Работа за границей. Часть 4. Три истории российских архитекторов

Инара Невская, 32 года

DUS, Амстердам

Я родилась в Москве. Родители работали на заводе «Рубин», папа был рабочим, а потом дослужился до начальника финансового отдела, мама — архитектором. Через завод меня удалось устроить в школу, где с первого класса был английский, и за десять лет я выучила язык. В 10-м классе я решила поступать в МАРХИ, хотя мама меня отговаривала. В первый год не поступила, зато поступила во второй.

Году в 2003-м мне предложили поучаствовать в международных конференциях и воркшопах. Так семестр я проучилась в Токио в Шибаурском технологическом институте (Shibaura Institute of Technology) и смогла принять участие в воркшопах, организованных Студенческой ассамблеей европейской архитектуры (European Architecture Students Assembly).

Все это было очень интересно и сильно отличалось от традиционной системы МАРХИ: на воркшопах мы постоянно что-то строили, занимались практикой, а это тебе не отмывки делать. Там же я познакомилась со своим молодым человеком (он тоже архитектор), мы долго встречались на расстоянии, а потом решили, что здорово было бы жить вместе и при этом не уходить из профессии. Сначала он пытался найти работу в Москве, но потом мы поняли, что проще мне перебраться в Амстердам.

Сбор документов растянулся на полтора года. Любопытно, что иммиграционное законодательство Нидерландов, в отличие от других европейских стран, не требует, чтобы люди расписывались. Мой молодой человек просто заявил, что у него есть девушка в Москве и что он хочет ее привезти к себе. Зато от меня Голландия требовала знания языка и культуры, поэтому я полгода брала уроки у преподавателя, чтобы сдать экзамен по истории Нидерландов и языку в посольстве. Все сдала, взяла три коробки вещей, бабушкины кресла и уехала. И после этого все пошло как по маслу. Не знаю почему, может, мы просто были ко всему готовы и спокойны.

После переезда в течение трех месяцев ты не имеешь права ничего делать — нужно обустроиться и подать в муниципалитет заявления. Я достаточно быстро получила вид на жительство и разрешение на работу. Жили мы в Амстердаме, и ездить на работу в другой город мне не хотелось. Поэтому я отправила портфолио в 15 архитектурных бюро, в основном амстердамских. DUS architects было среди мест, куда мне больше всего хотелось попасть, а вот в крупных известных бюро мне работать не хотелось: было ощущение, что нужно попробовать себя в каком-то небольшом месте. Через четыре часа после отправки портфолио мне написала одна из партнеров DUS и позвала на собеседование. На следующий день я к ним пришла, а через пять дней уже работала.

Это был май 2010 года. Тогда в фирме работали всего пять человек: трое партнеров, я и девушка-архитектор из Ирана. Меня сразу посадили на несколько крупных проектов. И степень ответственности тут была совсем другой, чем в Москве, где я сначала работала в мастерской архитектора Шабунина, а потом занималась частными заказами. Но, главное, в Москве моя работа не вызывала у меня особых эмоций, а тут было интересно буквально каждый день, потому что каждый день ты чему-то учишься.

Началось все с двух проектов. Первый — и он до сих пор идет — реконструкция одного из районов Алмейре 1980-х годов (1800 домов). Это малоэтажная кирпичная застройка, в целом неплохая, но у района нет характера. Жилищные корпорации решили это изменить и привлекли нас, чтобы мы влили туда новую жизнь. Нам выделили дом, где тогда никто не жил, чтобы мы обустроили там второй офис. Раз в неделю мы приезжали на консультации и воркшопы с местными жителями, узнавали, что для них важно, что за годы изменилось, что хотелось бы вернуть. Всю собранную информацию нужно было обработать и воплотить в дизайн. Поначалу эта задача казалась невозможной, но все получилось, и для меня это был совершенно новый вид проектирования — для конкретных людей, но в масштабе города.

Другой проект назывался Play The City — сейчас он довольно известный в Голландии, а тогда только начинался. Нам предложили создать игру, которая помогла бы людям из разных городов понять, какие там есть урбанистические проблемы и как их можно решить. Нужно было не просто нарисовать это графически, но и придумать контент.

