Антон Сазонов: Независимость – это красиво

Помимо фильмов Дыховичная и Никонова делают отличный фестиваль авторского кино 2morrow. Мы поговорили о том, легко ли быть независимыми, насколько важен секс, какие глаза у Нью-Йорка и почему эмиграция снова стала актуальной.

СПродюсер Ларса фон Триера Марианна Слот ездила читать лекции к вам на фестиваль 2morrow, а теперь выступила продюсером «Велкам хом». Как так вышло?

Никонова: Мы приятельствуем с Марианной уже года три. Познакомились во Франции на одном из фестивалей, где Марианна была в жюри, а наш предыдущий фильм «Портрет в сумерках» получил Гран-при.

Дыховичная: Возможно, дело в ярком первом впечатлении, которое на нее произвели русские люди. Это случилось давно, ей было лет восемнадцать, что ли. Она по работе впервые посетила Каннский кинофестиваль, на котором показывали «Замри–умри–воскресни» Каневского.

Никонова: Тогда она только начинала. Рассказывала, что была юной белокурой девушкой ангельской внешности.

Дыховичная: Так вот, там она случайно оказалась на вечеринке, устроенной в честь Каневского советскими моряками. Вечеринка проходила на военном судне, пришвартованном в порту. Вышло так по целой цепочке обстоятельств. Каневский не говорил ни на одном иностранном языке и оказался без крова в первую свою каннскую ночь. Его то ли никто не встретил, то ли встречали, но он просто не узнал свою фамилию, написанную латиницей. На улице он услышал русскую речь, и это оказались моряки, которые пришвартовались в Каннах и пошли гулять по городу. По­этому первую ночь на фестивале Каневский провел на судне. Потом показали картину – с феноменальным успехом, и капитан корабля предложил всех французов после показа привезти к нему на борт, на водку с консервами.

СВечеринка на яхте на русский манер.

Дыховичная: Только это было огромное военное судно. Каневский согласился, и гостей к кораблю подвозили на лодках. И среди этих гостей оказалась Марианна. Она думала, что ее привезут на яхту, но вместо этого увидела целый военный город и русских моряков. А спустя годы мы познакомили ее с Россией и Россию – с ней.

Никонова: И без Марианны мы бы не осилили производство в Нью-Йорке фильма «Велкам хом».

Дыховичная: Она помогла нам с контактами. Благодаря ей появилась Кэрол Полякоф – наш генеральный продюсер, которая живет в Нью-Йорке. Это случай не денежного продюсирования, а именно помощь в знакомстве с правильными людьми. В итоге в фильме есть и полицейская погоня, и свадьба, и тюрьма, и стрип-клуб.

Марианна продюсировала, в частности, и «Нимфоманку». В вашей истории тоже важна эротическая составляющая. Но ее, наверное, этим сложно смутить или удивить?

Никонова: Удивить мы хотим ее следующим фильмом, где она, надеюсь, уже выступит полноценным партнером.

Дыховичная: По долгу службы во французском кинофонде Centre National du Cinéma Марианна читает огромное количество сценариев. Вообще, она очень открытый человек, готовый к любому повороту. Так что «Велкам хом» ее не удивил, конечно. А вот новая картина, о которой Ангелина говорит, – это экранизация повести Владимира Сорокина «Тридцатая любовь Марины». С русской стороны фильмом будут заниматься Бакур Бакурадзе и Юлия Мишкинене. Но европейский продюсер нам тоже нужен, и Марианна сейчас ждет от нас сценарий, английская версия которого редактируется. Заинтересовали мы ее на этот раз тем, что через Amazon заказали французский перевод книги Сорокина и послали ей в качестве подарка. И это сработало.

Многие режиссеры избегают откровенных сцен в кино, оправдывая это разными причинами. Ваши фильмы – и «Портрет в сумерках», и «Велкам хом» – напротив, сложно представить без них.

Никонова: Мне тоже. По своей натуре я чувственный человек, с сенсорами, открытыми миру. Наверное, именно секс как инструмент киноязыка может передать эту чувственность.

Дыховичная: Мне нравится, что этот инструмент Ангелина всегда использует с привлечением фантазии зрителей. В кадре по сути ничего не видно. В «Портрете в сумерках» есть несколько важных сцен, которые на зрителя производят чувственное впечатление, но по факту ничего откровенного в них нет. Зритель становится соавтором. Ангелина предлагает такой интерактив, позволяя каждому проверить уровень своей порочности самостоятельно.

