Режиссер Андрей Богатырев: Для меня Иуда — первый разумный верующий человек

СВы захотели экранизировать драму Леонида Андреева еще на третьем курсе ВГИКа. Что могло заинтересовать студента в этой истории?

Юный человек, назовем это так, студент, всегда ищет противоречивые, революционные истории. И на третьем курсе для меня эта повесть была самое оно. К герою у Леонида Андреева как раз такой необычный, очень неоднозначный, провокационный подход. Когда я прочитал книгу, она мне перевернула сознание, и с тех пор я начал об экранизации думать. Довольно долго при этом к книге не возвращался. Возможность подать заявку в Министерство культуры на конкурс появилась совсем недавно. Мы написали сценарий, успешно подали его и начали снимать.

СВ аннотации к «Иуде» сказано, что это фильм-провокация. И вы сейчас про это говорите. В чем провокативность?

Буду максимально откровенен, я считаю, что в фильме провокации не получилось. Он довольно интеллигентный. Для светских людей это кино, понятно, не стало откровением, но у людей верующих, воцерковленных, а я с фильмом уже оказывался в таком окружении, вызывает довольно жесткие реакции. Один раз меня часа полтора после просмотра не отпускали из-за оживленной дискуссии. То есть кому-то эта история все-таки видится провокационной.

СПредставители РПЦ фильм тоже посмотрели?

Да, но они не особо о нем высказывались. Я только знаю, что это кино не попало на один православный кинофестиваль с некой формулировкой, и все, больше я никаких высказываний об «Иуде» от них не слышал. Кстати, это тоже иллюстрирует недостаточность провокации.

ССегодня к церкви и религии сложное отношение. Раздражение и усталость вызывают как выходки людей, настроенных против института церкви, так и действия ее представителей. Это для фильма хорошо или плохо?

Для фильма хорошо все, что происходит. Для фильма нехорошо то, чего не происходит. Вот так бы я сказал. В любом случае, у каждого произведения есть свой срок годности. И я бы хотел надеяться, что со временем мое кино не исчезнет из культурного пространства. Что касается прецедентов, которые происходят в обществе, вроде акций Pussy Riot, — это всегда хорошо. Потому что они раскрывают общество, как бутоны. Люди начинают с неожиданной стороны проявляться на таких прецедентах. И в любом случае догмы нужно переосмысливать. Потому что любой путь — к Богу или куда-то еще — все равно путь. Движение. Ты двигаешься, продолжаешь переосмысливать, о чем-то думать, подвергать сомнению, находить, так скажем, новые догмы, которые следует переосмыслить позже. А если ты находишься в некой стагнации, то это смерть, остановка.

СВы ставили перед собой задачу рассказать эту историю изобразительно и содержательно так, как до вас никто не делал?

Нет, не пытался.

СПочему?

Потому что у меня еще не сформировался свой уникальный киноязык. Я это понимаю, потому что мозгами как зритель ушел дальше, чем как режиссер. А как режиссер я довольно-таки традиционно подошел к этому фильму. Как уже говорил, интеллигентно, даже слишком интеллигентно. Если бы сейчас я его снимал, то сделал бы намного острее. Но что сделано, то сделано. Я все равно считаю, что это важный этап. И для меня это важная работа, которую я готов отстаивать.

СВ этом отношении острее «Страсти Христовы» Мела Гибсона, про которые вы где-то говорили, что они для вас образец того, как делать не надо.

Не острее, там просто кардинальнее сделаны какие-то вещи. Знаете, когда что-то придумываешь, выбираешь для себя ориентиры. И антиориентиры. «Страсти Христовы» для меня стали антиориентиром. Я считаю, что в XXI веке к этой теме нужно подходить с новыми принципами, с новым инструментарием. Гибсон же подошел к ней, так скажем, очень классическим способом. Более того, он утрировал физику — физические страдания, которым подвергают Христа, проиллюстрировал его искушения в виде какого-то реалистического демона лысого, немного театрально и реалистично одновременно. Мне этот Иисус кажется в каком-то смысле ультраамериканским — чуть подкачанный, побитый, такой вот очень земной. Я не говорю, что это плохо. Кто я такой, чтобы судить Мела Гибсона? Я вообще-то его очень люблю.

