Линор Горалик уже писала сегодня о вчерашней акции «Возвращение имен» общества «Мемориал». У Соловецкого камня на Лубянской площади вчера с 10 утра и до 10 вечера читали имена, возраст, профессии и даты расстрела жертв политических репрессий.

Я читала свой список из шести фамилий совсем поздним вечером, под сильным дождем стояла уже не очень большая очередь. И было два момента, на которые невозможно было не обратить внимания.

Первое — то, что добавляли люди от себя, уже прочитав фамилии из своих списков:

— Я, Сальников Михаил Юрьевич, прочитал этот список, чтобы моим детям не было стыдно.

— Мы с вами не допустим повторения террора.

— Вечная память.

— Хорошо бы продолжить чтение этих списков на станции метро «Курская».

— На канале Москва — Волга пароход «Иосиф Сталин» сел на мель. Мой дед был диспетчером этого канала. Расстрелян в 41 году.

Совсем молоденькая женщина с сыном десяти лет читали свой список по очереди. Одну фамилию мама, следующую — мальчик.

Каждый второй из читающих, закончив со своим списком, называл еще фамилию и добавлял: «Это мой дед». Или — родственник мужа, отец, бабушка, дядя... Каждый второй, я не преувеличиваю.

Второе, что очень сильно бросалось в глаза, — какие разные люди пришли на акцию.

Там было несколько немолодых мужчин в хороших пальто, шляпах и очках, парень в спортивной куртке и с дорогим фотоаппаратом на шее, девушка с модной сумкой, женщина средних лет в роскошной шубе, старушка в поношенном плаще, дама с взрослым сыном, сгорбленный старичок в мятой кепке.

Где бы еще все эти люди могли собраться вместе, предлагать друг другу зонты и дождевики, делить коньяк из фляжки и, главное, чувствовать, что у них общее дело? Где бы еще эти люди могли поверить в то, что в России возможно гражданское общество?

В начале этого года Общественная палата готовила доклад о состоянии гражданского  общества. И если этому докладу верить, то больше половины россиян (55%) готовы объединиться с другими людьми для совместных действий. Проблема только в том, что они не понимают, с кем они могли бы это сделать.

Я бы не пошла на марш несогласных с левацкого вида парнем, старушка едва ли бывает в кино, куда наверняка ходит мужчина с фотоаппаратом, дама в шубе и учительница средних лет никогда не столкнутся даже в дверях одного и того же магазина, что уж говорить про какую-нибудь акцию.

Все в том же докладе Общественной палаты говорится о том, что 60% граждан не чувствуют доверия к окружающим их людям. Вот ты смотришь на человека и думаешь: какой-то он подозрительный. Иными словами, ты думаешь: я один. Вот есть чиновники, есть милиция, есть какие-то посторонние, чужие люди, а я — один. Тут уж не до инициатив снизу.

— Пока мы помним их имена, они как будто не совсем умерли, — говорила у Соловецкого камня женщина в толстых очках.

И когда она это сказала, я поняла, где бы еще могли встретиться все эти люди.

На похоронах, поминках, в очереди к гробу Солженицына. Объединенные общей бедой. Смертью. Другими словами, мы объединяемся тогда, когда делать это, вообще-то, уже поздно.