Вадим Рутковский: Одно решение — сопротивление. Каннский фестиваль бурлит

На датчике видеокамеры — 16 октября 1999 года. «Добро пожаловать в самую сраную страну, в самое, ***, сраное, ***, место на земле», — говорит оператор, солдат российской армии, снимающий «последствия» «контртеррористической» операции в Назрани: военные издеваются над плененной семьей, когда муж начинает молиться, избивают его (под смешливые советы сослуживцев «надо по яйцам»), а секунду спустя выпускают в стоящего на коленях человека автоматную очередь. Следом расстреливают рыдающую жену, дочь щадят, оставляя у трупов, грудного младенца не трогают. Третьему ребенку казненных, восьмилетнему Хаджи, видевшему преступление из окна, удается остаться незамеченным и сбежать, прихватив грудничка. Сверток с братом он оставит у чьего-то порога, сам же дойдет до Назрани, где обретет неназойливое покровительство француженки Кароль, сотрудницы Еврокомиссии, готовящей для Брюсселя доклад о бесчинствах в Чечне. Это «Поиск», один из самых ожидаемых фильмов Канна-2014. И один из самых больших провалов — не фестиваля, а как минимум десятилетия.

Мишель Азанавичус — тот самый юморист, что снял дилогию о похождениях супертупого суперагента 117 и «немую комическую» «Артист» (я уж не говорю о его ранних работах — чистом стебе по мотивам «серьезной» классики), — вдруг взялся за римейк «Поиска», выдающейся голливудской мелодрамы, снятой спустя три года по окончании Второй мировой. Там стройный американский офицер освободительных войск (первая роль Монтгомери Клифта) становился другом и старшим братом белокурому малышу с концлагерным номером на предплечье — пока выжившая в другом лагере мать мальчишки упорно вела свой почти безнадежный поиск. В фильме Фреда Циннеманна много фирменной голливудской сентиментальности (которой — отклоняясь в сторону — оказалось в избытке в китайском внеконкурсном фильме Чжана Имоу «Возвращение домой»; там героиня Гон Ли не узнает своего мужа, жертву «культурной революции», отмотавшего двадцатку на «перевоспитании», он же вынужден каждый день приучать любимую заново; при всей суровости реалий маоистского коммунизма, в главных ролях легко представить не Гон Ли и Чен Даомин, а Дрю Бэрримор с Адамом Сэндлером). Но важнее в старом «Поиске» другое — образ послевоенной Европы как изможденного осиротевшего ребенка, с надеждой смотрящего на бравую, не замаранную кровью и грязью Америку. В новом «Поиске» Европа — равнодушная к чужой крови бюрократическая машина (сцена доклада в Брюсселе пронизана злым сарказмом). Помощь от военных немыслима — фильм длиннее оригинала на час с лишним из-за дополнительной сюжетной линии: параллельно истории потерявшегося чеченского крохи мы видим, как Николай Гвоздев, завербованный в армию вместо тюрьмы (нагло курил марихуану на улицах родной Перми, за что и был арестован), под влиянием зверской дедовщины из обычного пацана превращается в монстра, для которого война, натурально, рай. Оттого лучом света оказывается Кароль в исполнении музы режиссера Беренис Бежо.

Я поначалу думал, кто из русских дистрибьюторов отважится прокатать этот фильм, вопреки вопиюще неконституционному закону «против мата»: солдаты тут говорят на великом и могучем (не все, правда, естественно, но бывает и хуже; странно, что фальшивее всего выходит у крепкого профессионала Юрия Цурило, знакомого Канну по фильму «Хрусталев, машину», — но, с другой стороны, где найти актера, который справится с такой, например, репликой, оправдывающей маскировку солдата-самоубийцы под павшего в бою: «Родственникам будет неприятно знать, что этот пидор пустил себе пулю в лоб»? Вот-вот, нигде). Но уже к экватору фильма стал подозревать, что не найдется такого прокатчика — и не в мате дело. Даже фальшь — не самая большая проблема «Поиска». В нем есть пара действительно эффектных эпизодов: танец маленького Хаджи — лезгинка под Bee Gees или экстремальное курение травы в подбрюшье взлетающего военного вертолета — так ловят адреналин солдаты Российской армии. Но нет ни смысла, ни жизни. Кажется, что Азанавичус израсходовал всю энергию и страсть на шок-пролог, снятый под любительский snuff. Дальше действие движется ни шатко, ни валко, а окончательно убивает фильм скука в отношениях Кароль, близкой по темпераменту вареной рыбе, и Хаджи. Им нечего делать друг с другом, сцены, дословно перенесенные из оригинала, придают действию налет идиотизма, натуралистично изображенные мертвые тела живее, чем отношения героев. И это Азанавичус называет дружбой? Оригинальный «Поиск» отличается от римейка так же, как сочный сэндвич, которым завтракал в момент встречи с маленьким беглецом американец, от заморенной лепешки в целлофане, лениво пережевываемой француженкой. Да, в «Поиске» поминают недобрым словом тогдашнего российского премьера Путина, — но такой фильм даже это не спасет.

