Атеист Семен

Семен Арамеец был атеистом, поэтому совершенно забыл, что сегодня Рождество.

Он только что подрулил на своей новенькой машине к небольшой гостинице и остановился около самого входа. «Вы достигли цели», – торжествующе оповестил его мелодичный женский голос навигатора. Фасад трехэтажного деревянного дома был украшен разноцветными лампочками. Снег перед входом был недавно расчищен, но на черный, старательно выметенный асфальт уже снова летели крупные белые хлопья. Одинокий Санта-Клаус с мешком за спиной карабкался по веревке на балкон второго этажа.

Семен вышел из машины и вздрогнул от холода: он совсем забыл, что последние полчаса непрерывно поднимался по петлистой горной дороге и, должно быть, забрался на изрядную высоту. Внизу, на заправке было тепло, даже жарко – Семен скинул пиджак, оставил в пиджаке бумажник, и ему пришлось возвращаться к машине, чтобы заплатить за бензин. Заправившись, он решил остановиться и переночевать, и навигатор сообщил ему, что ближайшая гостиница – это «Альпина», в семи с половиной километрах. «Как вы меряете расстояние? – снова и снова спрашивал у навигатора взопревший на горных поворотах Семен. – По прямой, что ли?» Наконец после того, как он в очередной раз указал хладнокровному женскому голосу на его умственную отсталость, лес раздался перед машиной, и из-за огромных, засыпанных снегом елей вынырнули разом пустая парковка, фонарь и одинокий дом.

Семен надел пиджак и скептически оглядел гостиницу. Если не считать украшений на фасаде, она выглядела заброшенной – ни в одном окне не было света. Арамеец поднялся по лесенке на крыльцо и открыл входную дверь.

В холле было темно, только в дальнем углу из-за приоткрытой двери выбивалась узкая полоса света. Семен подошел поближе. Он услышал приглушенный женский голос.

– А я тебе говорю, – раздраженно возражала невидимому оппоненту невидимая женщина, – что если еще хоть раз кто-нибудь попытается проехаться здесь на дурачка, то я этого человека просто выставлю на улицу за нарушение правил проживания. И мне все равно будет, кто это. Хоть шейх арабский, хоть президент страны. Я не для того эти правила на восемь языков переводила, чтобы любой проезжий мог у себя в номере питаться.

– Да никто не питается, – устало возразил мужчина.

Услышав русскую речь, Семен усмехнулся про себя. Не зря, подумал он, такой ехидный был голос у этой бабы в навигаторе: нашла мне соотечественников в швейцарском лесу.

– А ты проверял? – с вызовом спросила женщина, и Семену сразу же представилась невысокая, полная домохозяйка в домашних тапочках, теплых рейтузах, фартуке и вязаной кофте. Он еще раз победно усмехнулся и нащупал в кармане пиджака лихорадочно дрожавший телефон. Нагретый его ладонью, беспокойный предмет показался ему на секунду живым существом, и он даже слегка расстроился, когда телефон перестал дрожать и замер.

– Нет, – глухо ответил мужчина, и Семен сразу же представил себе понурого человека в неопределенной одежде: какой-то ком войлока, а не человек, серое облако с виноватыми глазами. Вот во что превращается мужчина после нескольких лет семейной жизни, подумал Арамеец. Он поежился от удовольствия, вспомнив свежий уличный холодок: бодрящий озноб заново обретенной свободы.

– Мы вылетим в трубу с твоим идеализмом! – воскликнула женщина. – Тебя кто угодно за нос проведет, ты такой же деловой человек, как я – балерина. А я вот пойду и проверю! И ты отлично знаешь, чем это кончится. Я уверена, что у них с собой еда в номере!

– Не надо делать из мухи слона, – примирительно ответил мужчина.

Телефон в кармане у Семена снова настойчиво завибрировал. Семен вынул руку из кармана и, не зная, что делать с этой неожиданно свободной рукой, поправил и без того ровно висевший на стене эстамп.

– А у тебя всегда все замечательно! – воскликнула женщина с истерическим напором, и Семен в темноте с готовностью кивнул головой: вот, они всегда так. – Что бы ни случилось! Семья на грани катастрофы: дочка без образования, про себя я вообще молчу, у меня приличного платья не было с тех пор, как мы в эту историю ввязались, а ты знать ничего не желаешь, считаешь себя большим бизнесменом. Я хочу жить по-человечески, понимаешь ты или нет? Я хочу прилично одеваться. Я хочу, чтобы у нас машина наконец появилась, а не какая-то таратайка. Я раз в год в отпуск ездить хочу, по крайней мере.

