Вадим Рутковский:  Человек — это звучит горько. Венедикт Ерофеев в версии Марка Захарова

На одном из сайтов, где размещен текст прозаической поэмы Венедикта Ерофеева «Москва — Петушки», в графе «Жанр» по-простому написано «Юмор» — будто речь про «Аншлаг, аншлаг». В спектакле Марка Захарова поклонникам такого рода «юмора» достается от души. Впрочем, «достается» — как бы резко ни звучали отдельные фрагменты — не совсем подходящее слово; и Захаров, и Ерофеев мудры и слишком снисходительны к человеческой природе, чтобы бичевать ее. С юмором у них, кстати, всё в порядке, но юмор этот в новой постановке становится метафизическим, что ли: Захаров легко избавляется от большинства примет советской или любой иной действительности, почти никакой бытовухи, красный глаз семафора — центральное звено лаконичной абстрактной сценографии, черная звезда смерти у кремлевской стены — траурный визуальный эпилог. Более того, на сцене даже не пьют: алкоголь — любимый Веничкин медиатор для связи с ноосферой — упоминается, конечно, но не материализуется, ничего лишнего, только человек с нервной пластикой артиста Игоря Миркурбанова, одиночка в черном костюме, на авансцене, в постоянном прямом и явном контакте с аудиторией, даже во втором акте, где он больше молчит, вместе со зрителями наблюдая за чехардой пассажиров электрички, отправляющейся не иначе как на небеса.

Спектакль называется «Вальпургиева ночь», но героя зовут Веничка, из «Петушков» — сюжетная конструкция и большая часть слов; у трагедии «Вальпургиева ночь, или Шаги командора» заимствован мотив карательной психиатрии, в психушку же герой попадает после незадавшегося самоубийства на Гагаринской площади. В прологе использована сюрреалистическая история, открывающая эссе «Василий Розанов глазами эксцентрика»: «...Алексей Маресьев сказал: “У каждого в душе должен быть свой комиссар”. А у меня в душе нет своего комиссара. Нет, разве это жизнь? Это не жизнь, это фекальные воды, водоворот из помоев, сокрушение сердца. Мир погружен во тьму и отвергнут Богом.
 Не подымаясь с земли, я вынул свои пистолеты, два из подмышек, третий – не помню откуда, и из всех трех разом выстрелил во все свои виски и опрокинулся на клумбу, с душой, пронзенной навылет. “Разве это жизнь? — сказал я, подымаясь с земли. — Это дуновение ветров, это клубящаяся мгла, это плевок за шиворот — вот что это такое. Ты промазал, фигляр. Зараза немилая, ты промахнулся из всех трех пистолетов, и ни в одном из них больше нет ни одного заряда”».

Стоп, а может, трио белоснежных ангелов с трогательно трепещущими крылышками не зря так испугалось выстрелов, и не промахнулся наш пьющий позер, умница, поэт и изгой, вот и болтает теперь с ангелами, переносится в пространстве и времени со скоростью мысли, и всё, что мы видим, — путешествие смятенной Веничкиной души? Такая трактовка не противоречит жанру, а жанр спектакля совпадает с «Петушками» — путешествие, как и было сказано. Жаждущий хереса Веничка сбегает из психушки при помощи своей самой верной поклонницы Зиночки (Александра Захарова играет по сути несколько героинь, но одну мировую женскую душу, хоть Зиной назови ее, хоть нет) и едет в Петушки, в думах о родине и непристойной Афродите, боге и пухлом и кротком младенце. Из придорожного буфета — к стенам ускользающего Кремля, от рождения — к смерти.

Марк Захаров проделал титанический труд, создав целостный театральный текст по «всему Ерофееву». В эту мозаику встроены и цитаты, использованные самим Веничкой в записных книжках; столыпинская фраза «Распускайте Думу, но не трогайте Конституцию» в свете деяний Госдумы нынешнего созыва звучит актуальным призывом к действию. «Ленком», единственный русский театр со вкусом к нестыдному, мастерски поставленному шоу, всегда отличался и вкусом к политической остроте. Однако сиюминутной актуальности спектакль счастливо избегает: как ни умиляйся совпадениям с днем сегодняшним, афоризмы Ерофеева вне времени. Все на свете должно происходить медленно и неправильно, чтобы не сумел загордиться человек, чтобы человек был грустен и растерян. А если уж помянули Конституцию, то есть хорошая фраза и о ней (в спектакле, кажется, не используется): Конституция должна гарантировать человеку право на галлюцинацию и «перманентную угнетенность».

В фойе «Ленкома» висит афиша с текстом Анатолия Смелянского о Марке Захарове — Пьеро, всю жизнь игравшем Арлекина. Точь-в-точь такой же и Ерофеев, автор, к которому Захаров обратился чуть ли не случайно и обнаружил в нем стопроцентно своего героя. Это он, Веничка, идеально встроился в галерею великих и прекрасных ленкомовских «неудачников»: тут Николай Петрович Резанов и окопавшиеся в спортзале «Школы для эмигрантов» Виктор и Серж, Писатель-Орфей на рандеву с палачом, доктор Дымов из недавних «Небесных странников» и вечный странник Пер Гюнт. Разве что говорит словоохотливый Веничка за них за всех — и его помноженная на захаровскую афористичность возвращает желание внимать каждому слову, слушать — и мыслить.