В «Портрете» секс был мучителен, был инструментом подавления и мести. А в «Велкам хом» – наоборот, веселый адюльтер. Согласны с этим?

Никонова: Мне было важно сменить настроение. Хотелось улыбаться, даже смеяться. И если грустить, то тоже с улыбкой. Делать подряд драмы тяжело. Мне тяжело. Сейчас, когда я отдохнула на «Велкам хом», я снова готова к драматическому произведению.

Мне во время просмотра «Велкам хом» было скорее грустно, чем весело. Я как раз читал книгу Карины Добротворской про ее мужа Сергея Добротворского. Карина, помимо прочего, описывает, как они с Сергеем в 1990-е ездили в Америку и там, конечно же, посетили Брайтон-Бич. И Добротворская говорит, что всем русским, которые туда попадают, всегда становится грустно. Так вот эта грусть, она, на мой взгляд, возникает из фактуры, на фоне которой разворачивается ваша история. Все эти русские, которые не интегрируются с местным населением, – это по большей степени печальные истории печальных людей.

Никонова: Я делала фильм о ситуации, которая мне знакома. Когда я училась в Нью-Йорке, то наблюдала за тем, что происходит вокруг. И мне было важно высказаться на тему эмиграции. Ольга с этой темой, оказавшись в Нью-Йорке, столкнулась впервые.

Дыховичная: Да, от хорошей жизни никакой человек этого не сделает. У слова «эмиграция» необратимый смысл. Еще буквально год назад мы жили в иллюзии, что можно сменить место проживания и не делать никаких глобальных выводов. Но почему грустно на Брайтон-Бич? Потому что там сразу понимаешь, что у эмиграции нет счастливого конца. С одной стороны, начать все с нуля – это испытание. И люди там начинают все с нуля, опускаясь на самую низкую социальную ступень и теряя корни. Брайтон-Бич находится очень близко от океана, но там вообще нет по­эзии воды, стихии, ветра. Океан обычно хорошо смывает и выдувает человеческую слабость, страх, ничтожество, но в Брайтон-Бич можно находиться в ста метрах от воды и вообще ее не слышать. Ни запаха, ни ветра. Зато там хорошо ощущается духота больниц и тюрем: все местные дома с маленькими окнами их напоминают. Гнетущее впечатление было у всей нашей американской группы. Они с ужасом смотрели на свой вызывной лист, когда видели в нем Брайтон-Бич. Депрессия у них начиналась за день до съемок. Такое впечатление, что оттуда вообще не вырваться. Нам сейчас особенно болезненно это понимать, потому что время в каком-то смысле повторяется – уже нет шанса где-то попробовать себя с возможностью вернуться. Слово «эмиграция» опять стало актуальным в своей безнадежности и необратимости выбора. Но фильм мы снимали, когда еще было иначе.

Никонова: И смыслы были заложены другие, не столь драматично окрашенные. Мне было важно сделать фильм о том, что есть дом в современном понимании. Конечно, это кино для меня было и о том, что глобализация делает с нами: границы на момент 2013 года были открыты, каждый второй говорит на английском языке – но в чем сохраняется наша культура? Мы можем ее привезти с собой или мы все-таки ее теряем? Во время работы над фильмом мы имели возможность наблюдать, как эмигрировавшие родители становились чужими для собственных детей. Не говоря уже о внуках. В эмиграции непонимание поколениями друг друга увеличивается в масштабах.

Дыховичная: Этого в фильме нет. Он обходит совсем уж драматические точки. Но эти смыслы всплывают просто в силу того, что время, в котором мы живем, с 2013 года сильно изменилось.

СВыходя в другое время, фильм что-то потерял?

Никонова: Только приобрел. Как случилось и с «Портретом в сумерках». В фильм закладывались определенные смыслы, и когда он вышел в октябре-ноябре 2012-го, начались движения на Болотной площади, и все это было как-то странно созвучно внутренней силе и реакции нашей героини на унижение.

СОльга, вы за время съемок успели почувствовать, как жизнь в Нью-Йорке отличается от жизни здесь? У меня, например, прошлой зимой друзья жаловались, что снег там убирают даже хуже, чем в Санкт-Петербурге.

