потом скажется. Как пить дать. В этом мире нет справедливости.
Эрика: Перестаньте петь лазаря. Мужчине в вашем возрасте сетовать на убогость этого мира. Стыдитесь. Порой случается такое, о чем человек и не помышлял. Взгляните на меня. Мне бы надо уже подъезжать к Ченстохове, а я торчу в каком-то лесу. И что же. Разве я жалуюсь. Виню кого-нибудь за это. Не ищите ошибок в поступках других. Хотите что-нибудь изменить, изменяйте.
Герман: Где ты этому научилась.
Эрика: Чему я где-то научилась.
Герман: Так выступать. Складно, убедительно. Ты права, я ною слишком часто. Но что делать. Не лезть же на рожон.
* * *
Эрика вынимает кошелек.
Герман: Денег твоих мне не надо.
Эрика: Не хочу оставаться в долгу. Расплачусь сполна и в ближайшем селении выйду.
Герман: В мой автобус ты больше не сядешь.
Эрика: А почему.
Герман: Почему. Почему. Никаких почему. Я ведь уже сказал.
Эрика: Вы же хотели мне помочь.
Герман: Все меняется. Смотри. Одни купили билеты, заплатили, поступили честно, а другие обманывают, охмуряют, лгут. Как им угодно. Таким я помогать не стану. Несправедливость может царить во всем мире. Но не в моем автобусе.
Эрика: И что же мне теперь делать.
Герман: Лес этот не так уж плох. Выбери себе елку. Вон та выглядит точь-в-точь как у нас дома. Я бы под нее встал и замер, если б услышал чьи-то шаги.
Эрика: Вы не бросите меня в этих дебрях.
Герман: Это не дебри. Диких зверей тут нет.
Эрика: Но ведь сейчас глубокая ночь.
Герман: И что из того. Ты хорошо поспала. Не так уж трудно дождаться рассвета. Темнее не будет. Я принесу твой багаж. Жди тут. Хочет уйти.
* * *
Эрика складывает руки перед молитвой: Отче наш, сущий на небесах Да святится имя Твое Да приидет Царствие Твое Да будет воля Твоя…
Герман: Перестань. Я это не люблю. Это так гадко. Молчи. Тихо, говорю я. Пытается разомкнуть руки Эрики. Разомкни руки. Слышишь. Сейчас я тебе. Хорошо же. Считаю до трех. Потом ломаю пальцы. Раз.
Эрика: … и на земле, как на небе.
Герман: Два.
Эрика: И прости нам долги наши, как и мы прощаем должникам нашим.
Герман: Три. Ломает Эрике пальцы.
Эрика кричит.
Герман: Ты дрянь. Поднимать здесь крик. Теперь из автобуса выйдут господа, и стоит выйти одному, как выйдут все. И мне уже не вернуть их в автобус. И тогда мы приедем с опозданием. Из-за тебя. Дрянь.
Эрика жалобно стонет. Моя рука. Вы сломали мне руку.
Герман: Перестань скулить. Жаловаться в твоем-то возрасте. Стыдись. Я тебя предупредил. Это всем было ясно. Теперь они выходят. Дрянь. Вот и они.
* * *
Жасмин: Герман, объяснись.
Герман: Тут нечего объяснять. Пташка впорхнула не в тот автобус.
Жасмин: А как она сломала руку.
Герман: Пойми, Жасмин, таковы законы дороги. Они могут казаться жестокими, но если не действовать решительно, на дорогах воцарятся дикие нравы.
Толстуха: Разве посадку в автобус никто не контролирует.
Герман: Жасмин, если эта пышка через три секунды не сядет обратно в автобус, я сделаю из нее лепешку.
Жасмин: Ты проверял билеты. Отвечай.
Герман: Конечно, проверял. За всеми не уследишь. Она шмыгнула в автобус, когда на дверцы никто не смотрел.
Толстуха: Всю дорогу в нашем автобусе сидит наркоманка, а наш водитель этого не замечает.
Герман: Теперь до нее дошло.
Толстуха: Всему есть предел, Герман, дальше ехать некуда.
Герман: Злоупотребила моим доверием и облапошила меня. С каждым может случиться.
Толстуха: Он всегда найдет отговорку.
Жасмин: Она права, Герман. За все отвечаешь ты.
Герман: Что ж, валите все шишки на меня.
* * *
Карл выходит из автобуса.
Герман: Заходим. Едем дальше. По местам.
Уходит с Жасмин и Толстухой.
Эрика: Карл. Это ты. Карл.
Карл: Мы знакомы.
Эрика: Но Карл, это же я, Эрика.
Карл: Ага. И тут у меня должен зазвенеть звоночек.
Эрика: Ты же это не всерьез.
Карл: Да нет, конечно. Добрый вечер, Эрика. Ты изменилась. Выросла. Настоящая женщина. Отходит в сторону и мочится на обочину. Странно. Можно быть в безвыходном положении, но отлить все равно приятно. Спору нет, телесность обременительна, но лично мне она только в радость.
