Андрей Аствацатуров: Город Кeнигсберг, безработица в Америке и знаки препинания
Воспитание грамотности
Как-то раз я сел за стол писать докладную записку на имя — ну, это, наверное, неважно, вы его все равно не знаете — и провозился с ней битый час. Такие документы, особенно ежели они адресованы высоким руководителям — сами понимаете, — должны быть составлены по всей форме и без ошибок. Поэтому я чувствовал страшную ответственность и то и дело впадал в раздумья, очень тревожные и тягостные. Раздумья эти касались главным образом букв и знаков препинания. Чем больше в докладной записке их появлялось, тем больше я сомневался, правильно ли я пишу. Я ерзал на стуле, думал, потел, усердно грыз ручку, всякий раз сверялся с какими-то словарями и справочниками. В итоге, конечно, справился, но страшно устал и весь издергался. Потом пошел на улицу выбрасывать мусор, и возле помойки мне в голову пришли очень интересные мысли.
Странно, думалось мне. Я дожил до сорока лет, так и не научился грамотно писать и, честно говоря, сам не знаю почему. Наверное, потому, что очень люблю писать безграмотно. Это целая история. Отца моя безграмотность всегда раздражала. Особенно когда я учился в младших классах. Тогда он меня стыдил чуть ли не каждый день. Говорил, что я позорю нашу славную филологическую династию. По многу раз вспоминал деда-академика.
Всe было напрасно. Я продолжал писать с ошибками и получал тройки за диктанты. Отца несколько раз вызывали в школу. Сначала он сердился, кричал на меня, а потом понял, что всe бесполезно, и махнул рукой. На долгие годы меня оставили в покое. Я тогда был совершенно счастлив и расставлял буквы и запятые, как бог на душу положит. Но в выпускном классе отец снова за меня взялся. Видимо, ему в голову пришла какая-то хитрая педагогическая стратегия.
— Главное для тебя сейчас, — с заботой в голосе объявил он, — хорошо написать вступительное сочинение на филфак. А там — пиши, как хочешь. Хоть «корову» через «а». Слова не скажу.
Я подумал и сдался. Засел за учебники по русскому языку и успешно написал вступительное сочинение. Потом я начал ходить на лекции, и постепенно в моих конспектах и курсовых снова стали появляться ошибки. Каждый день их становилось все больше. Отец однажды это заметил и сделал мне замечание. Я ему терпеливо напомнил его же собственные слова про вступительные экзамены и про то, что раз теперь все позади, то мне уже можно, наконец, «корову» писать через «а». Но отец почему-то не согласился. Он заявил, что такое право я заслужу, только если получу диплом о высшем филологическом образовании. Я снова взял себя в руки, стал писать грамотно, отучился пять лет на филологическом и подумал, что вот теперь, наконец, то самое время — когда я смогу писать «корову» через «а» — уже настало. Но отец снова сказал, что пока это делать рано — нужно сначала кандидатскую диссертацию защитить. Защитил я эту диссертацию в 1996 году, и с тех пор претензий ко мне отец не предъявлял. Хотя, согласитесь, усложнять задачу на протяжении десяти лет было с его стороны нечестно. Тем более что в результате все равно ничего не получилось.
А ту докладную записку, которую я сочинил, начальник не принял. Он сказал, что, во-первых, она составлена не по форме. А во-вторых, — тут он внимательно посмотрел на меня поверх очков — «не» с глаголами пишется раздельно.
Несколько слов в пользу чтения
Зато с чтением всe обстоит гораздо проще. Тут у меня проблем нет. Я люблю читать, особенно книги. Когда я их читаю, я задаю себе разные вопросы. Например, почему в книге написано то, что в ней написано, а не что-нибудь другое. И сам же на эти вопросы мысленно отвечаю. Потом я запоминаю свои ответы и пересказываю их студентам. Такое времяпрепровождение называется «филологией», и за него даже платят деньги. Правда, совсем небольшие.