Замужние женщины, думал Арамеец, они просто не могут остановиться. У них есть в голове набор фраз на все случаи жизни, и они не перестанут спорить, пока его не израсходуют до конца. Нет, подумал он, снова нащупывая в кармане дрожавший телефон, дудки! Со мной такого не произойдет, я всего этого счастливо избежал! А ведь едва не оказался на месте этого несчастного бесформенного человека! От этой мысли у Семена даже холодок пробежал по спине, и он отдернул от телефона руку так, будто в кулаке у него был теплый комок негашеной извести.

– Мы же с тобой уже тысячу раз говорили на эту тему. – В голосе мужчины послышалось упорство, и Семен обрадовался про себя этой интонации так, будто он не спор двух супругов подслушивал, а был свидетелем спортивного состязания и болел за одну из команд. – Я тебе с самого начала говорил, Петр Иванович тебе с самого начала говорил: первое время будет непросто. Ты говорила: да-да. А теперь начинаешь скандалить и предъявлять претензии.

Голоса теперь доносились из-за двери уже не приглушенные, как раньше, а в полную силу, так что слышно было каждое слово, каждое придыхание. С минуты на минуту Семен ждал звона посуды.

– Первое время! – восклицала женщина. – Первое время! У тебя уже три года как первое время!

– Не три, а полтора.

Арамеец вытащил из кармана красивый, дрожащий, мерцающий аппарат. На его табло ярко светилось слово Martyshka.

– Мне надоели эти разговоры о том, что все пойдет как надо! – доносился до него раздраженный голос женщины. – Я эти разговоры слышу с тех пор, как мы поженились. Все будет, все будет – и ничего нет. Я живу только твоими обещаниями.

– Это называется «период первоначального накопления».

Надпись погасла, но Семен с досадой смотрел еще некоторое время на погасшее табло, прежде чем снова положить телефон в карман.

– Мне все равно, как это называется, – послышалось из-за двери. – Я тебя предупреждаю: если я хоть у одного постояльца еще раз хоть одну крошку хлеба в номере найду, я его выгоню. И мне наплевать на репутацию и на все твои доводы. По мне, пусть здесь хоть бордель будет, лишь бы деньги платили. Еще и лучше, если бордель. Я тут с утра до вечера переламываюсь, и все для чего? Чтобы любой дикарь у себя в номере бутерброды ел?

– Да не ест никто в номере никаких бутербродов!

– Посмотрим.

Телефон снова ожил в кармане. Семен вытащил его и решительно надавил пальцем на кнопку.

– Значит, слушай меня внимательно, – сказал он. – Я все обдумал. Ты можешь крутить романы с кем хочешь, никто тебе этого не запрещает. Более того, я тебе даже благодарен за эту откровенность... Нет, послушай... Нет... Это даже с биологической точки зрения совершенно правильно. Да, именно с биологической! Женщины так устроены: они заботятся о продолжении рода. Им необходимо оплодотворение. Да, не перебивай меня, а слушай! При чем тут твои извинения? Женщины выбирают себе партнера не для совместной жизни, а именно для продолжения рода, больше ни для чего! И если этот партнер не выполняет своей функции, они очень скоро начинают искать себе другого партнера для оплодотворения. Да! Ничего не поделаешь – природа. А я не готов сейчас иметь ребенка. Нет! Я тебе сразу об этом сказал. Но ты думала, что это шутка, временное помешательство, потому что женщина не может понять, что человек не хочет иметь ребенка. Так вот, это не шутка, это отчетливая и продуманная жизненная позиция. И ты абсолютно правильно сделала, что завела себе другого человека. Подожди, не перебивай! Я тебя совершенно ни в чем не обвиняю. Ты все сделала правильно. Да! И закончим на этом. Да. Да. Окончательно. Всего хорошего.

