— Я ребенка пока не привела, — сообщила женщина. — Хотела сначала одна с вами поговорить. Потому что при нем вы бы мне не поверили. Да и так не поверите, наверное, — интонация у нее была напористо-усталая. Именно такая. Устала напирать? А почему не перестанет?

— Я постараюсь поверить, — искренне пообещала я. — А сколько лет ребенку?

— Пятнадцать уже, в том-то и дело. Решать что-то надо.

Ага, — подумала я и быстро смоделировала: балбес, за которого всегда все решали и делали, учиться не любит и не хочет, из школы гонят, интересов, кроме компьютера и друзей, никаких, теперь спохватились, наезжают на него — решай, решай. А что он может решить? Почему не поверю в его присутствии? Наверное, парень обаяшка, маменькины сынки часто такими вырастают, будет пускать пыль в глаза, выставлять себя овечкой, окруженной злыми волками, которые не понимают его тонкую подростковую душу.

— Рассказывайте, — велела я.

— В школе мы никогда не учились, — разом опрокинула все мои построения женщина. — Ни в настоящей, ни в коррекционной.

Парень — глубокий инвалид? Понятна ее усталость, но тогда чему я не поверю, его увидев? Тотальная интеллектуальная неспособность учиться в пятнадцать лет обычно очевидна. Соматический диагноз? Такой тяжести? И что же решать — теперь?

— Так. А почему?

— Костя всегда был неспособен справиться с элементарными дисциплинарными требованиями. Грубо говоря: когда все шли направо, он шел налево. Мы начали даже не с детского садика, а с яслей — я хотела выйти на работу, которую очень любила. Все специалисты нам тогда говорили: погодите, дозреет. Теперь уже совершенно понятно, что все они ошибались.

— То есть соматически Костя с самого начала и по сегодняшний день — здоров?

— В общем, да. То есть он болел, конечно, простудой, ветрянкой, ушами, еще чем-то, но совершенно как все дети.

— Так. А с психическим развитием что?

— По возрасту, в том-то и дело. Он заговорил к двум годам. В пять научился читать. Много лет любил читать детские энциклопедии. Играл в сложные ролевые игры. В шесть начал писать печатными буквами — сочинял какие-то истории, записывал их и сам иллюстрировал.

Я все меньше понимала в происходящем. Разновидность аутизма? Шизофрения?

— А как у Кости с общением?

— Нормально. У него никогда не было близких друзей (да и откуда бы взялись?), но есть приятели во дворе и на даче, он легко сходится с людьми, может знакомиться на улицах, в поездках, любит слушать чужие рассказы и сам неплохой рассказчик…

Теперь у меня уже практически не осталось гипотез. Неужели она  оказалась настолько глупа, что абсолютно пошла на поводу у ранней, примитивнейшей программы «установления границ» и позволила ей исковеркать жизнь семьи и совершенно нормального парнишки?! Но где же все это время были окружающие ее люди, родственники, педагоги, специалисты?!

— А теперь расскажите подробнее, что с Костей не так и что вы по этому поводу предпринимали.

— Все! — сказала она. — По обоим пунктам.

Закрыла лицо руками, оперлась локтями об колени. Посидела так с полминуты, собираясь с силами. Потом стала рассказывать.

С самого раннего детства мальчишка выслушивал, явно понимал, но не выполнял ничьи указания. Причем вставал в отказ далеко не всегда, например, он никогда не пытался выбежать на проезжую часть, или утопиться в речке, или выпрыгнуть из окна на четвертом этаже. Большую часть времени почти без капризов ложился спать. Но иногда его было совсем не уложить (спать не хотел) и тогда, после многочасовых сражений, приходилось оставлять в покое — он мирно играл почти до утра в ванной или на кухне. Под утро мог пойти и сам лечь в кровать, или заснуть в ванной, свив там гнездо из ковриков и курток. С едой было сложнее. Костя чуть ли не с рождения и по сей день ест странные вещи. В раннем детстве — землю, опилки, улиток вместе с домиками. Любые лекарства (после двух тяжелых отравлений пришлось убрать их в сейф). Потом мог выдавить лимон в сахарницу и есть ложкой. Любит пельмени со сгущенкой. Почти никогда не ел за столом, уносит миску в норку, как зверушка. Обычную еду тоже ест, но иногда день или даже два подряд голодает, только пьет. Судя по всему, совершенно неидеологически, просто не хочет есть.

