Алексей Тарханов: Париж. Кинг-Конг в Старом городе, клетка для искусств и казнь архитекторов
С каждым из главных парижских музеев у меня свои отношения. В Лувр я прихожу робко, как первоклассник в школу. В музее Орсе уже чувствую себя старшим школьником, пора вступать в комсомол и присоединяться к римлянам времен упадка, которые пируют на стене в свое удовольствие. Но вдруг да и не примут, отметки оставляют желать, общественная работа на нуле, да и очереди еще никто не отменял. В общем, тоже тревожно.
Единственное место, где я чувствую себя свободно и по возрасту, – это Центр Помпиду. Может быть, потому, что я рос вместе с ним. Мы знакомы с детства. Папе в числе нескольких советских архитекторов разрешили участвовать во французском конкурсе на новый небывалый художественный центр, который был тогда безымянным. Не то чтобы папа был партийным и сановным. Он был беспартийным евреем, но очень хорошим архитектором, и социалистическое отечество надеялось, что вдруг его мастерская выиграет. Затраты небольшие, а тут престиж и премия, которую государство традиционно забирало себе. Папа не выиграл, но в книжке, изданной по результатам и разосланной участникам в качестве утешительного приза, я долго разглядывал самый странный проект, работу Ренцо Пьяно и Ричарда Роджерса, который победил. Не так уж он был, кстати, похож на то, что в итоге построили, но впечатление производил даже в чертежах.
Несколько лет назад я встретился с Ренцо Пьяно в его мастерской, расположенной с тех героических пор на соседней улице Архивов. Мы проговорили час – о том, как они с Роджерсом решили сделать то, что до этого никогда не делали. Как не особенно верили в победу: все-таки шестьсот с лишним проектов разных великих мастеров, а не тридцатилетних мальчишек.
Интеллектуалы проклинали их работу с таким же пылом, с каким Мопассан злоумышлял против Эйфелевой башни. Журналисты дразнили новый центр «Кинг-Конгом» посреди Старого города. Чиновники дважды урезали смету. Французские заводы не взялись за стодвадцатитонные металлические детали, похожие на позвонки дракона. Их пришлось чуть ли не тайком заказывать на германских заводах Круппа, что во времена необъединенной Европы грозило дополнительным скандалом. Президент Жискар д’Эстен, придя на смену президенту Жоржу Помпиду, решил укоротить его детище хотя бы на этаж. Ему это не удалось, «но он сумел мне испортить отпуск», говорит Ренцо Пьяно, вспоминая, как у берегов Корсики в 1974-м его яхту брал на абордаж катер береговой охраны, спешивший донести до архитектора волю президента, – сотовых телефонов тогда не знали.
Говорили, что французы не хотели, чтобы выиграл иностранец. Чушь – его сделали итальянец и британец. Говорили, что это не музей, а клетка для искусства. Чушь – это-то как раз и есть музей. С тех пор немало построили важных музеев так, что они сами стали экспонатами – вроде Гуггенхайма в Бильбао, но этот самый лучший, потому что просвечивает насквозь. Его называли нефтеперерабатывающим заводом – что же тут плохого, если энергию он перерабатывает в искусство. Какой-нибудь Лувр в Абу-Даби делает то же самое, но и вполовину не так весело.
Меня всегда завораживала его вывернутая наизнанку цветная анатомия, вода течет в зеленых трубах, конструкции – серого цвета, кондиционеры – синего, лифты – красного. И эскалатор, на который просто не наглядеться, перекачивает по трубе вверх-вниз довольные толпы.
В витринах магазина медицинских пособий, мимо которого я пробегаю к метро, стоит такая же раскрашенная фигурка человеческого тела, «экорше» с разноцветными притоками вен и артерий. Но она очень страшная и дико косится разрезанным бунюэлевским глазом. А вот Помпиду каждый раз вызывает не просто симпатию, а желание поскорее там очутиться.
Я до сих пор его разглядываю каждый раз, когда прохожу мимо. И даже сворачиваю специально, если надо. Вы думаете, я просто люблю тамошние выставки? Они и вправду хороши, но это такое место, где даже самая лучшая выставка – не главное и не единственное удовольствие. За последний месяц я был здесь дважды по делу – смотрел предметы сюрреалистов и час дожидался открытия ретроспективы Картье-Брессона – и четыре раза просто так, чтобы подняться наверх на эскалаторе и выпить в кафе на крыше.
Французские философы подходили к Центру Помпиду этаким бодрийяром и порицали за пустоту, даже призывали разрушить его, растоптать. Ноги коротки! Конечно, в Париже есть пейзажи, которые ничуть не изменились. В виде картин импрессионистов они разъехались по городам всего мира. Я помню в Музее Тиссена-Борнемисы в Мадриде «Улицу Сент-Оноре вечером» Камиля Писсарро, выглядевшую ровно так, как выглядела из окна моего номера в Hôtel du Louvre, разве что без автомобилей, а вместо нынешних красных навесов кафе Ruc висят полосатые.
Влезшие в эти панорамы новые здания вызывают в памяти книгу архитектурного критика Филиппа Третьяка, которая была озаглавлена Faut-il pendre les architectes – «Надо ли вешать архитекторов?», – и ответ во многих случаях просится утвердительный. Архитекторы ведь нас не пожалели. И сами виноваты теперь, что их современные вещи тяжело и грязно стареют, как модная дама в перьях, которой за восемьдесят, но она помнит, как надо выглядеть в тридцать.
Центр Помпиду тоже не юн, местами обшарпан и запылен, и среди окурков, накопившихся на его карнизах, есть, наверное, окурки Сержа Генсбура и Франсуазы Саган. Но он по-прежнему крут, ему не дает состариться молодая толпа, в которой в равной пропорции смешиваются туристы и парижане. Когда едешь в музей вверх по эскалатору, проезжаешь мимо ребят, вышедших покурить и выпить кофе из библиотеки. Вот уже скоро сорок лет, как он стоит посреди Старого города. Цветная штука, казалось бы, такая здесь чужая, но намертво вросшая в парижскую мостовую. На спускающейся к входу площади валяются счастливые бездельники, не подозревающие, что они такие же экспонаты, разложенные по квадратам, на которые расчерчена площадь.
Дело даже не в том, что за десятилетия близкого знакомства любой авангард превратится в классику. Помпиду не просто часть Парижа, он на самом деле родственник Нотр-Дама, такой же готический собор, у которого стены подвешены снаружи. Разве что на террасе собора бродит между химер Квазимодо, а в Помпиду то и дело сижу на террасе я.
Неторопливо пью пастис, заедая оливками, и думаю, что вот так-то и выглядит на вкус современное искусство, холодное и сладкое, как анисовые капли.С
Автор – парижский корреспондент ИД «Коммерсантъ»