СКакие фильмы на эту же тему вам близки?

«Последнее искушение Христа» Скорсезе, наверное, тот фильм, который я люблю больше всего. Есть в нем интересные ходы и действительно новый авторский взгляд. Кстати, Иуда, сыгранный Харви Кейтелем, там тоже очень выдающийся. Этот фильм для меня стал неким эталоном.

СПочему христианство — мягкая и терпимая религия — постоянно оказывается источником раздора? Его адепты очень агрессивно реагируют на любые неортодоксальные трактовки, не только у нас, взять хотя бы истерику, сопровождавшую выход фильма Скорсезе, который вы только что упомянули?

На мой взгляд, это абсолютно нормально. Всегда есть традиционная часть общества, которая защищает все. Ни сантиметр не дает переосмыслить. И это нормально, так и должно быть. Должны быть люди, которые стоят на страже традиционных догм. И всегда должны быть люди, которые пытаются эти догмы в своем творчестве переосмыслить и пытаются двигать общество вперед. В этом и есть гармония мира. То, что церковь защищает свои постулаты, иногда даже слишком, — это нормально. Они традиционалисты, они должны стоять на страже традиций. А прогрессивная часть общества должна идти вперед. Это противостояние — оно хорошее, в нем высекается искра.

СЕсли бы Иисус появился в сегодняшней России, его деятельность сочли бы террористической?

Конечно. Иисус — это всегда некая революция. Сказано было, что Иисус пришел с мечом. Это значит, что он не просто пришел кого-то ударить мечом, он пришел, чтобы разделить, перерубить старый мир и новый мир. И сегодня, конечно, большинство бы это тоже не одобрило.

СВы сами Иуду осуждаете или оправдываете? Фильмом вы точного ответа не даете.

Нет, мне кажется, даю. Просто я хотел сделать свою точку зрения не доминантной, чтобы человек мог стать моим соавтором во время просмотра и выходил из зала со своими мыслями. Но у меня по поводу героя очень четкая мысль, которая в фильме есть. Она заключается в том, что Иуда Искариот полностью поверил Иисусу. И для него теперь такая категория, как смерть, не существует. Потому что, если ты полностью веришь в Бога, смерть для тебя — не конец. Поэтому для него и для Иисуса висеть на кресте — не проблема. Потому что ничего на этом не заканчивается. Иуда совершает свой поступок в том числе и для людей, чтобы показать: вот на что ради вас способен другой человек. Вы способны на это? Нет. А вот он может. Иуда делает это, чтобы дать миру надежду. Потому что Иуда сам в этом мире разочарован. Он считает, что этот мир — абсолютное зло. Но Иисус дает ему надежду. И он, в свою очередь, передает эту надежду людям. А в конце извиняется не за то, что предал Иисуса, он извиняется за свою жизнь. За то, что теперь может посмотреть на нее иначе и признать ошибки. И дождь в конце фильма — как некое очищение.

СИисус и Иуда — они как Моцарт и Сальери? Один действует по божественному наитию, другому нужны рациональные объяснения.

Их можно сравнить. Особенно если вспомнить фильм Милоша Формана «Амадей». Без Сальери не было бы Моцарта в каком-то смысле. А без Моцарта не было бы Сальери. Они единая пара. Такое сопоставление возможно, потому что без Иуды не было бы Иисуса.

СУ каждого человека есть свое предназначение?

У каждого, при этом не хуже и не лучше, чем у остальных. Каждый для чего-то нужен, у каждого свой уникальный путь, который каждый должен пройти сам. Очень многие люди идут как бараны за кем-то, и в фильме это тоже иллюстрируется. Все апостолы идут за Иисусом как бараны. Один Иуда пытается идти за ним как личность, быть ему соавтором. На мой взгляд, очень важно быть соавтором Бога. Потому что ты ребенок Бога. А если ты сын Бога, необходимо быть его соавтором. Он же тебе сам дал мозги. Я верю вот в это. Для меня Иуда — первый разумный верующий человек.