Пока он говорил, в холле появились владельцы гостиницы. Под потолком вспыхнул свет. Они оказались совершенно не такими, какими их представлял себе Семен. Женщина была высокая, немолодая, очень хорошо сложенная, с некогда красивым, но изрядно постаревшим и оттого очень ухоженным, тщательно загримированным лицом. В ее манере держать себя чувствовалось что-то вычитанное в переводных романах, подсмотренное в модных журналах. Она независимо, но вместе с тем достаточно приветливо взглянула на Арамейца, улыбнулась и снова скрылась за дверью. Мужчина оказался высоким, лысым, одетым в клетчатый профессорский пиджак с замшевыми заплатами на локтях, в джинсы и начищенные черные полуботинки. Над нагрудным карманом его пиджака была приколота табличка со словом Nikolai. Он сразу же встал за стойку. Пока Семен разговаривал по телефону, он щелкал клавишами своего компьютера с таким видом, будто был глухим от рождения и гордился своей глухотой. Семен показал ему на пальцах: одна ночь. Мужчина кивнул без всякого выражения на лице, еще немного пощелкал клавишами и достал с полочки ключ с массивным довеском. Семен положил на стойку свою кредитную карточку и водительские права. Владелец гостиницы снова молча кивнул и защелкал клавишами. Когда Семен выключил телефон, мужчина пододвинул ему тщательно заполненный формуляр и протянул авторучку.

– Распишитесь вот тут. На одну ночь, я правильно вас понял?

– Да.

Арамеец поставил в соответствующей графе свой крючковатый росчерк и забрал документы.

– Номер триста шесть, – сказал Nikolai, протягивая ключ. – Третий этаж по лестнице и направо. Можем предложить вам праздничный ужин.

Арамеец остановился и обернулся к стойке.

– Праздничный ужин?

– По случаю Рождества, – с предупредительным достоинством отозвался мужчина. – У нас в меню малайзийский ренданг, муртабаки в кокосовом молоке, гадо-гадо, устрицы в соусе из лимонной травы и дыня с мороженым.

Он смотрел на Арамейца глазами циркового артиста, только что исполнившего сложный трюк: казалось, что он ждет аплодисментов. Арамеец подошел поближе.

– А почему малайзийский?

– Фьюжн, – коротко ответил хозяин гостиницы.

– Что?

Мужчина пожал плечами.

– Глобализация, – сказал он так, будто глобализация была заразным заболеванием. – Очень много в последнее время постояльцев из Юго-Восточной Азии.

– Интересно, – кивнул Семен, думая совершенно о другом.

– Так как?

Только теперь Семен почувствовал усталость – и одновременно удовольствие, как после тяжелой физической работы.

– Да, – сказал он, улыбаясь этому ощущению. – С удовольствием.

Владелец гостиницы просиял.

– Через полчаса все будет готово.

– Спасибо.

Семен поднялся к себе в номер. Номер был небольшой, с чистой ванной комнатой, дешевым телевизором и большим окном. Семен бросил дрожавший телефон на широкую кровать и скрылся в ванной.

Через двадцать пять минут он, принявший душ и посмотревший по телевизору начало программы новостей, сидел за столиком в совершенно пустом ресторане. Посидев в одиночестве минут десять, он отправился искать хозяев. Завернув за раскрашенную цветами перегородку, отделявшую помещение ресторана от кухни, он снова услышал доносившиеся из-за приоткрытой двери голоса.

– Мама, по-моему, очень расстроена.

На сей раз голос был девичий, высокий, вопрошающий.

– Понимаешь, Лора, – знакомый Семену мужской голос звучал теперь так авторитетно и весомо, что даже Семену все гостиничные проблемы сразу показались мелкими и незначительными, – у нас в семье сейчас довольно трудный период. Мы все вместе взялись за дело, которым никто из нас раньше никогда не занимался. Это дело само по себе довольно трудное, а тут еще отсутствие навыка, привычки... Поэтому понятно, что мама расстроена. Я тоже иногда расстраиваюсь, у меня тоже иногда совершенно руки опускаются, мне тоже иногда кажется, что мы находимся в плачевном положении, но я стараюсь этого не показывать, потому что я знаю: мои сомнения и мои сожаления нашего положения не улучшат. Наше положение может улучшить только работа, понимаешь? Нам необходим успех.

– Мама говорит, что здесь полно отрицательной энергии.

– Где – «здесь»?

Семен осторожно выглянул из-за загородки. Зал ресторана был по-прежнему пуст, разноцветные гирлянды висели под потолком, а на стене мерцало лампочками большое панно, изображавшее Санта-Клауса с мешками подарков в санях, запряженных оленями.