Единственный плюс — стремление Азанавичуса выйти из рамок комедии. Зато братья Дарденн, чей социоэтический триллер «Два дня, одна ночь» очень хорош, себе не изменяют. И про новую работу можно сказать: одними Дарденнами больше — что, конечно, не плохо, но слишком предсказуемо. Марион Котийяр, сыгравшая сотрудницу под угрозой увольнения, — одна из наиболее вероятных претенденток на приз за роль. Ее Сандра борется за место, «обрабатывая» коллег, которым руководство предложило демократический и притом совершенно изуверский способ решить судьбу женщины: проголосовав либо за Сандру, либо за премию в 1000 евро. Дарденны мастерски нагнетают напряжение в самых бытовых ситуациях, это очень сильное кино морального беспокойства. Что не мешает задаваться естественным с житейской точки зрения вопросом: какого черта Сандра не направит остатки своей энергии, подкошенной депрессией, на поиск новой работы? Зачем так цепляться за место именно у этих капиталистических свиней, ставя себя и окружающих в мучительно неловкое положение? Ведь эта борьба заведомо не ведет к победе.

«Вовка Путин», мелькавший в «Поиске», фигурирует и в украинской версии легендарной партизанской «Белла чао», песни Майдана, звучащей и в «Майдане» Сергея Лозницы. У показа фильма в Канне есть особая политическая и человеческая ценность, о которой всего несколько дней назад никто и не помышлял: привлечь внимание международной общественности к недавнему аресту украинского режиссера Олега Сенцова, автора прекрасного фильма «Гамер» и одного из активистов Майдана, который российские коллеги агента 117 провели в Севастополе. Сам же фильм оставляет двойственное чувство. Не потому, что это исключительно промайдановский фильм — объективность нужна в новостях, а не в авторском кино. Но в том-то и дело, что картина эта, почти целиком составленная из статичных планов (камера движется только раз, когда начинается стрельба), до поры напоминает рубрику No Comment на канале Euronews. Нет, это, конечно, не телепередача: Лозница — удивительный кинематографист-живописец. И сюжет в фильме выстраивается — его фирменный, горько-романтический сюжет — о революции, завершающейся не победой, а похоронами. Но не оставляет и мысль, что этот материал мог бы оказаться видеоинсталляцией: кадры транслируются на мониторах, расставленных по периметру гигантской городской площади, превращенной в огород с укропом и цибулей (что и произошло с киевской площадью Независимости сегодня). Так или иначе, хорошо бы (хотя, видимо, пока невозможно) показать «Майдан» российским зрителям, доверяющим тупой и лживой пропаганде  — чтобы они увидели не мифических «бендеровцев», произошедших не иначе как от соития Остапа Бендера с роботом Бендером, а обычных людей — в таких же, как у российских обывателей, советских дубленках и шапках, с такими же — разве что менее затравленными — лицами.

Самый любопытный «русский след» возникает в моем, пожалуй, самом любимом фильме этого Канна — «Меркуриалиях» (Les Mercuriales) Виржиля Вернье, чей «Орлеан» два года назад был в Локарно. В новой картине (ее показали в параллельной режиссерской секции Acid) тот же изумительный взгляд на реальность — будто бы из вечности: быт подружек, познакомившихся на службе в офисных башнях-близнецах Les Mercuriales, пронизывают мифы и городские легенды, в солнце, уходящем за горизонт, легко увидеть жерло древнего вулкана, а в гудении «меркурианских» лифтов услышать дыхание далеких планет. Да, а русский след такой: молдаванка Лиза пересказывает француженке Жоанне песню Виктора Цоя «Каждый день ты приходишь домой, когда темно». Именно пересказывает, а не напевает. Это кино, это любовь!

Только бесчувственные люди могут не полюбить хит «Особого взгляда» — «Пропавшую реку» Райана Гослинга, эпигонскую и беззащитную. Конечно, этот гиньоль из жизни обитателей умирающего города — микс Терренса Малика и Николаса Рефна, и на Дэвида Гордона Грина (тоже не избежавшего влияния Малинка) похоже тоже. Ну и ладно, страшная сказка о корневой, хтонической Америке — всегда интересно.

До конца фестиваля всего ничего, и пора бы уже делать прогнозы, но, пожалуй, впервые за несколько лет в конкурсе нет очевидного лидера. Я еще не все видел, но рискнул бы поставить небольшую сумму на победу «Мамы» Ксавье Долана, самого юного конкурсанта. Он снял этот фильм за минувшую осень и зиму, сохранив и легкость, и интимность, и эпичность. Это — как и дебют «Я убил свою мать» — история об отношениях с матерью. Только на этот раз утопическая — связь далеко не идеальных людей близка к небесной гармонии. И с участием третьего, но не лишнего персонажа — соседки по пригороду, становящейся для неуправляемого героя-подростка еще одной матерью: Анн Дорваль, Сюзанн Клеман и Антуан Оливье-Пилон разыгрывают неортодоксальный — и незабываемый ménage à trois. Долан впрыскивает в свою драйв-утопию, бьющую, кстати, рекорд по сквернословию, яд — в виде фантастического допущения, якобы принятого в 2015 году, после прихода нового правительства к власти, вопиюще неконституционного закона, дающего право сплавлять трудных подростков в интернаты без суда. В Канаде о преступных законах только фантазируют, у нас принимают. То ли еще будет.