СВы что-то делали с актерами, чтобы добиться достоверности от них? Я недавно узнал, что Харви Кейтель просидел какое-то время в тюрьме, чтобы сыграть небольшую роль в «Отеле “Гранд Будапешт”» Уэса Андерсона.

Поскольку я режиссер-документалист, для меня было важно добиться прежде всего достоверности. С кем-то это получилось, с кем-то — нет. Тот же Алексей Шевченков — он был самым готовым из нас всех к съемкам фильма, потому что бывает так, что в жизни человек подошел к чему-то. Даже я был где-то не готов, а Шевченков готов. Он исполнил то, о чем я мечтал, на все сто процентов. Достоверность и абсолютное проживание роли. Когда человек не играет, а живет в кадре — здесь и сейчас. Такое было и с некоторыми другими актерами. Мы пытались достичь состояния «здесь и сейчас», когда решение, как именно сыграть, принимается уже в кадре, от всех актеров. Получалось не всегда. Виной тому — ограниченное время. У нас был маленький бюджет, кино нужно было снять за 24 дня. К тому же это была экспедиция, Мальта. Приходилось идти на компромиссы, и все эти компромиссы мне аукнулись, конечно. Но многие вещи в этом фильме удачно сошлись. И художник-постановщик, и оператор, и Алексей Шевченков, и художник по костюмам — люди, которые образовали единый механизм, без него мы бы за такой короткий срок кино не сняли.

СВаш дебют «БаГи» четыре года назад прозвучал на ММКФ благодаря очень стройной и внятной картине мира, что для молодого режиссера неожиданно. Так же неожиданна была и беспросветность, что ли, этой картины — настолько безнадежным, лишенным намеков на гуманизм и солидарность общество рисуют в передовицах стариковской газеты «Правда», например. Откуда это у вас?

Знаете, я такой человек — прямолинейный где-то. Вот у меня есть дед и бабушка. Мне всегда было интересно, как они живут. Я много ездил к ним, смотрел. Я понимал, что они абсолютно потерянные в этом мире люди, абсолютно выброшенные из него. Люди, которые должны дожить до смерти. Отчасти они сами в этом виноваты. Но и общество, и то, как мы живем, вообще российская культура — это культура выбрасывания людей на обочину жизни. Человек у нас не так важен. И к женщине у нас такое же отношение. Женщина в 55 лет становится теткой, и все уже на нее забивают. Что касается молодых героев, я пытался просто проанализировать самого себя. И понял о себе какие-то вещи, понял, что все наше поколение существует без культурного фундамента, в неком безвоздушном пространстве. Конечно, каждый человек, в принципе, хочет сделать что-то хорошее. При этом всегда не покидает ощущение, что можно послать все на х...й, просто накопить денег и надолго уехать жить на Гоа. У меня такие мысли тоже бывают. Эту двойственность нашего поколения я и пытался выразить в фильме «БаГи».

СВ «Иуде» вы тоже смотрите на народ без иллюзий, заглавный персонаж — единственный, кто не желает следовать за Учителем слепо, кто задает вопросы. Не кажется ли вам, что это вообще одна из главных проблем русского народа — нежелание осмыслять что-либо самостоятельно, доверие пропаганде?

Это свойственно всем народам — в разной степени тяжести. У каждого народа, у каждой культуры — свои проблемы. Но, безусловно, вы правы, русский народ слишком многому верит и слишком много готов поломать, еще ни в чем не разобравшись. Конечно, в России всегда была проблема некой оголтелости. Мы ничего еще не поняли, а уже побежали кого-то бить. При этом я себя полностью считаю адептом русской культуры. И русский хаос я люблю. Поэтому для меня в приоритете стоит русская культура. Я здесь, в России, буду колбаситься и дальше.С