Дело даже не в деньгах. Чтение, мне кажется, полезно, когда хочется забыть разные тревожные мысли, например, о том, что мир, в котором мы живем, чудовищно несовершенен. Эти мысли, очень грустные, заползают к нам в голову через уши, через нос, даже сквозь глаза и там в голове подолгу жужжат, как назойливые мухи. Книгой, особенно если толстой и интересной, их можно раз и навсегда прихлопнуть.
Перед чтением ты как оторванный от электрички вагон. Поезд умчался куда-то вдаль, а ты стоишь на рельсах — и ни туда, ни сюда. Как шут гороховый. Книга в такой ситуации — вещь незаменимая. Она дает тебе крепкий поджопник, как строгий армейский сержант неопытному салаге.
И вот ты уже не стоишь идиотически на месте, а катишься ровным ходом туда, куда ведут прямые рельсы. И безо всяких вихляний в разные стороны и посторонних мыслей. Слава богу, в книгах нет ни людей, ни вещей. А есть одни черные крючочки и закорючки, собранные на страницах в длинные рваные цепочки. Их просто надо перебирать глазами — и всe… Труд это небольшой, но уважаемый.
В самом деле, человек с книгой в руках смотрится убедительнее, чем человек без книги. Так, по крайней мере, мне казалось в возрасте шести лет. А желание научиться читать пришло еще раньше, после того как мы с мамой однажды прокатились на электричке.
Безработица в Америке
Мама сидела у окна и читала книгу, а я пристроился рядом и старательно выковыривал плоской палочкой мороженое из холодного бумажного стаканчика. И мороженое, и электричка мне очень нравились. Мороженое было вкусным, а электричка спереди напоминала лежащего на животе доброго дедушку с большими светлыми глазами и аккуратной бородой. Я долго думал, зачем электричке нужна борода, и решил, что это потому, что она старая и давно тут ездит.
Мы, как всегда, направлялись на дачу, в Комарово. Я ел мороженое и одновременно внимательно слушал, как весело стучат колеса, выводя притоптывающую мелодию. Я и сейчас, когда езжу в Комарово, люблю ее слушать. Эта мелодия сначала разгоняется, а потом, когда поезд приближается к платформе, затихает. И тогда, откуда-то сверху густой мужской голос предупреждает: «Осторожно! Двери закрываются!» И затем объявляет следующую станцию. Названия всех станций я уже к пяти годам выучил наизусть. Левашово, Песочная, Репино. Понятной была только одна станция — Комарово. Там я все знал: нашу дачу, магазин, Кудринскую улицу и Щучье озеро. Остальные станции были непонятными, и я считал, что там неправильно. В Левашове — всe налево, в Песочной есть только песок и больше ничего, в Репине повсюду растут репы, зато грибов и черники нет.
В таких грустных размышлениях, что в мире всe не так, и с мороженым в руке я провел в тот раз довольно много времени. Пока напротив нас не уселись двое мужчин. Я бросил ковырять мороженое и принялся их разглядывать.
— Закрой рот, сейчас же! — приказала мама. — Ты уже доел свое мороженое? Доел? Тогда давай сюда стаканчик, а то опять весь вымажешься, как поросeнок! На, держи салфетку — руки вытри!
Я молча протянул ей стаканчик и взял салфетку. Есть мороженое расхотелось — я почувствовал, что наши новые соседи распространяют вокруг себя очень неприятный запах — резкий и кислый. Один, толстый, в синем комбинезоне, расположился у окна напротив мамы и, подперев кулаком пухлую щеку, о чем-то глубоко задумался. Другой, худощавый, как только сел, сразу же достал из кармана своей грязной куртки газету и, развернув ее, углубился в чтение. Некоторое время оба молчали. Поезд равномерно притоптывал колесами. И вдруг тот, который читал газету, подал голос.
— Гляди-ка, Палыч. — Он толкнул толстого локтем в бок.
— Чe? — с добродушным раздражением отозвался тот и лениво повернул голову. — Сеня, чe тебе всегда надо?
— Глянь чего в газете пишут… Америка-то самая богатая, а вон какие проблемы — безработица! — Сеня потряс газетой. — Довели людей до цугундера — люди, вон, на улицу вышли с плакатами. И смотри, Палыч, чe у них написано! Надо же!
