Фото предоставлено пресс-службой фестиваля
Фото предоставлено пресс-службой фестиваля

Не стану гадать, кто получит «Золотого леопарда» — конкурс сильный, и даже фильмы, которые я в предыдущих репортажах критиковал, объективно интересны, просто не сошлись со мной характерами (у той же «Красивой и заброшенной» уйма поклонников). Можно было бы сказать, что главный для нас, в смысле граждан России, результат уже известен — это награждение Марлена Хуциева почетным призом за вклад в киноискусство. Правда, я не уверен, что нынешняя Россия имеет право делить с режиссером славу: так копию шедевра «Был месяц май» привезли из Словении, в России не нашлось — была, вроде, в Музее кино, но его окончательно добил т. н. министр культуры. А куратор фестиваля Карло Шатриан в своем твиттере под фотографией Хуциева и Отара Иоселиани написал «Два великих грузинских режиссера встречаются на озере», что, конечно, курьезно, но формально не противоречит истине: Хуциев родился в Тифлисе.

В конкурсе — время взрослых игр: спортивных — документальный фильм Серхио Оксмана «Футбол» (его я пока пропустил, потому без комментариев). Игр с судьбой — «Сейчас — правильно, а тогда нет» южнокорейского классика Хона Сансу (встреча «артхаусного» режиссера с красивой молодой девушкой разыгрывается дважды — разница в нюансах, интонациях и степени искренности, но итоги разительные; вспоминать о фильме интереснее, чем смотреть — все работы Хона похожи друг на друга, лучше те, что короче, а этот фильм идет два часа). Игр на сцене — радикальное, превращающее в сюр выступления стендап-комиков и туристические пейзажи Техаса «Развлечение» Рика Алверсона (жестокое и параноидальное высказывание о саморазрушении). Игр с культурами — «Небо дрожит, и земля в страхе, и два глаза друг другу не братья» Бена Риверса. И странных новоизобретенных игр — «Шевалье» Афины Рэчел Цангари.

«Шевалье» — фирменный фильм греческой новой волны, специализирующейся на выморочных, но увлекательных сюжетах. Каннский хит «Лобстер» Йоргоса Лантимоса вышел, пожалуй, значительнее — Цангари локальнее, но все равно восхищает диковатой выдумкой и виртуозностью ее воплощения. Шесть успешных мужчин, отправившиеся на уик-энд нырять и рыбачить, не покидают яхту и после возвращения: заигрались в «шевалье». Правил в игре практически никаких, смысл — выяснить, кто совершеннее всех других участников, посредством произвольно придуманных тестов. И вот взрослые, солидные дяди вооружаются блокнотами и ставят друг другу баллы — за всё, что можно оценить, от позы во сне до умения готовить и стойкости эрекции; победителю полагается почетный перстень шевалье. Забавно, что при всей ироничности женского взгляда на азартных самовлюбленных самцов, при всей абсурдистской остроте и классовых мотивах (корабельные слуги перенимают повадки господ и открывают собственные блокноты), это не столько сатира, сколько вполне добрая комедия о соревновательном мужском духе. Практически экранизация песни Василия Шумова: «Мужчина не умеет быть вещью среди стен, мужчина — это песня, а не просто буква “М”».

Кадр из фильма «Шевалье»
Кадр из фильма «Шевалье»

«Небо дрожит...» — цитата из рассказа Пола Боулза He of the Assembly, но в основе фильма Бена Риверса — другой текст Боулза, «Далекий случай», страшный рассказ о профессоре, угодившем в лапы кочевников и в считаные дни потерявшем все культурные и интеллектуальные слои, накопленные за годы. Бен Риверс переносит действие в наши дни, делает героя режиссером (и играет его режиссер, Оливье Лаше, и съемки в кадре — реальные съемки нового фильма Лаше Las Mimosas) и избавляется от неформулированных, но властных мотиваций, погнавших героя рассказа в ночь и неизвестность. Героя Лаше — чувачка со смазливым и глупым лицом — заносит в пустынную бездну будто от нечего делать: скучал в пластмассовом кресле на глинобитной террасе отеля в пустыне, услышал зов бедуина и пошел. Фильм, эффектно снятый на пленку в Марокко, много теряет из-за не особо интересного героя: по Риверсу, если хипстерку отрезать язык и обрядить в кольчугу из жестянок, он перестанет быть человеком — как будто до этого был. 

Кадр из фильма «Небо дрожит, и земля в страхе, и два глаза друг другу не братья»
Кадр из фильма «Небо дрожит, и земля в страхе, и два глаза друг другу не братья»

На Пьяцца Гранде показали «Тщеславие» Лионеля Байера и «Меня, Эрла и умирающую девушку» Альфонсо Гомеса-Рехона. Фильм Гомеса-Рехона, победивший на Санденс-фестивале, о юности, дружбе, но еще и о кино, не менее важном, чем жизнь: главный герой, Грег, и его друг Эрл мучительно снимают фильм для умирающей от лейкемии одноклассницы (отношения реальной жизни и зафиксированных на пленку или в цифре образов — тема, на которую в Локарно-2015 высказались и Бакурадзе, и Акерман, и Риверс). Сама картина, напротив, идет на одном дыхании и изобретательна, как любительские «римейки» настоящих фильмов, которыми Грег и Эрл балуются с детства. Всего в их полной фильмографии 42 проекта, тут не перечислить, но вот пяток самых ударных — Ate 8 1/2 (Of My Lunch) (по Феллини), Brew Velvet (по «Синему бархату»), 2:48 PM Cowboy (по «Полуночному ковбою»), A Sockwork Orange (по «Заводному апельсину»), Eyes Wide Butt (по «Широко закрытым глазам»).

Кадр из фильма «Я, Эрл и умирающая девушка»
Кадр из фильма «Я, Эрл и умирающая девушка»

Гомес-Рехон снимал часть сцен в собственном доме детства и посвятил фильм родителям. Автору «Тщеславия» Лионелю Байеру не нужно этого делать: все его фильмы глубоко личные, и эта рождественская трагикомедия о пожилом архитекторе, раковом больном, решившемся на эвтаназию, — не исключение. «Тщеславие» почти водевиль: в безлюдном заснеженном отеле под Лозанной смертник Давид и незадачливая сотрудница службы, помогающей достойно уйти из жизни (взбалмошную даму играет грандиозная испанская актриса Кармен Маура), встречаются с русским эмигрантом Треплевым, зарабатывающим гей-проституцией на прокорм семьи (в этой роли — болгарин Иван Георгиев). Очевидно, что образ властного, неуживчивого старика Байер списал со своего отца — ему, бывшему военному и священнику, с трудом принимающему гомосексуальность сына, Байер посвящал раннюю документальную работу. Теперь он придумал сцену, где Давид оказывается в объятиях Треплева, чтобы хотя бы на экране впустить отца в свой мир. А в финале — самом пронзительном финале года — камера скользит по улицам Лозанны, родного города Байера, и современные кадры перемежаются хроникой, запечатлевшей те же улицы полстолетия назад.

Кадр из фильма «Тщеславие»
Кадр из фильма «Тщеславие»