Дыховичная: Могу сказать, что это непростой город для жизни. Я не знаю про Америку ничего, но чуть-чуть ощутила жизнь в Нью-Йорке. Мне кажется, это даже более агрессивный город, чем Москва. Там сумасшедшая конкуренция во всем. В плане работы в Москве вообще нет конкуренции. Есть работа, и дай Бог найти хотя бы одного желающего ее получить. А там все иначе устроено. Жизнь там еще более бюрократична. На каждый шаг нужна бумажка, хотя ее, правда, проще получить, чем здесь. Но и не получить – как у нас – невозможно.

Никонова: Я считаю Нью-Йорк очень одиноким городом. Ольга в какой-то момент жизни там точно подметила особенность, которая это иллюстрирует: у людей в метро глаза никогда не встречаются. Вообще.

Дыховичная: Это точно. Взгляд у людей заканчивается за пятьдесят сантиметров до тебя. Ощущение, что все в стеклянных колбах, а сам город – театр без зрителей. По улицам ходят люди, феноменально свободные в одежде и имидже. Они могут надеть кастрюлю на голову, на нее – шапку, а сверху завязать кота, и никто на это не обратит внимания.

Никонова: Не принято смотреть и не принято рассматривать. Это плюс. Минус в том, что ты никому не нужен.

Дыховичная: Хотя, пока мы там работали, случилась известная история, сплотившая весь город, – когда пропал мальчик-аутист. Но, видимо, это было связано с тем, что школа несла за него большую ответственность. Мальчика искал весь Нью-Йорк. И это не преувеличение. Каждые пятнадцать минут брейкинг-ньюс, все завешано афишами, обещавшими вознаграждение, вертолеты летали над городом, лодки плавали, но мальчика, к сожалению, не нашли.

Никонова: Нашли потом, но мертвого.

Дыховичная: Но я удивилась тому, как одного школьника может сплоченно разыскивать такое количество людей. Может быть, это как раз был момент компенсации холода каждодневной жизни. Люди включились, когда появилась возможность проявить сентиментальное чувство во благо. Люди находятся там в дефиците проявленных эмоций. И ощущается это на каждом шагу.

Никонова: Но вообще это кино не про Нью-Йорк. Это кино о выборе между внутренней свободой и внешней. И о конфликте этого выбора. И это же кино о почти счастливых людях. В большинстве своем люди сегодня хорошо устроены. Но это не значит, что счастливых людей стало больше. Мы все хотим чуть-чуть большего, чуть-чуть лучшего, и в этом большая западня. Можно пропустить что-то важное, что есть здесь и сейчас. И вляпаться в те ситуации, в которые вляпываются наши герои.

Дыховичная: Но делают они это очаровательно. Вообще, кто сказал, что человек должен быть стопроцентно ежесекундно счастлив? Как только ты про это думаешь, всегда становишься несчастным. Мне кажется, у нас получилось кино о почти счастливых людях, которые счастливы, но сами этого не понимают.

САмерика – символ свободы. На постере фильма неслучайно изображена статуя Свободы. Для вас свобода – это что?

Никонова: У статуи Свободы, которая фигурирует на плакате, в руке не факел, а фига. Это важный момент. Он символизирует поговорку «За что боролись, на то и напоролись». Для меня как режиссера свобода – это удивительный и очень желанный альянс режиссера и продюсера, который верит в режиссера и поддерживает его.

Дыховичная: Свобода – это достаточно эфемерное понятие, потому что я, например, счастлива, когда у меня есть большая ответственность перед чем-то или перед кем-то. То есть мне комфортнее с ответственностью, чем просто с некой свободой, которая всегда будет натыкаться на чьи-то болевые точки. Самое лучшее с человеком происходит в тот момент, когда у него появляется возможность сделать большее, чем он о себе думал, и, соответственно, когда у него есть та ответственность, которая не дает ему избежать этого пути. Вот мне счастливо, когда есть большая цель и когда я не могу уже свернуть с пути ее достижения. Это уникальный шанс включить все те ресурсы, у которых не было повода выйти наружу.

