Вадим Рутковский: Кровь, власть, Шекспир наш: Театр наций отметил юбилей классика

Не читайте этот текст до 23 апреля включительно — зачем вам спойлеры? Лучше идите в Театр наций и смотрите представление сами, не будучи предупрежденными о том, что ждет за очередным поворотом извилистого лабиринта. Я поостерегусь говорить, что вам предстоят самые захватывающие 80 минут в жизни, но вряд ли любая стационарная постановка в Москве ли, Петербурге или в каком ином городе подарит столько же острых ощущений. Эта же — большая и дорогая — просуществует только до 23 апреля, а потом ее будут вспоминать, как замки короля Людвига; тогда пригодятся и текст, и фото — редкий случай, когда съемка во время спектакля не запрещена, и видео. Впрочем, никакое видео не может адекватно запечатлеть живой «Лабиринт», постановку в жанре «хрупкого театра», отличающего это эфемерное искусство от всех прочих. Постановки, сделанные по принципу «в четверг и больше никогда» — самые ценные; они легко преодолевают путь отсюда и в вечность — как несовершенные, шумные, дикие «Девяностые», разыгранные зимой в Центре им. Мейерхольда, глянцевая Е’Fedra середины нулевых, ненадолго обжившая коробку вскоре сгоревшей Щукинской сцены сада «Эрмитаж», или недавний день рождения «Золотой маски», постановщиком которого был тот же Филипп Григорьян, что ответственен за шекспировскую «перестройку» Театра наций. Особо ценны тотальные перформансы вроде «Лабиринта» — с ним сопоставимо разве что 24-часовое представление полного текста романа Джойса «Улисс», которое Игорь Яцко устроил в «Школе драматического искусства» 16 июня 2004 года, в столетний юбилей «Дня Леопольда Блума». Этим летом его грозятся повторить, кто знает, может, и «Лабиринт» еще вернется в Петровский переулок: дата рождения Великого Барда неизвестна, предположительный отчет ведется от документально зафиксированного дня крещения. Но даже если нет, в ноосфере это путешествие навсегда заняло свое почетное место.

Режиссером значится Филипп Григорьян, но «Лабиринт» — идеальный пример слаженных коллективных действий. Над идеей худрука Театра наций Евгения Миронова и театрального критика Романа Должанского по преображению немаленького пространства работали десятки людей, и, конечно, немного несправедливо, что в этом тексте упомянуты главным образом режиссеры. Но и Шекспир — персона титанического масштаба, и авторы «Лабиринта» концентрируют внимание в первую очередь на Шекспире-трагике, Шекспире-идоле, Шекспире-политике и Шекспире-загадке (рефлексией споров о подлинности драматурга становится глава «Редколлегия» Юрия Квятковского, где зрителям предлагается стать участниками подпольной масонской ложи, создающей мифологического бога драматургии с использованием гусиных перьев, магического стола и актуального СМИ — телеканала «Дождь»). О Шекспире-поэте напоминает только один фрагмент захватившей всю служебную лестницу инсталляции Гали Солодовниковой — «статистический» рисунок «154 сонета: 21 — брюнетке, 126 — блондину», Шекспир-комедиограф вообще «не актуален», кровь и власть — ключевые слова перформанса, отчего у этого приключения в путешествии ощутимый привкус опасности.

Уже в открывающей «Лабиринт» выставке (черный куб малой сцены преобразили Ирина Корина, Алина Гуткина, группа «ЕлиКука») предлагается продегустировать яды (на вкус — как фруктово-ягодные соки) и оценить цвет и консистенцию крови шекспировских героев (в ассортименте кровь Отелло, леди Макбет и Ричарда Третьего, Капулетти и Монтекки микс и Дездемона фреш). Затем под усыпляющий бдительность подробностями шекспировской биографии баритон в наушниках по разукрашенной Солодовниковой «лестнице жизни» стайка путешественников спускается в тоталитарную преисподнюю: артисты Liquid-театра воссоздают атмосферу «Стены Пинк Флойд», сгоняя зрителей на площадь, где бесноватый лидер за кордоном из дирижирующих народными массами телохранителей читает письмо Ивана Тургенева о Шекспире — как пропагандистскую речь-истерику во славу русского народа, единственного на планете, способного понять и использовать шекспировский гений.

Следующий эпизод — саркастическая «Офелия» Филиппа Григорьяна, превращающая блаженную героиню в вульгарную кокетку, словно сбежавшую с верхушки кремового торта, злобную и капризную актрисульку, забавляющуюся ариями Амбруаза Тома и сюсюканьем с живыми котятами: жестокая пародийная инверсия замыленного тезиса «Весь мир — театр». Кодой ее становятся аплодисменты, адресованные из пустого зала сидящим в данный момент на сцене зрителям — в этот неловкий момент моя соседка возбужденно обратилась к своим товарищам: «Помните, как у Висконти?! Висконти помните?» Я было подумал, что барышня имеет в виду оперное величие висконтиевских картин, но она уточнила: «Скромное обаяние буржуазии»!» Я не удержался и поправил: «Это Бунюэль», но обе ассоциации правомерны: в «Лабиринте» нашлось место и густо замешанной на власти и крови эстетике «Гибели богов», и провокационному сюрреализму Бунюэля. После участия в уже помянутой тайной «Редколлегии» — черед концептуального и печального минимализма от Дмитрия Волкострелова: «Фортинбрас», инсталляция «по мотивам» одноименного стихотворения лагерника Варлама Шаламова. За ним — «гастрономическая» часть, разыгранная, как и положено, в буфете. Только, несмотря на возможность подкрепиться томатным соком и мясными пирожками, речь артисты театра «Трикстер» ведут о плотоядности шекспировских трудов: эффектный каннибальский гиньоль напоминает о Шекспире — разрушителе «скреп добронравия» и враге адептов пресной мещанской жизни.

Самая резкая сцена разворачивается в гардеробе: Тимофей Кулябин, один из лучших молодых режиссеров (сенсацией фестиваля «Золотая маска» стал его новосибирский «Онегин», в репертуаре Театра наций идет «Электра»), придумал мини-перформанс для гениальной Елены Морозовой, пытающейся — в роли леди Макбет — водой и слюной смыть кровь со своих отрубленных рук. Танцевальное рок-шоу от компании Dialogue Dance «Гамлет» — ода брутальной шекспировской телесности. А местом действия удивительного финала — его режиссировал Юрий Квятковский — становятся большая сцена и весь зал Театра наций под люстрой, говорящей голосом Лии Ахеджаковой. Ради одного только этого эпизода стоило выдумать Шекспира и его юбилей.