— Ну-ка, — Палыч наклонился и устремил взгляд туда, куда указывал Сеня.
Мне тоже захотелось посмотреть. Я сполз со скамейки и сбоку заглянул в газету. Грязный палец Сени указывал на фотографию. На ней я увидел людей с широко раскрытыми ртами. Некоторые из них подняли вверх кулаки. Другие держали в руках длинные палки с большими табличками. На этих табличках виднелись крупные буквы:
J O B!
Я не умел читать и не понимал, что они означают.
— Смотри — «eб»! — тихо хихикнул Сеня. — Чего это они?
— Чего-чего, — пожал плечами Палыч. — Сам не понимаешь? Возмущаются люди…
— Вижу, что возмущаются. Я не понимаю, как в газету такое пропустили.
Толстый Палыч добродушно дернул уголком рта и отодвинулся к окну.
— Мама, а что значит «eб»?! — громко спросил я.
Сеня и Палыч обернулись на мой голос. Они только сейчас заметили, что я стою рядом. Кто-то в вагоне, прямо у меня за спиной коротко хихикнул.
— Что?! — Мама подняла голову от книги и поморщилась. — Глупости не болтай!
Я понял, что спросил что-то не то.
— Почему глупости? — неожиданно обиделся Сеня. — Вон, сами гляньте.
Он протянул маме газету. Она мельком взглянула на фотографию и сухо сказала, как будто ни к кому не обращаясь:
— Это слово «джоб». По-английски значит «работа».
Сеня отобрал у мамы газету, недоверчиво посмотрел туда, потом хлопнул себя по лбу и громко расхохотался. Толстый «Палыч» у окна лениво улыбнулся. Я посмотрел на них, тоже засмеялся и сел обратно на свое место.
— Читать умеешь? — спросил Сеня, отсмеявшись.
Я помотал головой.
— Давай учись, — посоветовал он. — Будешь, вон, как мама, умный…
Быть умным мне хотелось всегда, и в тот раз я наконец понял, что нужно для этого сделать — нужно научиться читать.
Буквы и знаки препинания
Тем же летом меня научили читать. Это, наверное, для того, чтобы я был чем-то занят и не отвлекал взрослых. Летние дни поначалу казались мне огромными и длинными, как наши скучные дачные веранды, и я совершенно не знал, куда себя в них девать. Теперь, когда взрослые нашли наконец для меня дело, дни полетели гораздо быстрее. В июне я разбирал отдельные буквы, а в июле уже умел читать по складам. Папа был настолько вдохновлен моими успехами, что поручил маме научить меня заодно и писать, чтобы уже всe сразу.
Вот эта наука оказалась куда более сложной. Шариковая ручка была слишком тяжелой и постоянно выскальзывала у меня из пальцев. Карандаши, наоборот, попадались слишком легкие, хрупкие и тут же ломались. Но главная проблема состояла в другом. Как только я понял, что мне самому придется писать, я начал бояться букв и знаков препинания.
Буквы настораживали своим мрачным цветом, словно украшения на черных оградах комаровского кладбища. Они как будто заранее смеялись над тем, что я не смогу их одолеть. А знаки препинания все время грозили наказанием. Восклицательный знак выглядел как злой окрик: «Пиши правильно, не то ремня получишь!» Вопросительный напоминал кошмарную птицу, готовую сверху долбануть по голове кривым клювом. Даже точки меня не утешали. Они навевали страшную безысходность, от которой хотелось заплакать.
А началось все с того, что у меня никак не получалось правильно написать букву «м».
Я сидел на веранде с карандашом в руке. Передо мной на столе лежал большущий лист бумаги. Белый и чистый. У окна с сигаретой стояла мама и всe время меня торопила:
— Давай пиши букву «м», и побыстрее! Мне еще в магазин надо сегодня успеть.
Учиться писать букву «м» мне не хотелось. Особенно в тот день. За окнами ярко светило солнце, и день был жаркий. Около веранды гонял мяч мой старший брат и собирался ехать на велосипеде на озеро купаться. Он еще за завтраком сообщил об этом взрослым и сказал, что может взять меня. Я было обрадовался, но тут вмешалась мама.