– Здесь. Она посмотрела в интернете – говорит, тут раньше для нищих был приют. Говорит, что мы тоже будем как нищие.

Невероятное нужно терпение для того, чтобы строить семейную жизнь, подумал Семен, просто невероятное. У меня такого терпения нет и быть не может, я сангвиник. Я не готов посвятить всего себя каждодневной борьбе с самыми дикими предрассудками.

– Я подумал: может быть, нам всем вместе съездить куда-нибудь на несколько дней? – спросил мужчина, как будто размышляя вслух.

– Куда? – с некоторым удивлением и даже подозрением в голосе поинтересовалась дочь.

Вот награда за все труды, подумал Семен: ни на секунду эта самоуверенная, красивая, семнадцатилетняя, загорелая блондинка не поверит в то, что ее отец может предложить что-то дельное. Отцы для них – это глупые неудачники, изо всех сил цепляющиеся за обломки дурацких перспектив: гостиница, отпуск, новая дешевая машина. А сами эти блондинки только и думают о том, как бы сбежать куда-нибудь без всякой оглядки – и правильно, кстати, делают. Семен почувствовал неожиданную солидарность с невидимым подростком, он даже ощутил себя на мгновение этим подростком, совершенно безответственным, совершенно не представляющим себе, что ему делать со своей неожиданной свободой, – и от этого ощущения у него как-то сладко защекотало в гортани.

– Ну, я не знаю... – нерешительно протянул отец. – Куда-нибудь на юг.

– Это было бы здорово, – с неожиданным энтузиазмом откликнулась дочь. – Можно было бы Макса с собой взять.

Некоторое время из-за двери не доносилось ни слова.

– Я давно хотел с тобой поговорить насчет Макса, – послышался наконец мужской осторожный голос. – Я, честно говоря, не понимаю, что ты такого особенного находишь в этом молодом человеке.

– Он очень хороший человек, – не дожидаясь паузы между репликами, ответила дочь.

– Ему двадцать девять лет! – возразил отец. – Но он до сих пор живет на содержании у родителей! Он говорит, что хочет стать историком, политологом. Прекрасно, почему нет?! Но он ведь никак курса закончить не может! Говорит, что ему нужно время, что ему нужно поближе познакомиться с жизнью. Действительно, нужно, но только он это как-то очень уж своеобразно делает: ездит все время неизвестно с кем в какие-то сомнительные путешествия, живет по нескольку месяцев то здесь, то там, потом в один прекрасный день появляется и говорит, что стал другим человеком. Неужели у тебя нет больше никого из знакомых? Какого-нибудь приличного молодого человека с определенными целями, с более или менее ясным представлением о жизни?

Семен прислонился к дверному косяку. В приоткрытую дверь кухни он видел край металлического стола и торчавшую из миски рыбью голову.

– Папа, я тебе тысячу раз говорила, – ответила дочь недовольно, – что мне не нужен приличный молодой человек. Хорошо тебе будет, если я выйду замуж за приличного молодого человека и буду потом всю жизнь страдать именно потому, что он приличный, потому что он ни к чему особенному не стремится, потому что он такой же, как все?

– А что же в этом плохого – быть таким же, как все? – язвительно поинтересовался отец. – И что уж такого особенного в этом твоем вечном студенте?

– Он интересный, по крайней мере, – громко возразила дочь. – Как же ты не понимаешь, что всем всегда кажется, будто их жизнь особенная, единственная, ни на что не похожая, и что провести ее тоже нужно с каким-нибудь особенным, ни на кого не похожим, выдающимся человеком? Тебе разве так не казалось?! Зачем мне такой же, как все? Я сама рано или поздно стану такая же, как все. Мы все рано или поздно становимся такими же, как все. Но это потом, а сейчас я хоть немножко хочу особенной побыть. Неужели тебе никогда такого не хотелось?

Снова стало тихо. Потом что-то звякнуло, и послышался короткий и деловитый электронный писк.

– И что? Ты считаешь, что я тоже стал такой же, как все? – спросил мужчина.

– Нет, – ответил через некоторое время сосредоточенный женский голос. – Ты у нас особенный. Мы в тебя верим.