Эрика: Я в совершенно безвыходном положении.
Карл: Надеюсь, это в самом деле так, Эрика. Твое положение гармонирует и с этой темнотой, и с этой высотой. Жутковато. К счастью, мы можем вернуться в автобус.
Водитель сигналит. Карл запахивает куртку.
Эрика: В этот автобус я больше не сяду.
Карл: Прощай, Эрика. Можешь передать кое-что своей маме. Скажи ей, что тогда я. Как бы это назвать. При ближайшем рассмотрении это было.
Его голос тонет в сигнале автобуса.
Эрика: Последние слова я не поняла.
Карл: Ничего страшного. Это не имеет значения. Спокойной ночи.
Эрика продолжает говорить, но сигнал автобуса заглушает ее голос.
Карл: Что ты сказала.
Эрика что-то говорит, но сигнал автобуса заглушает ее голос.
Карл качает головой.
Эрика кричит: Помоги мне, Карл, прошу тебя, помоги!
* * *
Карл: Я узнал тебя, когда Герман выволакивал тебя за волосы из автобуса.Не по лицу, лица я не видел, да по лицу тебя и не узнать.
Эрика: Что ты имеешь в виду.
Карл: И я подумал: если это та Эрика, которую ты знаешь, то она наверняка села не в тот автобус.
Эрика: Карл, пожалуйста, посмотри на мою руку.
Карл: И если она села не в тот автобус, то Герман отведет ее сейчас за ближайшую елку, чтоб свернуть ей шею.
Эрика: Герман сломал мне руку, Карл, поломал пальцы.
Карл: Помоги ей, подумал я. Ты же ее любишь. Ты же не хочешь, чтобы этот человек что-нибудь с ней сделал. В конце концов, ты какое-то время был ей почти отцом. Из-за Эрики ты дольше оставался с ее матерью, чем тебе хотелось.
Эрика: Этого я не знала.
Карл: Я никому об этом и не говорил. Потому что я слишком труслив. Я вообще очень труслив. Трусость у меня в характере, и если я уберу ее оттуда, то моя личность рухнет как карточный домик. Твоя мамашка мне давно опротивела. Для меня она была слишком стара. Поначалу это меня привлекало. Она старилась неплохо, в самом деле неплохо.
Эрика: Я не хочу об этом слышать.
Карл: Ее золотой возраст был бы серым, если б рядом не расцветала ты. Ты не отказывала себе ни в чем. Однажды ты так нажралась, что заблевала весь туалет, в три часа утра. Тебе было по фигу. Я все вытер, той же ночью, стараясь не шуметь и торопясь, чтобы твоя мать ничего не заметила. Хотел разделить с тобой тайну. А тебе было по фигу. Ты только посмеялась, когда я решил, что тебе будет стыдно перед твоей матерью. Ты и стыд. Замечательно.
Эрика: Я не хотела тебя обидеть.
Карл: Не извиняйся. Тебе это не идет. Я любил ощущать весь груз отцовской ответственности. В мужчину это вселяет бодрость. Я мог быть с тобой строгим, не опасаясь, что это принесет какую-то пользу. Я действительно волновался за тебя. Прекрасно. У тебя не было того, что называют ответственным обращением с наркотиками.
Эрика: С этим я давно распрощалась.
Карл: У тебя ничего нет с собой. Крамер мог бы кое-что употребить. Я заплачу, если уж на то пошло. Слышать его мне больше невмоготу. А ты ядреная. Упитанная. Немножко скучноватая. В своем наряде. По правде говоря, даже очень скучная. Я имею в виду, в сравнении с той Эрикой, которую я когда-то знал.
Эрика: Я изменилась.
Карл: Стала другим человеком.
Эрика: Вообще человеком. Почему ты молчал, вот сейчас, в автобусе.
Карл: Я не молчал. Во мне звучал крик души. Встань с твоего мягкого кресла, возьми хама за грудки, Эрике опять нужна твоя помощь. Я делал все, чтобы этот крик вырвался наружу. Не получилось. После чего я мог лишь открывать, закрывать и вновь открывать пепельницу в подлокотнике. И прислушиваться к хрипу Крамера. При каждом вдохе и выдохе думал, это его последний. Но за ним следовал еще один. И о нем я думал, что это последний. Так на кухне капает кран, и ты слушаешь его капель до рассвета. Я знал, что он тебя убьет. И все же не вышел из автобуса.
Эрика: Но в конце-то концов вышел.
Карл: Потому что надо было отлить. А не ради тебя.
Русский перевод пьесы Лукаса Берфуса «Автобус» в составе «Антологии современной швейцарской драматургии» (издательство НЛО) выходит в конце октября.
Обсуждение текста проходит также на сайте «Нашей Газеты».
Проект осуществлен в рамках программы «Swiss Made в России. Обмен в сфере современной культуры. 2013–2015» Швейцарского совета по культуре «Про Гельвеция».
