20 лет теракту в Беслане. Бывшие заложники вспоминают о трех днях в плену и рассказывают о своей жизни после трагедии

Зарина Дзампаева, 28 лет: «Жажда была настолько сильной, что мне казалось, что за окном спортзала — океан»

Мне было 8. На линейку мы пришли с семилетней сестрой и мамой. С нами должен был пойти еще папа, но по счастливой случайности он забыл дома фотоаппарат и решил за ним вернуться. Когда все началось, я не могла понять, почему все кричат и бегут в школу. Хотела остановиться, но меня снесла толпа. Я побежала и оказалась в спортзале. Там уже нашла маму и сестру. 

1 сентября никто ничего не понимал. В толпе ходили слухи, что нас подержат до вечера и отпустят. Мы верили в это. Но вот наступает 5 часов вечера, 9, 11… А ничего не происходит… 

Везде висели бомбы. Террористы находились с нами круглосуточно, сменяя друг друга. Некоторые были особо жестокие. Например, заставляли нас держать руки поднятыми. Так мы стояли больше часа. 

Спустя где-то сутки в плену нам запретили пить воду, даже из туалета. Следили за нами. Помню, один раз сделала вид, что умываюсь, а сама втайне намочила свою рубашку в раковине, чтобы мама с сестрой могли попить. Не знаю, как это не заметили боевики. Мама обрадовалась воде, но и отругала — ведь меня могли пристрелить на месте. Она тогда еще была беременная. Представьте, с ней двое детей, еще один под сердцем. Старалась не показывать нам с сестрой свой страх. Не знаю, как вообще держалась. 

На третий день стало совсем невыносимо. