Алла Шендерова: Театр вокруг Майдана

В Киеве я бывала и раньше. Последний раз — три года назад. Мне тогда надо было выбрать спектакль для форума молодой режиссуры из стран бывшего СССР. Я смотрела по три постановки в день, настроение все ухудшалось: выбирать было не из чего. Каждый таксист рассказывал о том, что, если Янукович не уйдет, будет революция. А каждый театральный деятель — о том, что средний возраст преподавателей Киевского университета театра, кино и ТВ имени Карпенко-Карого — около восьмидесяти, моложе не берут. «Живых авторов со своими зубами у нас не ставят», — объясняла, помнится, драматург Наталья Ворожбит, чьи пьесы гораздо больше известны в России, чем дома. Собственно, актуальным театром в Киеве занимался только маленький «ДАХ» (что в переводе с украинского — «крыша»), руководимый режиссером Владом Троицким. Троицкий тогда и назвал причину застоя: все постсоветское время театр в стране был в загоне — финансировались, в основном, ансамбли народной песни и пляски.

И вот теперь, через три года, я хожу по Киеву, беседуя с Ворожбит, Троицким и с оператором Ярославом, одним из создателей документального фильма о Майдане. Фильм пока еще не смонтирован, так что Ярослав просит не называть его фамилию.

Разговор первый. Музыка для медитации

С Ярославом мы идем по Крещатику. До Майдана еще далеко, но какая-то взвинченность — пополам с запахом горелой резины — уже ощущается. Майдан завален досками, кирпичами, шинами — вперемешку с цветами. По-прежнему натянуты брезентовые палатки, между которых ходят люди в респираторах, возят тачки с мусором — сегодня здесь День генеральной уборки. У палатки сидит чучело Януковича в противогазе. Рядом крутится карусель, в киосках продают мороженое. Открыты все брендовые магазины и кафе, снует веселая, хипстерская молодежь. И я, съездив недавно в Варшаву и Будапешт, ощущаю, что нахожусь как раз между Варшавой и Будапештом. Здесь тепло и свободно. Если только не поднимать голову — и не видеть сгоревшего здания Дома профсоюзов. И не замечать в кафе на углу улицы Грушевского следы от пуль «блондо» — с такими обычно ходят на кабанов. Такими в феврале обстреливали толпу снайперы.

19 февраля, в разгар пожара на Майдане, Ярослав и его группа снимали около Дома профсоюзов. На пятом этаже распахнулось окно, из него, спасаясь от дыма, высунулся человек. Оператор заснял, как внизу тут же свернули одну из палаток и растянули как тент. Но на здании был козырек — человек наверху понял, что разобьется. В молчаливом отчаянии он стал выбрасывать из окна бронежилеты — мол, живым, еще пригодятся. И тут вдруг какой-то парень из толпы полез по карнизу, добрался до пятого этажа, обвязал бедолагу веревкой — и они вместе спустились вниз.

Ярослав рассказывает: «Я пробивал этого парня по всем альпинистским клубам. Оказалось, он учится в Карпенко-Карого, на отделении театральной режиссуры. Он сказал, что когда-то ходил по канату и подумал: почему бы не попробовать пройти по стропилам? Такое иногда бывает с актерами, когда они вдруг интуитивно чувствуют, как играть, и выходит гениально. Парню 23, он из Житомира, вырос на русской культуре. Он все время спрашивал меня: “А что же дальше?..”»

Двигаясь по Институтской, мы дошли до Мариинского парка. Того самого, где 19 февраля была мясорубка: «титушки» добивали лежачих, а милиция таскала обезглавленные тела. Теперь тут чисто, хорошо, на весенней травке старички занимаются йогой. Мы беседуем под аккомпанемент музыки для медитации.

— Ярослав, снимая на Майдане, вы часто испытывали агрессию?

— Агрессию? Вот сейчас мы начинаем снимать милиционеров, и я сказал режиссеру, что в работе с ними я могу сорваться. Потому что я видел их зверства. Видел, как в двадцатиградусный мороз они поливали людей из брандспойтов. Все эти четыре месяца я ни разу не бросал ни коктейли Молотова, ни кирпичи. Но сейчас, когда с ними надо общаться, боюсь, не выдержу.

— Чем они руководствовались?

— Страхом и глупостью.  

— Но кому они давали присягу?

— Народу Украины. Но некоторые подразделения, например «Беркут», во времена Януковича давали присягу президенту. А значит, лично в его интересах — в полном обмундировании, с расширенными зрачками — гонялись 30 ноября за студентами. Если бы студентов не избили, обострения бы не было. Евросоюз для нас — не самое важное, мы и так Европа. Но не хочется, чтобы били детей!

