Вадим Рутковский:  Место кинокритиков — в лесу самоубийц: шум и гам Каннского фестиваля

Всем привет!

Начну с дурного. 16 мая, даром что день рождения моей институтской подруги Лизы Филимоновой, оказался самым бездарным днем за все 11 Каннских фестивалей (и Лизу в итоге поздравить забыл). Начинался, правда, здорово — плакал на нежнейшей трагикомедии Нанни Моретти «Моя мать». А потом понеслось: в «Двухнедельнике режиссеров» на 10 минут задержали первую часть трилогии Мигеля Гомеша «Тысяча и одна ночь», из-за чего четкий план на день накрылся. Ладно бы, Гомеш, которого я ждал чуть ли не больше всего, оказался так велик, что хоть ничего больше не смотри. Нет, проекция сказок Шахерезады на реальные события, случившиеся в общественно-политической жизни Португалии в 2013–2014-м, оказалась вялой, анемичной, во всех смыслах кризисной рефлексией. Еще до титров Гомеш дает панораму закрывающейся судоверфи, за кадром звучат голоса рабочих (почти прямое продолжение фильма «Моя мать», героиня которого — режиссер в исполнении Маргериты Буи — снимает кино о рабочих, протестующих против закрытия фабрики, купленной капиталистом, играть которого из Америки выписан Джон Туртурро; на эпизодах с Туртурро можно заплакать от смеха, но вообще заглавная героиня — мать Маргериты — умирает от болезни сердца, и картина — о трепетном расставании, с родными, любимым латинским языком, кино и жизнью).

После вступления с докерами Гомеш появляется в кадре сам, чтобы признаться в растерянности перед действительностью, неспособности провести обобщающую параллель между закрытием верфи и активизацией ядовитых ос, невозможности снимать кино. Кокетливо расписавшись в бессилии, Гомеш убегает из кадра, оставляя съемочную группу в положении слепых щенят. Потом начинаются, собственно, сказки — в первой, например, африканский шаман награждает изнурительными стояками уже привыкших к импотенции политиков и банкиров, подсчитывающих годовой долг Португалии. Во второй судья, владеющий языком птиц и зверей, судит петуха, чье кукареку мешает спать жителям тихой деревушки — петушиный процесс разворачивается на фоне летних пожаров (причиной оказывается огонь ревности) и выборов мэра. В третьей «великолепный» энтузиаст готовит первоянварский заплыв-марафон, слушая реальные исповеди безработных и взирая на мертвого левиафана, выброшенного волной. Не знаю, смотреть ли оставшиеся две части трилогии — может, и рискну из любви к режиссеру (тем более что совпадает показ второй серии с конкурсным фильмом одного из самых нудных режиссеров мира, Стефана Бризе; как заставить себя его посмотреть «для галочки», пока непонятно), вдруг апатичная меланхолия, разлитая в первом томе «Арабских ночей», сменится энергией.

Правда, сама по себе энергия — еще не залог удачи. Вот конкурсный «Мой король» Майвенн с дуэтом Венсана Касселя и Эммануэль Берко, история растянувшейся на года любви, с браком и разводом, ставшим новым началом отношений, пульсирует (как открывающий сцену знакомства героев на дискотеке трек Son Lux) и пышет драйвом (как отчаянный секс, которому героиня Берко не изменяет даже на последнем месяце беременности). Но в итоге ощущение пшика — ну ок, про отношения, неплохо, да, но совсем необязательно. Лучше бы взяли в конкурс вытесненные в «Двухнедельник» «Три воспоминания о моей молодости» Арно Деплешена, второе воспоминание в котором — о поездке французских школьников в советский Минск с контрабандной валютой для евреев-«отказников» — выполнено в стилистике нуара и напоминает о «Часовом» (тогда как третья часть напоминает другой фильм Деплешена, «Мою сексуальную жизнь», предысторией которой и является).

Впрочем, я забегаю вперед. Возвращаясь к бездарному дню: вечером не попал сначала на внеконкурсный режиссерский дебют Натали Портман «Сказка о любви и тьме» — пришел впритык, мест нет. Не то чтобы я жаждал посмотреть биографию израильского писателя Амоса Оза, просто очень уж хотелось сфотографировать Портман для инстаграма (Американская транснациональная холдинговая компания Meta Platforms Inc. по реализации продуктов ‒ социальных сетей Facebook и Instagram запрещена на территории России *) (ужасно завидую
инстаграму (Американская транснациональная холдинговая компания Meta Platforms Inc. по реализации продуктов ‒ социальных сетей Facebook и Instagram запрещена на территории России *) журнала «Сеанс», который ведет великая Маша Кувшинова, автор книг «Кино как визуальный код» и «Балабанов», но еще и удивительный фотограф, чьи кадры со звездами — тоже образец энигматического визуального кода). Потом не попал на конкурсную «Кэрол» Тодда Хейнса, притом что пришел за полчаса и нагло стал почти в начало очереди для обладателей аккредитации синего цвета (другая мне не светит: для каннских бюрократов интернета будто нет, а поскольку бумажный «Сноб» — не daily газета, ходить мне с второстепенным бейджем до посинения). Нервная итальянская синьора стала хватать за рукав, пытаясь выдворить из очереди, не найдя же поддержки ни у меня, ни у окружающих, стала изливать свое негодование в твиттер: Awful people cutting the line! Ну извините, другого выхода нет — я приехал смотреть кино, простаивать в очередях часами физически невозможно: перерыв между сеансами редко длится больше получаса. В случае с «Кэрол» наглость не помогла: первый раз на моей памяти даже в большой зал «Дебюсси» почти никто из «синих» (включая сердитую итальянку) не попал.