Все вербальные социальные нормы усвоил к двум годам: спасибо, пожалуйста, здравствуйте, до свидания, можно взять? На площадке не отбирал игрушки, охотно делился своими, сам не задирался, но если кто-то лез, вполне мог дать сдачи. В ясли пошел с интересом: много детей, новых игрушек. Через месяц воспитательница сказала: забирайте, он еще не созрел, не ест, не спит, не играет, меня не слышит, уходит из группы, с площадки, если пробуешь его заставить, орет так, что все ясли сбегаются. Забрали, поверили, что не созрел. Было еще три попытки — в три, в пять и в шесть лет, перед школой. С тем же результатом. Обращались к врачам, к психологам. Они сначала говорили: бывают несадиковские дети. Потом: надо настоять, привыкнет. Потом прописывали глицин, пантогам и далее по нарастающей.

Школа ничего не изменила. Костя иногда сидел, работал на уроке, потом вставал, уходил из класса, мог сесть или лечь в угол, полить цветок (потом объяснял: ему показалось, что он его зовет и просит пить). На все вопросы учителей и родителей отвечал: а зачем? Я не хочу. В конце концов его попросили из школы забрать. Медико-психологическая комиссия рекомендовала класс компенсирующего обучения (Костя сначала весело отвечал на вопросы, а потом соскучился и перестал, причем вечером дома в лицах пересказал все — с вопросами и ответами, в том числе и теми, на которые не ответил). Но и там дело пошло не лучше, хотя Костя признал новых одноклассников «забавными» (у него нигде не было проблем с общением) и смешно их передразнивал. Пробовали частную школу и домашнее обучение. Учитель приходил, а Костя вытягивался на крышке пианино и лежал, отвернувшись носом к стене. Иногда, впрочем, с удовольствием занимался. Но так же нельзя! В 12 лет Костя оказался в психиатрической лечебнице — на обследовании. Никакого диагноза ему так и не поставили, но после этого эпизода его характер резко изменился: он стал угрюмым, замкнутым, агрессивным и с тех пор категорически, наотрез отказывался ходить к психологам и психиатрам.

— А соматически-то вы его обследовали? — спросила я. — Может, это обменное что-то? С этой его едой?

— Сто раз. Каждый год делаем томограмму, сдаем анализы, проверяем еще что-то… Ничего!

— И на это, в отличие от беседы с психологом, он соглашается?

— Да, как ни странно, — мать как будто бы сама удивилась. — Ни разу не отказался.

— Но что же он делает-то целыми днями? Компьютерные игры?

— Нет, он как раз в игры не играет. Читает много. Гуляет, один или с приятелями. Иногда где-то разово подрабатывает, в самых разных местах. На даче все лето то и дело ходил по участкам, спрашивал, кому что надо, там много пенсионеров, то одно, то другое… Деньги мне отдавал — копить не умеет. По дому помогает. Иногда просто в окно смотрит. А тут недавно, четыре месяца… я даже не знаю, как сказать…

— Говорите, как есть.

— У нас на лестнице бабушка была, всегда любила с Костей беседовать. И вот у нее инсульт, и с головой… Нельзя оставить, надо сидеть, дочь из сил выбивается, наняла сиделку, а бабка ее клюкой по спине, в общем ужас, не дай бог никому. Я рассказала дома, Костя молча встал, спустился по лестнице, позвонил в дверь и говорит дочери: я буду сидеть, пока вы на работе. Женщина обомлела: да как же, мальчик… там лекарства… и памперсы… Он говорит: а посмотрим… Четыре месяца сидел пять раз в неделю, пока бабушка не умерла.

***

— Я ваши книжки читал. Сначала для детей, а потом для родителей, — улыбнулся Костя. — Забавные (как одноклассники в коррекционной школе? — подумала я). Потому и пришел. Вы, наверное, думаете: что я такое? Я тоже об этом сто раз думал, вы же понимаете, мне интересно. Я решил так: я — человек будущего. Сейчас уже ведь почти все могут делать машины. Кто-то их будет изобретать, чинить, да. А остальные? Зачем сидеть по пятнадцать лет за партами? Научиться можно и через книги, и через компьютер, если нужно. Вам мама сказала? Я так на пианино научился играть и пейзажи рисовать. Плохо, конечно, для себя. Но мне нравится. А так — уже скоро — все будут просто жить и радовать друг друга, можно сказать — помогать, можно сказать — работать. Еще сажать цветы и деревья. Так будет. Но вы не беспокойтесь, я и сейчас не пропаду. У меня руки, ноги, язык на месте, а работы в мире много, кому-то надо, чтобы его просто выслушали, кому-то — лекарство подать…

***

Он приходил и рассказывал. Иногда интересно, ибо, с детства не занятый муравьиностью нашей жизни, он получился очень наблюдательным. Его все пытались «наставить на путь истинный», а я — нет. Он расцветал. Я слушала его наивные разглагольствования и умозаключения, отвечала, рассказывала сама и испытывала некоторую неловкость, потому что исподтишка втиралась к нему в доверие.