— Андрюше, — сказала она, — нужно сначала позаниматься.
Брат согласился меня подождать, но выставил условие:
— Только если недолго! А то я уже купаться хочу!
Щучье озеро
И вот я сидел на веранде и вместо того, чтобы думать о букве «м» мечтал об озере. Оно называлось Щучьим. Сначала я остерегался в нем купаться. Думал, что там плавают щуки, очень злые и кусачие. Одну такую я видел
в мультфильме «Ну, погоди!». Она выпрыгнула из воды, вцепилась мертвой хваткой в перчатку и с остервенением принялась мотать ее в разные стороны. Но мама мне объяснила, что эта щука из мультфильма ненастоящая и что настоящие щуки в озере давно уже не живут, потому что вода очень грязная.
— А куда они из озера подевались? — спросил я.
Мама ответила, что щуки, скорее всего, умерли и лежат на дне. Это объяснение меня несколько успокоило, но с тех пор, заходя в воду, я всегда внимательно смотрел под ноги. Боялся, что наступлю на какую-нибудь мертвую щуку, она оживет и вцепится мне в ногу.
Я уже было приготовился писать букву «м», но почему-то вдруг вспомнил кудрявого черненького мальчика, которого неделю назад видел на озере. Он бежал по песку навстречу седому мужчине и радостно вопил на весь берег:
— Дядя Аро-он! Дядя Аро-он!
Однако «дядя Арон» был веселому мальчику совсем не рад. Он все время как-то испуганно оглядывался и, когда мальчик к нему подбежал, сердито на него зашипел.
Я стал думать, почему этот дядя на озере так разозлился, и вдруг услышал голос мамы:
— Андрей! Опять ты ворон считаешь!
Додумать как следует о дяде Ароне мне в тот раз не дали — нужно было учиться писать букву «м». Читать дальше >>
Буква «М»
Мама бросила сигарету в окно и села рядом со мной.
— А бабушка говорит, что мусорить на участке нельзя! — вспомнил я.
— Что-о?! — удивилась мама. — Давай лучше пиши. Тоже мне нашелся… Возьми карандаш, как следует! Сюда смотри…
Она вывела на бумаге большую букву «М».
— Теперь давай сам. Сначала — крючок. Та-ак…
Я изо всех сил попытался сосредоточиться. Сперва дрожащей рукой нарисовал крючок. Вроде получилось. Потом принялся за палочку, но она у меня ушла в сторону.
— Куда! — закричала мама. Так громко, что я испугался. — Давай снова!
Я попробовал еще раз, и у меня опять не получилось.
Мама начала терять терпение.
— Последний раз показываю! — объявила она, нарисовала букву «м» и поднялась со стула. — Приду через пятнадцать минут! Чтобы к моему приходу ты десять раз написал букву «м»! Ясно?!
— У меня давление… — неуверенно пожаловался я. Я не знал, что такое давление. Но так всегда говорила бабушка, когда не соглашалась что-нибудь сделать или когда хотела прекратить неприятный разговор.
— Что?! — не поняла мама. — Что ты мелешь?! Какое еще давление? Не выдумывай!
С этими словами она ушла.
Мне пришлось снова взяться за работу. Старался я на совесть и, выводя крючочки и палочки, все время усердно высовывал язык и помогал себе губами. Так всегда делал, как я потом узнал, герой гоголевской «Шинели» и еще, наверное, загадочный Бартлби. Им это, кстати, помогло не сильно. Оба умерли. А я вот, как видите, не умер и остался жив. Но зато никто так и не сказал мне «Я брат твой!». Даже мысленно. Ни сейчас, ни в тот раз, когда я маленьким учился писать букву «м». Карандаш в моих руках упрямился и вместо буквы «м» будто нарочно выводил на бумаге каких-то раскоряченных лягушек.
Когда вернулась мама, я был уже весь в слезах и ждал, что меня пожалеют. Но мама, судя по всему, жалеть меня не собиралась.