Снова что-то звякнуло за дверью, послышались шаги, и Семен еле успел вернуться за свой столик. Едва он опустился на стул, как из-за перегородки показалась девушка лет семнадцати – невысокая, полная, насмешливая, в черной юбке, белой блузке с кружевами, в плотно зашнурованных ботинках и очках. Она подошла к столу и поставила перед Семеном бутылку вина, бутылку газированной воды, просторную тарелку с какими-то разноцветными кусочками и стеклянную мисочку с какими-то полупрозрачными волокнами.

После ужина Семен поднялся к себе в номер. Он посмотрел на табло своего телефона: десять входящих звонков, десять оставленных сообщений. Семен поморщился, положил телефон на тумбочку, скинул ботинки, улегся на кровать и включил телевизор. Некоторое время он смотрел старый французский фильм с Жаном Габеном и думал о том, что отношения между мужчинами и женщинами за пятьдесят лет существенно изменились. Через десять минут в дверь постучали. Он быстро натянул ботинки, заправил рубашку, открыл. За дверью оказалась хозяйка гостиницы с подносом в руках. На подносе стояли небольшая бутылочка шипучего вина и пластиковая мисочка с конфетами. Женщина улыбалась.

– Вот. В честь праздника.

Семен отступил на шаг, пропуская ее в номер.

– Спасибо. Очень приятно.

Она прошла мимо него, и он почувствовал исходивший от нее слабый запах духов и домашнего тепла. Она поставила поднос на стол и обернулась к нему. На груди ее была приколота табличка со словом Nadezhda.

– Счастливого вам Рождества.

Он улыбнулся, вытащил бумажку в десять евро, чувствуя, что нужно поддержать разговор, поинтересоваться, как у них идут дела, как они оказались в этих краях, давно ли они тут живут, – но как-то замялся и просто протянул деньги. Она помотала головой.

– Это за счет гостиницы. Подарок.

Семен еще раз настойчиво вдвинул банкноту в пространство между ними.

– В знак благодарности. У вас очень славная гостиница.

– Спасибо. – Женщина взяла деньги и спрятала купюру в объемистое портмоне. – Да, дом очень хороший, старый, и место тоже на редкость симпатичное, но немного на отшибе. Нужна реклама. Это наша сейчас первоочередная задача.

– Да, – он кивнул с очень серьезным видом, – это важно.

Некоторое время она молча смотрела на него, и он никак не мог понять ее еле заметную улыбку и спокойное выражение темных глаз. На мгновение ситуация показалась ему двусмысленной. Он замер в замешательстве, с ужасом подумал, что у него, должно быть, расстегнута ширинка, потом сообразил наконец, что загораживает ей выход из комнаты. Он слегка отступил в сторону.

– У вас все в порядке? – спросила она, не двигаясь с места. – Может быть, вам что-нибудь еще нужно?

Семен осторожно пожал плечами.

– Вроде бы нет.

Женщина кивнула.

– Если что-то понадобится – звоните, не стесняйтесь.

Она показала на телефон. Семен посмотрел на телефон с таким интересом, будто увидел это устройство впервые в жизни.

– Хорошо. Спасибо.

– В любое время, – она снова прошла мимо него, и он снова почувствовал запах семейной жизни. Она остановилась около двери, обернулась, и он торопливо поднял глаза.

– Хорошо. Спасибо.

– И если вас лисы будут пугать, то не пугайтесь.

Он удивился:

– Лисы?

– Да. Их тут полно. Они кричат, как младенцы, всю ночь. Не обращайте внимания.

Она приоткрыла дверь.

– Хорошо.

– Спокойной ночи.

– Спокойной ночи.

Она вышла. Он взял бутылку с подноса, посмотрел на этикетку, включил телевизор, открыл бутылку, налил себе стакан вина, выпил его, закусил конфетой, налил еще стакан, поставил его на тумбочку в изголовье кровати, разделся, аккуратно повесил свою одежду в шкаф, досадуя, что у него нет ни свежей рубашки, ни смены белья. Он лег в кровать, устроился под одеялом, сладко содрогнулся от свежей простынной прохлады, но через несколько минут нагрел все складки и углубления постели. Как все удачно устроено, думал он, засыпая. В навигаторе женщина – это Судьба! Да, вот так, с большой буквы! Привела меня сюда, показала мне несколько живых картин. Очень наглядно мне все продемонстрировала: что меня ждет и что я правильный сделал выбор. Спасибо (Семен молитвенно сложил руки под одеялом), спасибо, Судьба, за то, что направляешь меня, за то, что... – но тут же, на полуслове вспомнил, что он атеист, и рассмеялся про себя, тем не менее закончил фразу и рук не опускал до конца этой фразы. После благодарения женскому голосу из навигатора все мысли уже совершенно куда-то улетучились. Вместо них в голове плыли разноцветные пятна, и Семен уже чувствовал блаженную невесомость падающего в радужные бездны постояльца, как вдруг до его слуха действительно донеслись душераздирающие младенческие стенания. Он сразу же проснулся и прислушался, не открывая глаз. Ему показалось, что плач доносится не снизу, а сверху: как будто у него над головой, в небесах плакал ребенок.