Никонова: Это абсолютно внутреннее понятие, поэтому мы и выбрали Нью-Йорк. Потому что Нью-Йорк и вообще Америка символизируют свободную страну и страну возможностей, но истории героев свидетельствуют о том, что внутренне они несвободны. Если человек свободен внутри, ему все равно где жить. Он останется свободным везде.

Дыховичная: Мне кажется, свобода и Америка – это такой шикарный брендинг, когда-то придуманный грамотными людьми. Это слово как стимул присутствует везде, даже в рекламе кока-колы, например. Но та же кока-кола – это то, что тебя делает, наоборот, несвободным, подсаживая на сахар и на определенный вкус. Наверное, это связано с историей страны. Америка – молодая нация, и когда она была совсем юной, в хаосе и неопределенности можно было быстро подняться по социальной лестнице – просто за счет здоровой агрессии и амбиций или нездоровой агрессии и амбиций. И тогда возникла эта морковка в виде несуществующей свободы. Сейчас все по-другому – структура общества определилась, и не так просто перейти из одного социального слоя в другой. Время изменилось, но морковка до сих пор работает.

СПоговорим о другом аспекте свободы. Вы снимаете независимое кино, делаете независимый кинофестиваль, живете независимой жизнью. А вот само кино у вас всегда про зависимость. В «Портрете» – про зависимость болезненную, в новой работе – про неизбежную, от близких людей. Получается, без зависимости в отношениях нельзя?

Никонова: Но все наши герои в любом случае стремятся к независимости.

Дыховичная: Вы называете это зависимостью, а кто-то называет это отношениями. А кто-то называет это связью с людьми. Или любовью. Или дружбой. Все эти комбинации, где присутствует больше одного человека, мне кажутся уже зависимыми априори. Я так не делю жизнь на черное и белое, потому что любые отношения, которые дарят чувство комфорта, можно назвать зависимыми. Вообще само чувство комфорта – достаточно коварное, оно у тебя забирает возможность какого-то риска и открытия чего-то нового. У всего есть своя цена. Например, Бабкен, которого играет Карен Карагулян, зависит от своей супруги. Но он один из немногих героев фильма, который не одинок в Нью-Йорке, потому что у него есть подушка безопасности в лице жены, семьи и диаспоры. Которые, безусловно, много чего требуют взамен. Получается, то, что вы называете зависимостью, для меня является учитыванием других людей вокруг. Их мнений, чувств, убеждений. Для меня нет просто любви. Оторванной, абстрактной от человека. Любовь – это учитывание в своей карте жизни другого человека с его желаниями и стремлениями, с ежесекундным нахождением этого разумного или неразумного компромисса между собой и другим.

Никонова: Такое радикальное деление на зависимость и независимость никуда не ведет. Фестиваль независимого кино называется так, потому что independent filmmaking, который в Америке стартовал много десятилетий назад, – это авторское кино, где у автора есть свобода и продюсер не диктует, что и как делать. Но в идеале любому автору нужен продюсер, который уважает его видение. Есть этому примеры. Допустим, Андрей Звягинцев и Александр Роднянский. То же самое и с нашим фестивалем – нам нужна поддержка зрителей и культурного пространства, в котором фестиваль существует. Мы не такие независимые, что за свои деньги проводим международное событие в Москве и дико рады. Это не так. Это неправильно. Это свободное событие, которое должно быть поддержано и которое должно быть в диалоге с городом.

СУ вашего фильма есть национальная идентичность? Вы сняли его за границей, на иностранном языке, в прокат выйдет дублированный вариант.

Дыховичная: На мировых фестивалях национальную идентичность давно уже не определяют; в копродукции может участвовать сколько угодно стран. Мне кажется, это русская картина, действие которой происходит в Нью-Йорке. Это можно определить по тому, как на нас смотрел американский зритель. Они многое не поняли, потому что эти характеры им незнакомы.

Никонова: Все нюансы невозможно иностранному зрителю оценить, да. «Портрет в сумерках» тоже непонятен так, как он понятен русскому человеку. Но, в общем, он был считан в тридцати странах мира.

СА не случится так, что и русскому зрителю фильм будет непонятен? Доминирующее число русских людей жизнь в Америке себе слабо представляют.

Дыховичная: Все может быть, особенно в силу того, что в нашей стране вообще только 15% населения когда-либо выезжало за границу собственного города – не то что страны. Всегда находятся те, кому что-то непонятно, даже «Ну, погоди!». Но в «Велкам хом» есть любовный треугольник, он всем будет интересен.