— Будешь тут сидеть, пока не научишься! — строго сказала она.
Я бросил на стол карандаш и заревел.
— Андрюша, прекрати! Леня! — отчаянно позвала мама. — Сделай что-нибудь!
Из глубины дома донесся равнодушный голос отца:
— Не покупай ему больше мороженого!
— Слышал?! — злорадно поинтересовалась мама. — Больше никакого мороженого! И поделом! Кто сгрыз мою красную ручку?!
Раздалось хихиканье. Я увидел, что на веранде в дверях стоит мой старший брат и улыбается во весь рот.
— Нет, вы подумайте! — продолжала возмущаться мама. — Страна работает, из последних сил строит социализм, а этот хочет только бездельничать! Озеро, видите ли, ему подавай! Пока букву «м» писать не научишься, не будет тебе никакого озера! Слышишь?!
Я закрыл лицо ладонями и заревел еще громче.
Мне сделалось горько, оттого что вся наша великая страна ударными темпами идет вперед, выполняет и перевыполняет пятилетний план, а я один всех задерживаю.
— Во, дурак! — с сожалением в голосе произнес мой брат. — Тетя Вера, тогда я один поеду на озеро, ладно?
Мама что-то ему ответила, и он убежал.
Я почувствовал обиду. Такую сильную, что даже перестал плакать и насупившись объявил:
— Не нужно мне вашего озера! Я к дяде Саше пойду!
Видимо, такого поворота событий мама не ожидала. Но тут же нашлась:
— Не нужен ты такой дяде Саше!
Узнав, что я не нужен дяде Саше, я снова заплакал.
«Die Stadt Königsberg ist besetzt!»
Дядя Саша был для нас почти кумиром. Я имею в виду, конечно, себя и моего брата. Выглядел дядя Саша гораздо старше остальных взрослых — седой, с белой, как у доброго доктора Айболита, бородой — и это придавало ему в наших глазах гораздо больше авторитета. Бабушка — дядя Саша приходился ей дальним родственником — с уважением говорила, что раньше он работал большим начальником, а до этого воевал с фашистами. Дядя Саша часто гостил у нас на даче, и мы с братом всегда радовались, когда он приезжал. Радовались его белой бороде, его оттопыренным смешным ушам. Даже его странному голосу, шершавому, как небритый подбородок, тоже радовались. Дядя Саша был самым настоящим праздником! Он много шутил, чуть что — смеялся и показывал непонятные фокусы, во время которых монетки с его ладони исчезали, а потом вдруг снова появлялись. По вечерам он звал нас с братом к себе на верхнюю веранду и читал вслух веселые сказки из толстой книжки. Иногда он рассказывал смешные истории про то, как он однажды в детстве жил в деревне. Мы с братом всегда громко смеялись, а родители делали нам замечание.
Много лет спустя, уже после его смерти, я узнал, что для взрослых у него были припасены совсем другие истории. Фронтовые.
В одной из них дело происходило в Восточной Пруссии, в 1945 году, когда Советская армия занимала город Кeнигсберг. Его потом, как вы знаете, переименовали в Калининград. Наши войска фактически уже захватили весь город, но в одном из кварталов столкнулись с упорным сопротивлением немцев. Те засели в нескольких домах, заняли удобные снайперские позиции и яростно отстреливались. Выбить их оттуда без больших потерь не было никакой возможности. Наши командиры собрались в штабе и стали совещаться.
— Надо бы им крикнуть, что город уже взят и сопротивление бесполезно, — предложил пожилой усатый комбат. — Авось послушают…
Все дружно согласились. Позвали дядю Сашу. Он был единственный, кто знал немецкий и вдобавок отвечал за пропаганду среди войск противника.
— Значит, так, Александр Яковлевич, — обратился к дяде Саше комбат. — У нас к тебе приказ. Напиши-ка по-немецки листовку, что город Кeнигсберг взят. Мы ее нашим солдатам отдадим, и пусть они это кричат немцам.
Дядя Саша взял бумагу и написал:
«Die Stadt Königsberg ist besetzt!»
Комбат посмотрел, нахмурился и вернул дяде бумагу.
— Напиши лучше русскими буквами, а то ни черта не понятно.
И дядя Саша старательно вывел: «Ди штат Кeнигсберг ист бизецт».
— Ишь ты, — усмехнулся в усы комбат. — Совсем как по-русски.
Через десять минут улицы города огласились криками:
— Кeнигсбергу пипец!
Это были голоса советских солдат. Они кричали хором. Однако немцев, как оказалось, убедить было непросто. Они отвечали короткими автоматными очередями. Но через час все-таки сдались. Выкинули белый флаг и вышли один за другим с поднятыми руками.
Дядю Сашу комбат представил к награде.
Как вы, наверное, догадываетесь, мне и моему брату дядя Саша ничего подобного не рассказывал. А взрослым, как всегда, повезло больше.
Пушкин и православие
— Дядя Саша! — плакал я. — Хочу к дяде Саше!
Где-то наверху хлопнула дверь, и через минуту на веранду вошел улыбающийся дядя Саша.
— Что за шум, а драки нет? — весело спросил он.
В руке дядя Саша держал толстую серую книгу.
— Андрей букву «м» не может научиться писать! — с отчаяньем пожаловалась мама и взяла из пачки сигарету. — Прямо не знаю, что делать!
Дядя Саша с самым серьезным видом склонился над моими каракулями и прищелкнул языком:
— Дела…
Я шмыгнул носом.
Дядя Саша выпрямился, и лицо его приняло добродушное выражение.
— Верочка, — ласково произнес он. — Вы когда-нибудь встречали человека, который не научился писать букву «м»?
Мама в ответ невесело хмыкнула и принялась разминать пальцами сигарету. Я тоже задумался над его вопросом и почему-то сразу успокоился. Мне пришло в голову, что я, наверное, единственный такой на свете, кто не умеет писать букву «м», и потому не похож на всех остальных. Это неожиданное открытие наполнило меня ощущением собственной значимости. Я понял, что всe на свете могу, и поднялся со стула. Но дядя Саша весело мне подмигнул и пальцем показал, чтобы я сел обратно. Я снова залез на стул. А дядя Саша взял со стола толстую серую книгу, ту самую, которую он принес на веранду, и принялся ее листать.
— Я тебе сейчас сказку почитаю, — пообещал он, не отрываясь от книги, — про царя Салтана, а ты внимательно послушай. О, вот, нашел наконец… Слушаешь?!
Я важно кивнул. Буква «м», Щучье озеро и хихикающий брат как-то сами собой забылись, и мне уже захотелось слушать сказку.
— Ее сочинил, — пояснил дядя Саша, — наш самый великий поэт.
Узнав, что сказку сочинил кто-то великий, я почувствовал некоторую ревность и строгим голосом поинтересовался:
— А как его фамилия?
Этому вопросу я научился в детском саду от нашей воспитательницы. Она задавала его каждый день обычно тем, кто плохо себя вел. И всегда строгим голосом. Молодая врачиха, когда нас приводили к ней на осмотр, тоже первым делом спрашивала: «Как твоя фамилия?» В конце концов я усвоил, что это очень важный вопрос, и его обязательно надо спрашивать.
— Фамилия? — удивился дядя. — Пушкин. Тебе что, не нравится?
Он так спросил, потому что я поморщился. Фамилия мне, в самом деле, не понравилась. Не подумайте только, что я — сноб и всe такое… Гениальность «нашего всего» я в конце концов оценил. Просто в пять лет мне не понравилось это нелепое сочетание звуков. Будто кто-то случайно не удержался и коротко пукнул. И, пукнув, тут же этого устыдился.
— Ты что, Пушкина не знаешь? — вмешалась мама.
Я только сейчас заметил, что она никуда не ушла и все это время стояла с сигаретой у окна.
Дядя Саша принялся громко читать и ходить с раскрытой книгой взад-вперед по веранде:
— Три девицы под окном пряли поздно вечерком…
Я ничего не понимал. Ни кто такие девицы, ни что значит «пряли». А спросить постеснялся. Мне и так было стыдно за то, что я не знал, кто такой этот Пушкин. Но когда дядя дошел до слов «то на весь крещеный мир приготовила б я пир», я не выдержал.