Количество и разнообразие проектов, над которыми я работала последние четыре года, невообразимы. Например, проект здания ООН в Нью-Йорке (вместе с тремя другими голландскими бюро мы делали интерьер delegates lounge). Или башня Shell в Амстердаме — бывшая штаб-квартира, из которой руководство компании уехало лет десять назад. Шелловская башня не такая уж высокая, но вполне заметна на фоне низкой застройки Амстердама. Муниципалитет решил продать эту башню и объявил конкурс на лучшую идею для города. Мы объединились с 12 другими компаниями и придумали новую программу и архитектурную концепцию. Выиграть тендер, к сожалению, не получилось, но проект был очень глубоким и интересным.

Сейчас наш самый известный проект — 3D Print Canal House (дом, напечатанный в 3D). Началось все в 2011 году с проекта для ООН, где мы предложили использовать в разработке интерьеров 3D-принтеры. 3D-технологии существуют давно и используются в медицине и машиностроении, но не в архитектуре. И мы решили этим заняться. Тем летом мы как раз получили премию за вклад в развитие города. Нам дали гранты несколько крупных местных фондов — в общем, появились деньги на строительство большого принтера. Мы сами его спроектировали, сами построили и начали тестировать. Стоял принтер у нас в саду, перед офисом, а прохожие подходили, смотрели, интересовались, предлагали помощь. Так эта машина начала приобретать известность в городе. Печать пошла с первого дня, а мы смотрели на это как дети и совершенно не понимали, что происходит и как с этим быть.

С тех пор прошло два года, и у нас появились крупные партнеры, которые обеспечивают нас всем необходимым для строительной площадки, на которой мы с помощью принтера строим дом. О нас напечатали массу статей, мы попали в главное местное телешоу, где архитекторов не было годы. А в конце марта в Амстердам приезжал Обама, и его пригласили в Рейксмузей. Тогда мэр предложил нам организовать выставку, которая бы осветила последние новаторские тенденции в городе, и мы привезли в главный музей страны угол нашего строящегося дома (2 х 2 х 3,5 м). Недавно нам рассказали, что мы попали в шоу Ларри Кинга, где 3D было основной темой. Кинг использовал наше видео и рассказал о проекте. Но мы узнали об этом постфактум.

Мой день начинается рано — последние месяцы в 5–6 утра. В это время тихо, никто не отвлекает, и есть пара часов, чтобы поработать, сделать эскизы или просто почитать газету. Потом я сажусь на свой любимый велосипед (в Москве я ездила по пробкам на машине) и еду по утреннему городу. Часть дороги лежит через парк, где растут полевые цветы, прыгают зайцы и аисты, ползают черепахи. Я часто встречаю знакомых, с которыми мы перебрасываемся парой слов и желаем друг другу хорошего дня. И возникает ощущение, что это мой город, в котором я совершенно счастлива.

На работу я прихожу раньше всех, даже партнеров. Важно, когда есть хотя бы четверть часа, чтобы сесть, отдышаться и спланировать день. Первая часть дня проходит в беготне: приходится много заниматься со стажерами, организаторскими или производственными вопросами. После ланча получается сесть и заняться своими делами, почертить. Часов в 7–8 день заканчивается: я снова сажусь на велосипед и еду домой.

Последнее время мы с моим молодым человеком стали думать о том, что следующим шагом для нас обоих будет создание своего собственного бюро. Недавно у нас появилась возможность приобрести недвижимость в центре Амстердама: это половина дома середины XVIII века. Последние полгода мы занимаемся его реконструкцией. Это первый крупный проект, который мы делаем вместе: придумываем, проектируем, планируем бюджет, сами частично строим. Думаю, эта работа вместе и есть будущее. Читать дальше >>

Тимур Шабаев, 35 лет

Роттердам, ОМА/AMO

Я родился в Уфе, поступил там в нефтяной университет на архитектурный факультет. Потом я женился, и мы с женой Машей уехали в Москву: я поступил в аспирантуру в МАРХИ. Но учиться особо не получалось: ничего интересного там не было. А потом я познакомился с бюро «Проект Меганом» и пошел туда работать. Через три-четыре года поступил в Институт Берлаге в Роттердаме и оказался в бюро ОМА/AMO.