— А что за эти месяцы было самым страшным?

— Первые похороны. Из шеренги биотуалетов лились ручьи дерьма. Мимо несли гробы. В это же время на Майдан торжественно привезли Тимошенко. Такого ужасного театра я никогда раньше не видел.

Разговор 2. Не театральный институт научит, так Майдан

Как выяснилось, первыми, кого схватили за участие в Майдане, были студенты Университета имени Карпенко-Карого, расположенного в полутора километрах от Майдана.

«Ребята шли без всяких опознавательных знаков, но их как-то вычислили, — рассказывает драматург Наталья Ворожбит. — Они провели месяц в СИЗО, потом, когда ввели закон от 16 января (целый свод законов, согласно которому, например, каждый, кто одел каску, мог считаться преступником. — Прим. ред.), им светило до 15 лет тюрьмы. Я их видела на суде — этих пятерых тонкошеих мальчишек, причем судили их почти такие же. Это был показательный процесс: 25-летний судит 20-летнего. На суд пришло полтеатра имени Ивана Франко с худруком во главе. Пришли студенты. Я потом рассматривала их фотографии, снятые во время суда, и думала: не Карпенко вас научит, так Майдан». 

Пьесы Ворожбит появляются в России гораздо чаще, чем на Украине — ее «Демонов» ставят от Норильска и Красноярска до Ярославля. Ворожбит долго жила в Москве, сотрудничала с Центром драматургии и режиссуры, была одним из сценаристов сериала «Школа». А последние годы делает в Киеве Фестиваль актуальной пьесы. Признается, что еще недавно с современными украинскими драматургами дело обстояло очень плохо, а теперь вдруг начался бум: «Мы даже боимся, что в этом году на конкурс актуальной пьесы придет слишком много текстов про Майдан. Но лучше так, чем никак!»

С начала декабря Ворожбит и ее коллеги-драматурги вели «Дневники Майдана» — собирались, чтобы обсудить происходящее: записывали друг друга на видео, фиксировали события по дням. Сперва это происходило в театре «ДАХ», потом прямо на Майдане — знакомый дал ключ от детского клуба. Туда же приводили участников Майдана — актеров, режиссеров, рабочих, домохозяек — и брали у них интервью.

В марте, в рамках «Золотой маски» «Дневники Майдана» были прочитаны в Театре.doc. Потом — в Гданьске, городе, где зарождалась польская «Солидарность». Потом была еще одна читка — в театре «ДАХ».

— Наташа, вам не хочется превратить весь набранный материал в пьесу?

— Должно пройти время. Тем более пьеса пока не закончена, хотя и строится по трехактной системе. Завязка — 22 ноября, кульминация — 30-го — избиение студентов. Потом должна наступить развязка, а она все не наступает — Народное Вече 1 декабря развязкой не стало. Потом начали щемить силовиков на Банковой — опять не развязка. Потом закон от 16 января — он был принят, чтобы спровоцировать сильную реакцию, что вполне удалось: 19 января, на Крещение, возмущенных людей поливали ледяной водой, трое были убиты — нарастание конфликта, но опять без развязки. 18-19 февраля — массовые убийства. Неожиданная развязка — 22 февраля, когда все вдруг рухнуло. То есть как в пьесах, когда все происходит на последних страницах, и ты не веришь, что так бывает. Казалось бы, финал. И тут — Крым! И ты понимаешь: а, блин, это еще не конец.

— Как вы думаете, будет сейчас размежевание культур?

— Конечно будет! Это мы с вами можем друг к другу хорошо относиться, но ведь люди, которые подписывают письма в поддержку Путина, — они тоже работают в театрах. В мае заявлены гастроли МХТ с «Белой гвардией» Сергея Женовача с Михаилом Пореченковым в одной из главных ролей — он как раз был одним из «подписантов». Причем играть будут в Октябрьском дворце, куда сносили раненых и убитых!.. Я бы на месте мхатовцев не ехала — ну не может быть такой двойной морали: подписывать против Украины письма — и ехать туда зарабатывать (по последним данным, гастроли МХТ в Киеве перенесены — новая дата пока не известна. — Прим. ред.). Впрочем, мы сами это породили: мы были неразборчивы, не создавали своего, все время приглашали звезд из России. Конечно, не стоит обрывать все совместные проекты, но как себя вести — вопрос. Что же касается наших актеров и режиссеров — все они бегали по Майдану с камерами. Так что есть надежда, что театр наш сейчас проснется. Но тут, конечно, многое зависит от финансирования. Впрочем, наш новый министр культуры — актер Театра Ивана Франко и театра «Сузирья» Евгений Нищук. Он вел на Майдане все митинги, не спал ночами и очень в это вкладывался. Главный вопрос: захочет ли он так же вкладываться в культуру.