Некоторое время Семен лежал под одеялом в полусне и слушал эти странные звуки. Мысли путались. Надо же, думал он, Рождество... вдруг. Семейный праздник. Подарки, конвертики... Там же и бычок, и ослик, и эти... пастухи. Стадо. Именно что стадо. Празднуют. А что празднуют, не знают. Семейные скандалы празднуют. Почему не празднуют вместо Рождества день рождения Коперника, например? Потому что стадо. Бегает по магазинам за дарами. А когда Коперник родился, никто не помнит.

Неожиданно ему стало жарко. Он откинул одеяло, встал и подошел к окну. Из окна были видны белая прогалина между елями, край крутого откоса, синеватая чернота за этим краем, и на фоне этой черноты летели белые снежинки и, блестя под луной, ложились на ветви елей. Плач затих. Над деревьями висела крупная звезда. В совершеннейшей тишине Семен бесшумно прошел в ванную, зажег свет и минуту смотрел на себя в зеркало. Неожиданно он почувствовал такую слабость, что чуть не упал: колени подогнулись, он ухватился за раковину, успел увидеть в зеркале свой испуганный взгляд и в изнеможении опустился на край ванны. На лбу его выступила холодная испарина, он вытер ее ладонью. Его изрядно мутило. Собрав остатки сил, он добрался до комнаты и залез в остывшую, показавшуюся влажной постель. Он закрыл глаза, и тут же снова у него над головой отчаянно заплакал ребенок. Минуту Семен лежал с закрытыми глазами.

– Какие к черту лисы?! – сказал он громко через минуту и открыл глаза. Он снова чувствовал себя сердитым, обманутым, попавшимся на удочку человеческих отношений. – Если лисы, значит, травить надо, капканы ставить. Да и какие это лисы на крыше? Дичь.

Ребенок плакал безудержно, взахлеб. Некоторое время Семен раздумывал. Потом он решительно зажег свет и потянулся к телефону. Или нет, подумал он, что они смогут сделать? Не пойдут же они стрелять этих лис среди ночи. Да и не лисы это. Может, у соседей ребенок плачет? Они вроде говорили про каких-то постояльцев, которые в номере бутерброды едят. Надо им позвонить. Хотя какие сверху соседи, я же на третьем этаже? Там чердак. Дьявольщина какая-то.

Он снова встал, чувствуя в себе какую-то странную смесь недомогания и бодрости. Он оделся, вышел в коридор и повертел головой. В коридоре плач слышался еще отчетливее. Семен посмотрел на двери соседних номеров, прислушался. За дверями было тихо. В конце коридора сизым полночным светом сияло окно. Семен подошел к окну, хотел было открыть его и выглянуть наружу, но заметил у окна небольшую дверку, заклеенную обоями. Он осторожно потянул дверь на себя. Она открылась с коротким скрипом. За дверкой, прямо от порога уходила вверх, в темноту крутая деревянная лестница с вытертыми ступенями.

Семен огляделся, пожал плечами и стал карабкаться по лестнице. Некоторое время он поднимался в совершенной темноте, то и дело проверяя ладонью пространство над головой. Вскоре рука его уперлась в деревянный настил. Он слегка надавил, что-то скрипнуло, доски подались под его рукой, он откинул деревянный люк и выбрался на чердак.