Не попал и не попал, фильм никуда не денется, но я так долго выступаю в формате «у каждой проститутки своя грустная история», чтобы подвести к тому, как отвратительны кинокритики (исключая, конечно, моих непосредственных знакомых и друзей); их не жалко подрезать в очередях. Собственные представления о прекрасном им важнее кино, потому и устроили отвратительную обструкцию «Морю деревьев» Гаса Ван Сэнта. Оглушительное «бу», чудовищная пресса («кошмар конкурса» — самое невинное из оскорблений; про «Кэрол» же пишут так: Performances as beautiful as could be imagined. Haynes as good as any working director; бездари) — и все потому, что Ван Сэнт обманул ожидания. От вдохновленной японскими кайданами — историями о призраках — киносказки ждали метафизики и эзотерики типа «Последних дней», когда Ван Сэнт увлекался Сокуровым и Белой Тарром. Получили почти бульварный роман — бесстыдно сентиментальный, прямолинейный, почти примитивистский. Нахальный микс мелодрамы (герой Мэттью Макконохи, физик-агностик, приезжает в японский лес самоубийц после смерти жены — Наоми Уоттс) с приключениями (покончить с собой Макконохи мешает встреча с японским суицидником, после которой пара новообращенных друзей пытается, напротив, выжить в условиях дикой природы) и мистикой (призраки, как и было сказано). Простодушием в сочетании с широким постановочным стилем «Море» напоминает старый Голливуд, обилием самоцитат — интимный дневник; я, сам до поры не понимавший, как к этому зрелищу относиться, перестал недоумевать в кульминационном эпизоде диалога Макконохи и его японского партнера Кена Ватанабе у ночного костра (кстати, вся «Япония» снята в Массачусетсе). Сцена почти один в один повторяла диалог Ривера Феникса и Киану Ривза в «Моем личном штате Айдахо». Красота! А тем, кто выл «бу», место в сумрачном лесу.

Поддержать Ван Сэнта приехал Робби Уильямс, чье появление на красной дорожке взбаламутило живущих у красной дорожки фотографов. У меня же на этом фесте другой любимый музыкант. Кино иногда не только кино. Сейчас поясню, что имею в виду. Вот, например, участник «Особого взгляда», триллер «Мэриленд», камерный, клаустрофобический, параноидальный, захватывающий больше претензий, чем может проглотить. Есть Венсан, пес войны, легионер с уймой физических и психических травм, во время вынужденной передышки устраивающийся охранником на виллу Мэриленд. Есть Джессика, жена приближенного к министрам бизнесмена, очевидно, торговца оружием, и их маленький сын. Когда дельца арестовывают на границе с Швейцарией, дом подвергается атаке неизвестных в маске: полицейская охрана отчего-то снята, вырезать анонимных бандитов приходится Венсану и его товарищу, финальное объятие Джессики будет выстраданной наградой. В главных ролях Матиас Шунэртс, известный по «Ржавчине и кости», и Диана Крюгер — но доминируют в фильме не они; и, выйдя на сцену для представления, актеры оказались где-то сбоку. Случайно, конечно, однако по правую руку от режиссера Алисы Винокур оказался артист, реально сделавший весь фильм, — электронный музыкант Gesaffelstein, треки которого определяют болезненную и манящую атмосферу «Мэриленда».

Зато никакой запоминающейся музыки в самом нейтральном конкурсном фильме «Громче бомб», даром что назван он по альбому The Smiths Louder Than Bombs. Норвежец Йоахим Триер, гостивший в «Особом взгляде» три года назад с вольной экранизацией хроники самоубийства Дрие Ла Рошеля «Осло, 31 августа», сделал — не без изящества, но без малейшего куража — гибрид семейной и подростковой драмы. Изабель Юппер — выдающийся военный фотограф — гибнет в автокатастрофе, оставляя семью: мужа, взрослого сына и сына-подростка, вынужденных учиться жить «после» (о расставании с близкими и растворении в памяти еще несколько лент, от «Моей матери» до «Путешествия к берегу» Киеши Куросавы, где призраки покойных близких легко материализуются и растворяются буквально). На эту диетическую картину тоже пришлось пробиваться с боем — какое-то безумие творится в этом году. Зато мало кто пришел на другой фильм с Юппер, внеконкурсный «Асфальт» Самуэля Беншатри — и зря. Один из самых смешных фильмов года ловко сплетает «маленькие комедии большого дома»: о потерявшемся американском астронавте, которого приютила арабская бабушка, о жертве «Кеттлера», влюбившемся в ночную медсестру, и о стареющей актрисе, подружившейся с одиноким подростком. Актрису и играет великая Юппер, наблюдать за которой в пародийной ипостаси и веселее, и интереснее, чем у Триера, банально использующего трагическое амплуа Юппер. В «Асфальте» она сама над ним смеется — и пересматривает «Кружевницу» великого Клода Горетта. Ему посвящал свой недавний фильм швейцарский вундеркинд Лионель Байер, один из моих любимых режиссеров. Новый фильм Лионеля «Тщеславие» показывают сегодня в параллельной каннской программе Acid. Мечтаю посмотреть!