Вадим Рутковский: Новые приключения Нимфоманки, или Операция «Гы»

Считается, что многочасовой проект Триера разбит на две части из прокатных нужд, «с согласия, но без участия» режиссера. Но фильм второй выглядит действительно самостоятельным произведением, переводящим уже заявленные темы и мотивы в чисто комическую плоскость.

Первый том «Нимфоманки» походил на взращенное искусным садовником дерево, где в качестве ствола — или оси мироздания — выступал секс, увитый интеллектуальными комментариями из всех возможных областей человеческой мысли, от теологии до рыболовства; не просто том, но лукавый каталог, местами почти гринуэевского толка. «Нимфоманка-2» начинается с того, что очередную попытку комментария Селигмана (он сопоставляет потерю героиней сексуальной чувствительности — а именно этим роковым событием завершалась первая часть — с парадоксом Зенона об Ахилле и черепахе) Джо грубо пересекает: какого, мол, черта? Я тебе о своей щели, а ты снова о дурацкой математике? Ты вообще слышишь меня?

Если бы Триер не давал обет молчания (в прессе) и не заклеивал себе рот скотчем (на рекламном плакате), он вполне мог бы повторить за Флобером: «Джо — это я». И добавить: «Селигман — тоже я». Очевидно, что развернутый и фантасмагоричный диалог Нимфоманки и Девственника (а Селигман, как выясняется, осознанно отказался от любых проявлений сексуальности, оттого и судить Джо способен беспристрастно, не проецируя ее богатый опыт на собственную жизнь) — результат творческого раздвоения режиссерской личности, разговор с самим собой — ввиду вопиющего отсутствия бога.

Предисловием к седьмой главе «Восточная и Западная церкви» (с подзаголовком «Молчаливая утка») становятся воспоминания Джо о своем самом значимом детском оргазме, сопровождавшемся левитацией (в духе незаменимого Андрея Тарковского) и видением призрачных дев. Джо предполагала, что встретилась с Девой Марией, пока многоумный Селигман не развеял эту иллюзию: никакой Богородицы в этой «богохульной» версии Преображения Господня не было, по правую руку летним маревом в воздухе парила Валерия Мессалина, по левую восседала на обращенном в зверя царе Нимроде вавилонская блудница. Далее следуют рассуждения умника Селигмана о том, что путь с запада на восток — траектория от страдания, олицетворяемого распятием и Римской католической церковью, к блаженству, которое символизируют иконы с изображением Богоматери и младенца Иисуса и церковь православная. В дуалистической вселенной Триера на каждое действие приходится противодействие, любой тезис сопровождается антитезисом. И эту мини-лекцию Джо продолжает полярным примером из собственной практики — возвращением к наслаждению через боль (Джейми Белл, еще совсем недавно обаятельный мальчишка «Билли Эллиот», теперь перевоплотился в вежливого садиста).

Вся эта «божественная комедия» густо прослоена комедией социальной: прежде чем достичь вожделенного оргазма через порку и жертвенный отказ от семейного счастья, Джо пробует насыщенный промискуитет, включая анонимный групповой секс с неграми (на таком «неполиткорректном» слове настаивает отрицающая лицемерие Джо — и здесь очевидно, что ее устами глаголет режиссер, поплатившийся за спорное «прогитлеровское» высказывание на Каннской пресс-конференции по «Меланхолии»). Этот вызывающе смешной эпизод — пародия на все лицемерно-гуманистическое кино скопом. А прямым спичем в адрес тухлого мещанского общества Ларс, опять же, устами Джо разражается на заседаниях клуба анонимных сексоголиков — и здесь Триер выступает единым фронтом с давним товарищем и соавтором Томасом Винтербергом, высказавшем все, что думает про благолепную Данию, в «Охоте». И тему педофилии Триер задевает — нагло, порнографично и провокационно, доверяя роль латентного бойлавера Жану-Марку Барру, своему актеру-талисману, обладателю безупречно героической внешности и — уже в качестве режиссера — исследователю прихотливой человеческой сексуальности.

Самопародии Триер тоже не боится, упреждая любые критические упреки: насмотренная часть зала хохочет, когда маленького сына Джо едва не постигает фатальная участь младенца из «Антихриста». Роль вышибалы долгов заматеревшая Джо принимает с отчаянностью Грэйс из «Догвиля». Впрочем, этим издевательским самоцитатам можно не придавать никакого значения. Лучше вспомнить цитату из другого великого режиссера, американца Боба Фосса: «Важно — всё, серьезно — ничего». Она очень к лицу «Нимфоманке», смеясь прошедшейся по вопросам мироздания.