Никонова: А если взять не Нью-Йорк, а Москву. Сколько людей переехало сюда из других городов? А если взять любой российский город? Сколько людей думает, чтобы переехать куда-нибудь? Какой процент людей? Все так или иначе думают об этом – осуждающе или желая. Эта тема переезда в России есть всегда.

СО «понаехавших».

Никонова: Именно.

Дыховичная: Черновое название картины для проката в России, кстати, было «Понаехали». А теглайн – «Нью-Йорк не резиновый». Но не стали экспериментировать.

СТворческая энергия и энергия сексуальная – они для вас связаны или нет?

Дыховичная: Поскольку я психолог по образованию, все можно свести к бытовому психоанализу, но жизнь станет безумно скучной. Кто-то считает, что это один источник.

Никонова: Нет, это разные энергии, которые друг без друга быть не могут. Но они не взаимозаменяемые абсолютно. И это абсолютно разные потребности с абсолютно разным результатом. Творческая энергия гораздо сложнее устроена. У нас есть кино, которое родилось в голове у Ольги, и кино, которое родилось в голове у меня. В случае с «Портретом в сумерках» я уже подсоединилась к энергии, которая была у Ольги. В случае с «Велкам хом» произошло все ровно наоборот. И это скорее любопытство, вообще творческое больше имеет отношение к любопытству.

СУ вас в фильме есть момент с оберткой от пачки сигарет, в которую героиня Ольги выливает свой коктейль, чтобы выйти из бара с напитком и покурить на улице. Не могу не спросить – как он возник?

Никонова: Оля придумала эту идею. И, возвращаясь к разговору о том, теряет ли кино со временем актуальность или набирает, когда мы снимали эту сцену в Америке, где нельзя курить внутри баров и кафе, в России это было непонятно. Сейчас актуальность этой сцены можно и у нас в стране ощутить.

Дыховичная: Тот фанатизм, с которым в России принялись применять этот закон, теперь точно вызовет реакцию зрителей в зале.

СЭтот закон с курением постепенно ослабевает в плане штрафных санкций, также и закон с прокатными удостоверениями и предрекаемой смертью фестивалей, которая пока не случилась в России. Что будет с вашим фестивалем 2morrow, которому отказали в государственной поддержке?

Дыховичная: Наверное, мы предпримем все усилия, чтобы получить прокатные удостоверения, чтобы не быть заложниками чьего-то настроения. Потому что у нас в России многие законы работают задним числом.

Никонова: Этими всеми законами на корню рубится появление нормального, человеческого кино. Всеми этими запретами. Когда-нибудь, я надеюсь, до чиновников дойдет, что они просто убивают кино в России.

СМожет, вы уже задним числом попали под это настроение?

Дыховичная: Хочется верить, что это были технические накладки и случайная забывчивость чиновников, распределяющих средства. Проведя экспертизу с публичным письмом, мы заручились поддержкой и зрителей, и профессионалов для того, чтобы больше иметь аргументов в общении с теми людьми, от которых зависит выделение финансовой поддержки на фестиваль. У фестиваля, видимо, сдвинутся сроки, и параллельно с диалогом с чиновниками мы хотим наладить диалог со зрителями – посредством краудфандинга. Будем верить, что фестиваль состоится, и будем делать все возможное для этого.

Никонова: Мне очень странно, что вообще приходится бороться. Бороться – неправильно, это глагол, который предполагает соперника, но я не понимаю, с кем мы боремся и за что. Мы – коллектив, который зарекомендовал себя как состоящий из бескорыстных идейных людей, готовых привезти и показать московскому зрителю самое актуальное авторское кино.

Дыховичная: По идее мы являемся тем инструментом, с помощью которого государство может и должно реализовывать культурную политику. С помощью которого можно строить положительный имидж России за рубежом. Развивать национальное и в том числе региональное кино. Давать площадку для совсем молодых кинематографистов. Находить и показывать зрителям незаслуженно забытые шедевры прошлого. Именно это и называется любовью к своей стране. И в этом смысле 2morrow – патриотический фестиваль, что придется объяснить людям сверху.С

Читайте также:

Ольга Дыховичная: В России женщина постоянно чувствует себя словно на войне