— «Крещеный» — это что? — перебил я его. Про пир я был в курсе. Пир — это когда люди собираются и едят много разных вкусных вещей: салаты, фрукты, овощи, мороженое. Со словом «мир» тоже всe казалось понятным.
А слово «крещеный» я слышал впервые.
— Крещеные люди, — отозвалась мама у окна, — это те, кто в бога верит и в церковь ходит.
Я очень удивился, что есть такие люди. В детском саду нам рассказали, что в бога люди верили давным-давно, при царе, когда жили помещики и капиталисты. А потом, когда их прогнал Ленин, выяснилось, что бог встречается только в сказках, и есть только природа. Дядя продолжал читать, но я больше его не слушал. Я серьезно задумался. Этот Пушкин, чем дальше, тем всe меньше мне нравился. В его сказке выходило, что пир приготовят только специально для тех, кто верит в бога. А всех остальных, кто против царя и уже знает, что бога нет, например, меня и моих друзей из детского сада, на пир не пустят.
— Так нечестно! — пожаловался я.
Дядя Саша прервал чтение.
— Что нечестно?
— Андрюша! — вмешалась мама. — Сколько раз тебе надо повторять: перебивать взрослых невежливо!
— А детей, выходит, перебивать вежливо? — поинтересовался дядя Саша.
— Нечестно, что нас на пир не пустят! — продолжил я. — Мы ведь не верим в бога.
Дядя Саша громко захохотал.
— Верочка, вы слышите?
— Слышу, слышу, — раздраженно отозвалась мама и повернулась к нам спиной. Видно было, что ей совсем не смешно. — От него с ума сойти можно!
Я не мог понять, почему она так сердится, и зачем-то снова взял со стола карандаш.
— Он у вас точно филологом будет! — Дядя Саша захлопнул книгу. — Иди-ка, Андрюша, лучше в сад — поиграй.
— Пусть сначала букву «м» писать научится, — сердито буркнула мама. — А там видно будет…
И они начали разговаривать на какие-то непонятные взрослые темы. А я тогда подумал, что читать гораздо лучше, чем писать. Потому что, когда пишешь — тебя все ругают, а когда читаешь, наоборот, — хвалят. А еще лучше — это я теперь усвоил твердо — когда тебе читают, и ты задаешь вопросы. Причем не вслух, а мысленно, самому себе.
В фитнес-центре
Я вырос, закончил школу, потом — университет, устроился на работу, и вроде бы наконец оказался предоставлен самому себе. Но окружающие по-прежнему советуют мне читать. Даже если у меня возникает желание заняться чем-нибудь другим.
Пару лет назад я зашел в фитнес-центр. Решил на старости лет мышцы подкачать. Когда я заполнял у стойки анкету, ко мне подошел здоровенный бугристый инструктор непонятного возраста и спросил, кем я работаю. Я ответил, что доцентом в университете. Он как-то неопределенно хмыкнул и сказал, что будет ждать меня в тренажерном зале. Я переоделся, зашел в зал и сразу же его увидел. Он стоял рядом с какой-то штангой и, скрестив руки на груди, равнодушно жевал жвачку. Чтобы показать интерес, я спросил (получилось очень неубедительно):
— Скажите, какие тренажеры мне полезны?
— Вам? — Инструктор, не переставая жевать, скептически измерил взглядом мою фигуру. — Все!
Я подошел к какой-то конструкции. Минут пять ее изучал. Понял, что надо дергать за черную ручку. Сел, изо всех сил дернул… и что-то посыпалось на пол. А ручка осталась у меня в руках. Через секунду рядом оказался инструктор. Обреченно вздохнув, он принялся подбирать детали тренажера и возвращать их на прежнее место.
Я протянул ему оторванную ручку. Он взял ее, принялся, кряхтя, приделывать. Потом вдруг повернулся ко мне и безнадежным голосом произнес:
— Знаешь, доцент! Ты только не обижайся, ладно? Лучше иди домой и читай свои книги…