Сюда, видимо, давно никто не наведывался: в темноте стоял отчетливый запах пыли. Семен сдержанно чихнул и заметил немного в стороне тонкий квадрат лунного света по краям зашторенного чердачного окна. Он подошел к окну, нащупал колечко рулонной шторки, колечко выскользнуло у него из пальцев, шторка хлестнула по стеклу, и в следующую секунду из темноты на него уставились десятки горевших льдистым пламенем глаз. Сквозь медленно клубившуюся, просквоженную лунным светом взвесь пылинок он вгляделся во мрак и увидел, что весь чердак, до самой крыши, завален разнообразными чучелами: птиц, лис, кабанов. Детский плач доносился откуда-то из самой сердцевины этой свалки.

– Лисы, – сказал Семен. – Лисы.

У него вдруг снова закружилась голова, дыхание сперло, заболел живот, стало сухо во рту, и светящиеся глаза перед ним вдруг поплыли вслед за крутящейся пылью. Он зажмурился и постоял, согнувшись, около окна. Боль прошла. Он громко откашлялся, пробрался сквозь завалы старой мебели, заржавевших велосипедов и чучел к дальнему концу чердака и без всякого удивления обнаружил в укромном углу ящик, набитый тряпьем, а в ящике – отчаянно орущего младенца. Без всякого промедления Семен взял младенца на руки, хотя до этого с детьми дела не имел. Младенец на секунду замолк, но потом заголосил еще отчаяннее.

– Сейчас, – сказал Семен. – Погоди. Что-нибудь придумаем.

С младенцем на руках он спустился на первый этаж. В темном ресторане на стене по-прежнему мерцало разноцветными лампочками панно с Санта-Клаусом, и эти неяркие огоньки тускло отражались в украшениях, подвешенных под потолком. В холле было пусто. Семен довольно долго давил на кнопку звонка на стойке, пока не сообразил, что звонить в звонок, равно как и звонить по телефону, имея на руках пронзительно верещавшее на весь дом дитя, совершенно бесполезно.

– Да где же они?! – возмущался он в голос. – Они что, ночуют где?! Не здесь? Они что, в другом месте где-то живут? И где эти постояльцы, которые бутерброды едят? Успеха они хотят с таким обслуживанием. Судебного пристава не хотите? Процедуру банкротства никогда не оформляли?

Услышав энергичные восклицания Семена, младенец умолк на секунду, потом вдруг вытянулся изо всех сил, напрягся, раскинул руки и издал такой отчаянный вопль, что Семен в ужасе заметался по гостинице в поисках подходящего угла. Через секунду он уже разматывал мокрые пеленки. Он вымыл младенца теплой водой, закутал его в полотенца, найденные в подсобном помещении, и младенец на некоторое время затих. Он лежал на диване, внимательно смотрел на Семена, и ему стало не по себе от этого печального взгляда. На секунду лицо младенца показалось Арамейцу знакомым. Он определенно на кого-то похож, подумал Семен, я его определенно где-то видел, но где? Рыжеватые брови, даже как будто чуть светящиеся в полумраке, рыжеватые волосы, бледный лоб, едва заметная синяя жилка на виске... Через минуту ребенок начал подозрительно похныкивать.

– А что мне с тобой делать? – задумался Семен. – Накормить я тебя не смогу, а ты, надо полагать, голодный. Поехали-ка мы с тобой сдаваться.

Автомобильный навигатор показал ему, что ближайшая больница находится в десяти километрах. Минут сорок Семен крутился по заснеженным горным дорогам. Малыш, устроенный на заднем сиденье в пластмассовом корытце для белья, найденном в подвале, вскоре заснул. Перед машиной в лучах фар однообразной чередой вспыхивали белые полосы заснеженного асфальта, редкие сигнальные отражатели и черные переплетения ветвей. То и дело слышался доброжелательный женский голос: «Через триста метров поворот налево. После перекрестка два километра прямо. После поворота – под мост». За мостом обнаружился поселок из нескольких домиков и пятиэтажный куб больницы с неоновыми буквами по краю крыши. Стеклянные двери бесшумно раздвинулись перед Семеном, и он с ребенком на руках вошел в уютное, шумное тепло.

– Как хорошо, что вас так быстро привезли, – сказал ему молодой, коротко стриженный врач. – Довольно неудачное у вас отравление, нужно было срочно делать полное очищение кишечника. Еще часа полтора – и могли начаться проблемы с дыханием.

– Что? – изумился Семен. – Отравление? Какое отравление? Кого отравление?