Когда решила, что уже достаточно втерлась, спросила:

— Почему ты ходишь делать томограммы и сдавать анализы? Ты — человек будущего, ты решил. Но что-то еще тебе надо для себя объяснить. То, о чем не должны узнать психиатры. Что?

Он посмотрел мне в глаза и решился. Ему было всего пятнадцать, он был сильный и закаленный (всю жизнь шел наперекор течению), но ему хотелось хоть кому-нибудь рассказать.

— Я иногда просыпаюсь или выхожу из дома — и вдруг не помню, кто я и что здесь делаю.

— Когда началось? Как часто? Сколько длится? Помнишь ли в этот момент, как называются предметы вокруг тебя? С годами — чаще или реже?

— Первый раз помню лет в пять. Может, было и раньше. Не часто, раз-два в год. Длится минуту или меньше. Предметы — дерево, дом — помню. Закономерности вообще нет, может долго не быть, потом два раза за один месяц. После психушки было три раза почти подряд.

— Еще? Должно быть что-то еще. Думай. В школе?

— Да. Я не всегда понимаю текст. И картинки. Они вдруг становится как иностранные или с другой планеты. В школе я очень пугался. Теперь привык — просто закрываю книжку, отхожу от экрана, потом опять все нормально. Это чаще вначале. Если долго читаешь, такого не бывает.

— Почему не сказал?

— Маленький говорил — не понимали или не верили. А потом боялся — я же видел, меня все время проверяют: сумасшедший или нет. А от таблеток мне знаете как плохо всегда становилось… Но любопытно все-таки узнать. Может, я однажды все навсегда забуду или упаду и умру.

***

— Я не врач, — сказала я матери. — Но очень возможно, что это такие транзиторные нарушения кровообращения, связанные с особенностями работы вегетативной нервной системы. Может быть, где-то даже есть описание этого: синдром Вольта-Графта-Сикорского или что-нибудь в этом роде. Его странное пищевое поведение — видимо, организм ищет возможности компенсации через биохимию. Как с личностью с ним, при таком анамнезе, все очень даже в порядке — я была неправа во всех своих предположениях, а вы молодцы, что не ломали. Он по-своему очень ответственный, и его нужно ориентировать на сдельную работу, связанную с общением с людьми. Аттестат за среднюю школу придется на всякий случай купить.

                                                 ***

— Лечить это вряд ли можно, — сказала я Косте. — Во всяком случае, на современном этапе развития нашей отечественной медицины. Но поскольку это всяко связано с нервами и кровью, то возможна профилактика, именно чтобы уменьшить шансы на «забыл, упал и умер». Я думаю, все то, что обычно рекомендуют для профилактики инфарктов и инсультов: не жрать соленого и острого, дозированная, но регулярная физическая нагрузка, не перегреваться на солнце, гулять, плавать, все такое, сам можешь в инете посмотреть.

— Мои дети это унаследуют? — серьезно спросил Костя, и я поняла, что для него это действительно важно. Он думает о своих детях.

— Не знаю, — честно ответила я.

— Ладно… — он, видимо, поколебался и все-таки спросил: — А у вас… вы еще хоть одного такого, как я, лечили? Или, может, когда учились в институте, на лекциях проходили?

— Нет (мне очень хотелось соврать, но это уже была медицинская этика, которую я в общем-то стараюсь соблюдать). — У себя в кабинете и на лекциях — ни разу. Но, знаешь, я была в Индии, так вот мне кажется, что там по ней очень много таких вот «людей будущего» бродит. И раньше бродило… Они туда прямо стекаются со всего мира на «свет с Востока»…

— Ага, спасибо, — Костя приободрился. — Индия, да. Я всегда хотел там побывать.

— Побывай обязательно, — от души посоветовала я. — Тебе там наверняка понравится.