Сначала я попал туда как стажер: в Берлаге были каникулы, и я пришел в офис на три месяца, а после окончания Берлаге вернулся. Меня взяли сразу — никаких интервью. И сразу же я стал работать на российских проектах. Первым из них была программа института «Стрелка», и занимался я этим примерно два года вместе с двумя другими русскими девушками-архитекторами Жанной Быстрых и Катей Головатюк. Потом мы с Катей сделали проект «Гаража» в парке Горького, а еще позже с Жанной работали над концепцией преобразования двух залов в Малом Эрмитаже. Это бывшая царская конюшня и каретный сарай, которые были переделаны в советское время под запасники. Идея этого преобразования была заложена в мастер-плане 2014 года, разработанном АМО в 2008 году: залы собирались открыть для посетителей и превратить служебные проезды (если вы посмотрите на план Эрмитажа, то увидите, что он разделен служебными проездами, которые сейчас закрыты) в общественное пространство — как бы приоткрыть музей городу. Еще одним проектом была концепция библиотеки и фондохранилища Эрмитажа в Старой деревне. Это часть очень давней идеи тогдашнего директора Эрмитажа Бориса Борисовича Пиотровского. Он хотел разгрузить основное здание музея и вывести запасники из центра города. Сейчас уже построено несколько реставрационных и хранительских корпусов, в которые открыт доступ обычным посетителям. Мы делали концепцию нового корпуса, сердцем которого должны будут стать публичная и научная библиотеки по искусству — это уже идея нынешнего директора «Эрмитажа» Михаила Пиотровского, сына Бориса Борисовича.

В ОМА очень большая текучка кадров — постоянно видишь новые лица. В основном приходят студенты, которые работают как практиканты, полгода-год работают в полную силу, а взамен получают неоценимый опыт. Некоторые из них потом задерживаются — те, кто выдерживает, вписывается в ритм работы. Примерно так произошло и со мной. Вначале мне было очень тяжело. Наконец смогла приехать моя жена после года попыток получить визу, a я с утра до ночи сидел в офисе. Виделись только ночью, а точнее, под утро, так что было не очень приятно.

Офис довольно большой: помимо роттердамского есть еще филиалы в Нью-Йорке, Катаре, Гонконге и Пекине. Работает в ОМА/АМО около 200 человек, но эта цифра постоянно меняется в зависимости от количества проектов. ОМА-Роттердам занимает часть модернистского офисного здания, много помещений которого пустует, как, кстати, многие офисные пространства в Роттердаме и вообще в Голландии после кризиса. Поэтому офис можно легко адаптировать, когда появляются новые проекты и людей становится больше. Например, пару лет назад была организована «лаборатория» конкурсов. На одном этаже тут же почистили стены, повесили гирлянды лампочек — в этой романтической атмосфере мы и работали. После работы часто бывают вечеринки — люди снимают стресс. В последнюю пятницу месяца все обычно выпивают в столовой. Но сейчас я стараюсь побыстрее идти домой к семье: семь месяцев назад у нас родилась дочка.

В ОМА голландцев мало, в основном там работают иностранцы со всего мира. Был период, когда работало много русских, всегда много итальянцев и испанцев.

Я прихожу на работу в 9.30, в 12.30 обед, и домой я стараюсь прийти не поздно, чтобы уложить дочку спать. Конечно, бывает и так, что приходится работать по ночам и в выходные. Сверхурочные не компенсируются, но многие готовы работать на износ — все-таки престижное место, важные проекты и интересные люди кругом.

Я не чувствую себя оторванным от России. Во-первых, я все время занимаюсь российскими проектами. Во-вторых, постоянно езжу туда, разговариваю по телефону с российскими коллегами. Год назад тут было очень большое русское коммьюнити, сейчас оно стало поменьше. Мы пытаемся жить местной голландской жизнью, но главная проблема — это язык. Мы с женой его учим, сдали интеграционный экзамен, но для того, чтобы свободно общаться, этого пока недостаточно. В офисе все говорят по-английски, да и город у нас тоже интернациональный.