Разговор 3. Выйдя из будки

Маленький частный центр современного искусства «ДАХ» рассчитан на 60 зрителей. Несколько лет он был единственным актуальным театром в Киеве. В октябре прошлого года его худрук и основатель Влад Троицкий даже решил его закрыть: во-первых, кончились деньги, во-вторых, его позвали руководить одним из государственных театров. Через четыре месяца все вернулось: Влад покинул безнадежно-архаичную госструктуру и восстановил свой прежний спектакль «Эдип. Собачья будка». Впрочем, жизнь в театре не останавливалась и прежде: музыкальные группы Dakh Daughters и «ДахаБраха» все это время репетировали в «ДАХе». С Владом мы беседуем перед премьерой новой версии «Эдипа», который теперь называется «Собачья будка. Вид сверху. Вид снизу».

— В начале марта Dakh Daughters приезжали в «Гоголь-центр», до этого, полтора года назад, вашего «Эдипа» играли в ЦИМе. Все, больше вы не приедете?

— Связи с Россией никто никогда не оборвет. Во всяком случае, я и наш театр решили для себя, что положим максимальные усилия на чашу мира. Если встать в позу «сам дурак», то диалог закончится быстро и бессмысленно. Надо выстраивать новый тип гуманитарного пространства — не конфронтационного (против России или против Европы). Для театра я выбрал бы стратегию суперженственности, как у Гете. Украина ведь суперженщина — она плодородна, роскошна, мужики всегда где-то шлялись, а Украина рожала и воспитывала детей. Вот эту функцию «супержинки», к которой может прийти и русский, и поляк, и литовец — и посеять свои семена, от которых рождаются дети любви, — вот такой образ я для себя выбираю. Тогда мы становимся не мостом между двумя цивилизациями, не форпостом и не пограничной зоной, а абсорбентом культурных энергий России и Европы. Вы хотите культурно влиять? Влияйте! Наша задача — правильно выбирать тех, кто хочет влиять, и отсечь пропагандистскую пургу. Сделать так, чтобы здесь всем было комфортно работать.

— Но как это можно осуществить: скажем, если вам посоветуют не ставить русских пьес?

— Послушайте, в России такое может быть, у нас — нет. Тут у нас слишком много свободы, идущей снизу.

— Второй день хожу по Киеву и готова с вами согласиться. Мне кажется, я в Европе.

— Даже я вам больше скажу: европейцы в чем-то уже смирились со своей жизнью — в Европе нет мечты. А у нас теперь есть! И поэтому европейцы, когда приезжают на «ГогольFest» (фестиваль современного искусства, который Влад проводит с 2007-го), шалеют от нашей энергии. Знаете, у меня прошлой осенью, как раз во время «ГогольFesta» возникло ощущение, что появляется нового типа молодежь — молодежь, в которой есть надежда. И эта «куколка» вот-вот раскроется в бабочку — Майдан, собственно, и стал этим раскрытием.

— Почему вы переделали ваш спектакль?

— Раньше это была история из жизни молчаливого большинства. А теперь она о том, что свободным быть сложнее, чем рабом.

Я сижу на лавке в крошечном зале. Под ногами решетка: внизу, в тюремной камере пахан и его шестеры управляют кучкой изможденных девиц, стуча ложкой по алюминиевой миске. В круглой будке сидит полуголый красавец-изгой. Его не кормят и держат на цепи. Впрочем, едят здесь хлебную тюрю, замешанную в грязной миске. Ароматный омлет достается лишь пахану. Изгоя же поливают кабачковой икрой, похожей на сами знаете что. После целого дня на Майдане меня мутит от запахов, а пуще — от слишком знакомой ситуации: вот примерно так же поступали с нами в советском детском саду. Ох, как я не хочу в этот сад! Женщины то ли поют, то ли плачут — нежно и красиво, пока пахан не прикажет петь по-своему: «Нам нас.. ать на нашу волю…». Ту, что не запела и заступилась за парня в будке, пахан стискивает — и волочет в угол, накрыв тряпкой.

Во втором акте все меняется: внизу, в клетке, сидят уже зрители, а приосанившиеся актеры расхаживают сверху. «Не поют и не молятся, — произносит актер, разглядывая наши лица. — Может, они мертвые?» (спектакль идет на украинском. — Прим. ред.) После долгой паузы старик рядом со мной вдруг начинает петь гимн Украины — хрипло и нечетко. Но тут песню подхватывают остальные. Поют два раза подряд, тихо, чисто и как-то очень деликатно — словно просто подают знак: мы — живые! И так же неожиданно замолкают. Что было в финале, я не запомнила. Вернее, мне показалось, что финала не было.