– У вас отравление, – врач терпеливо покачал головой, – пищевое. Вы без сознания были несколько часов, и сейчас вы еще не в лучшей форме, поэтому постарайтесь не волноваться. Вам нужно как следует отдохнуть. Так что, если вы не против, мы скажем вашей приятельнице, что с вами все в порядке, и она к вам завтра наведается, хорошо?

– Что? – Семен изумленно приподнялся. – Приятельнице? Какой приятельнице?

Только теперь он осознал наконец, что лежит на больничной кровати в небольшой палате. Справа и слева от него возвышались стойки с капельницами, в изголовье негромко попискивали какие-то приборы. Капельницы были подсоединены прозрачными трубочками к его запястьям, и по этим трубочкам непрерывно бежала какая-то жидкость.

– Она сейчас за дверью, – терпеливо объяснил врач. – Если хотите, мы ее впустим. Но вы не должны забывать, что состояние ваше на данный момент довольно проблематичное. То есть ничего страшного, но покой вам сейчас необходим. Честно говоря, я даже не представляю себе, что нужно было съесть, чтобы так отравиться.

– Малайзийский ренданг, – отрешенно ответил Семен и в изнеможении откинулся на подушки, – муртабаки в кокосовом молоке, гадо-гадо. Устрицы. Дыню. Впустите ее.

Врач удалился, укоризненно бормоча себе под нос слово «муртабаки», и через несколько секунд в помещении появилась Алла. Она была бледнее обычного, ее длинные волосы были слегка растрепаны, глаза блестели, она выглядела уставшей и от этого показалась Семену такой же привлекательной, как тогда, когда он увидел ее в первый раз, три года назад, на корпоративной вечеринке страховой компании «Альянс».

– Я тебе звонила-звонила, звонила-звонила, и никто не отвечает! А потом какой-то русский ответил и сказал, что ты отравился в Швейцарии и что ты в больнице. Я приехала. Разве так можно? Ты с ума сошел? – Она смотрела на Семена счастливыми, заплаканными глазами. – Из-за бабы травиться – это как-то на тебя не похоже.

– Я... – хотел было объяснить Семен, но передумал. – Слушай... Давно я тут?

– Они тебя в коридоре нашли, – говорила Алла, не обращая ни малейшего внимания на его слабые попытки вклиниться в разговор. – Совершенно случайно. Перепугались насмерть. Стоят там внизу, в вестибюле, боятся слово сказать.

– Слушай... – повторил он еще тише, чем в первый раз, и замолк. Алла вгляделась в него наконец. – Давно я тут?

Он почувствовал, что истратил последние силы, выговорив эти несколько слов, и постарался незаметно отдышаться.

– Понятия не имею, – она беззаботно пожала плечами, и он подумал, что не так уж, должно быть, плохо он выглядит, утыканный этими капельницами и распластанный на больничной кровати, – и сразу же почувствовал себя лучше. – С прошлой ночи, наверное.

– А сейчас что?

– Сейчас день. Половина шестого вечера.

– Я вот что подумал... – Глядя в потолок, он замолк. – Он...

– Что? – Алла наморщила брови. – Кто?

Семен с досадой поджал губы, подождал, подумал, потом улыбнулся. Алла следила за ним не без некоторой тревоги. Ожидая его ответа, она машинально подняла руку и поправила знакомым небрежным жестом свои растрепавшиеся ярко-рыжие волосы. На усталом ее лице, по соседству с тенями вокруг темных глаз голубоватая жилка около виска выделялась сильнее обычного.

– Ребенок. – Семен безнадежно махнул рукой и чуть не уронил капельницу, но почувствовал, что, несмотря на ее озадаченный вид и даже слегка комичное, слишком уж удивленное выражение лица, она прекрасно его понимает. – Короче...

Она ждала. Он задумался на минуту, снова прислушался к своему телу, забыл, что хотел сказать, удивленно посмотрел на нее, но потом снова увидел перед собой праздничные ресторанные украшения, лица владельцев гостиницы, светящиеся глаза сов, лис и кабанов в чердачных сумерках и внимательный взгляд младенца и вспомнил.

– Без нашей помощи, – начал было он, но потом понял, что говорит таким тихим голосом, что не слышит сам себя. Он откашлялся и заговорил снова, четко, твердо, как военнослужащий на параде. – Без нашей помощи он на свет не появится.С

 

© Сергей Болмат 2009