Я бы хотел открыть свой офис. Сейчас у меня есть «виртуальное» бюро — мы с моим другом из Берлаге выиграли конкурс и теперь параллельно с основной работой делаем проект квартала социального жилья в одном небольшом городке на севере Нидерландов. В общем, надеюсь, через некоторое время у меня получится работать только на себя — для этого нужно получить более серьезные миграционные документы, уволиться и действовать. А не получится — всегда можно вернуться обратно.

Мы не думаем возвращаться в Россию. Может, будем жить в Голландии, может, где-то еще. И дело не только в политике — весь этот кошмар был и раньше, только более припудренный. Жить в Москве с ребенком немосквичам довольно проблематично. А вот Голландия — идеальное место для того, чтобы жить с семьей. Особенно в плане здравоохранения: жизнь не приносит неприятных сюрпризов, которых постоянно ждешь в России. Читать дальше >>

Ольга Большанина, 32 года

Herzog & De Meuron, Базель

Я родилась в Сибири и до 19 лет жила в поселке Богашево рядом с Томском. Детство у меня было замечательное, родители, бабушки-дедушки меня очень любили, и жили мы очень хорошо. Сначала я училась в средней школе в поселке, а после школы поступила на архитектурный факультет Томского архитектурно-строительного университета, где проучилась два года. Папа хотел, чтобы мы с братом учились в Европе и у нас было стабильное будущее. Брат — он старше на два года — уехал в Швейцарию и поступил в Политехнический университет Лозанны. А я совсем не хотела уезжать: мне нравилось учиться, и в университете у меня было много друзей. Наверное, если бы папа начал меня убеждать, ничего бы не вышло, но он подошел к делу стратегически и отправил меня на каникулы к брату. Я провела там две недели — брат показал мне город, университет, познакомил с друзьями с архитектурного факультета. Все это меня заинтриговало, я поняла, что с  профессиональной точки зрения там у меня будет намного больше возможностей, и, несмотря на свой совсем примитивный французский, решила попробовать поехать учиться. Так я поступила в университет и проучилась там шесть лет, включая год стажировки. Обычно на стажировку все едут куда-то далеко — в Нью-Йорк или Токио. Но, так как я относительно недавно приехала в Швейцарию, я решила не уезжать из страны и отправила портфолио в «Херцог и Мерон». Их офис находился в Базеле, и меня пригласили на интервью. Но была одна проблема: я совсем не знала английский. И все же я решила: раз у меня получилось быстро выучить французский, то и тут проблем не будет. К счастью, человек, который проводил собеседование, говорил по-французски: я сказала ему, что уже учу английский и к моменту стажировки все будет хорошо. Меня взяли, и я уехала в Базель.

Первый день был ужасный. Женщина из отдела кадров устроила небольшую презентацию об офисе: где что находится и как устроено. И все на английском. Я слушала ее, понимала, что не понимаю ничего, и думала, что я авантюристка, которая пошла работать к великим архитекторам, не зная ни слова по-английски. Сначала я работала над американским проектом Bond Street (он, кстати, реализован сейчас в Нью-Йорке). Слава богу, один из членов команды был из Канады и говорил на ломаном французском. А потом я попала на австрийский проект, и в команде был француз по имени Фредерик. Так что первые шесть месяцев я общалась с ним по-французски, постепенно учила английский, адаптировалась и вливалась в общую жизнь. А когда стажировка закончилась, мне предложили закончить университет и вернуться сюда работать. Так, закончив учиться, я снова переехала в Базель и сейчас работаю тут уже семь лет. Последние три года из которых занимаю большую должность и руковожу серьезными проектами.

В нашей фирме работает где-то 450 человек. Все концепции проектов придумываются в Базеле, и только на стадии реализации мы открываем небольшие временные офисы, например, в Мадриде, Гамбурге, Нью-Йорке или Пекине. Теоретически компания очень иерархична, но в работе это не особенно чувствуется. Есть два главных партнера — это Жак и Пьер — и три старших партнера Аскан, Стефан и Кристин. Помимо них, еще семь партнеров, за которыми следуют associates (я уже три года associate). Каждый из нас ведет несколько проектов, но если у партнеров 5–10 проектов, то у associates их 2–3. Есть еще старшие архитекторы, которые одновременно являются менеджерами проектов.

У каждого проекта есть команда, которую возглавляет один из партнеров и куда входят один или два associates, старшие и младшие архитекторы и стажеры. Размер команды зависит от масштаба и фазы проекта — бывает два человека, а бывает 40. Когда мы начинали делать Сколково, нас было четверо, а когда заканчивали — около 30. Когда появляется новый проект, мы сразу собираем команду и вместе начинаем делать анализ участка, исторический анализ местности, типологическкий анализ программы, изучаем регламенты, делаем макет и так далее. Где-то через две недели мы организуем первые встречи с Жаком и Пьером. Это такой брейнсторм, как в университете, где мы студенты, а они профессора.

Рабочий день начинается где-то в 9 утра. Немцы более организованные и приходят на работу к восьми. С 10 до 10.30 у нас coffee break — традиция, которая возникла с самого начала основания офиса. Это пауза, когда все приходят в кафе и завтракают: пьют кофе или чай, делают бутерброды с маслом и джемом. И общаются. Идея в том, чтобы в большой фирме оставалось человеческое общение и люди не только концентрировались на работе, но и разговаривали друг с другом. До 12.30 мы работаем, а потом полтора часа занимает обед. Официально рабочий день заканчивается в 19.00–19.30 — в Швейцарии это восемь с половиной часов. Но на самом деле мы работаем гораздо больше. Обычно я сижу до 9 вечера. Иногда и ночами. Но никто не заставляет нас работать как рабов. Все очень сбалансировано, потому что потом нам дают отгулы. Например, мой официальный отпуск — 20 дней, но если я много работаю, мне дают две или три дополнительные недели. И так вся команда разъезжается отсыпаться и отдыхать.

Фирма выглядит как кампус. Это несколько зданий, посреди которых находится двор с кафетерием. Одно из зданий — это переговорная, которая называется garage. Средний возраст сотрудников — 35 лет, и все они из разных стран. Такое впечатление, что ты продолжаешь учиться в университете. Однажды сколковские заказчики вышли со встречи в переговорной во двор выпить кофе — как раз был coffee break и двор был полон молодых людей. Они спросили: «А что это за архитектурная школа?» —  «Это не архитектурная школа, это наш офис».

Я скучаю по дому, по родителям и друзьям. Но при этом в Базеле у меня масса замечательных друзей со всего мира. В этом смысле учеба и работа очень помогают обрасти кругом общения. Обедать я хожу с подружками, а вечером после работы мы заходим в бар неподалеку от офиса, где всегда можно встретить кого-то из фирмы. Это такой «офисный» бар, где все пьют пиво и общаются. Пьют тут много — в основном пиво и белое вино. Я всех своих друзей подсадила на водку. Мы с другом — он графический дизайнер — любим устраивать большие русские ужины: я варю три кастрюли борща, мы пьем водку, говорим тосты — я тут всех научила говорить тосты.

Конечно, мне хотелось бы открыть свою фирму, но я понимаю, что у меня никогда не будет проектов такого масштаба и что мне понадобится как минимум пять лет, чтобы просто встать на ноги. Пока мне интересно, я постоянно чему-то учусь и хочу использовать все возможности, которые тут могут открыться. А через год, может, мне захочется все поменять.

Я все еще немного чувствую себя эмигранткой из-за незнания немецкого языка, но сейчас я поехала в Берлин на пару месяцев, чтобы его выучить. Если не считать этого, я полностью интегрирована в местную жизнь: я работаю и живу тут уже 13 лет, у меня масса друзей и я без акцента говорю по-французски. Чтобы стать органичной частью местной жизни, самое важное — знать язык, иметь интересную работу и друзей, с которыми можно обо всем поговорить и кому можно позвонить в любое время дня и ночи. Все остальное неважно. Мне кажется, даже если кто-то в 50 лет приедет, устроится на очень интересную работу и будет иметь возможность общаться с большим количеством людей, он интегрируется. Впрочем, наверное, это зависит еще и от того, насколько человек открыт миру.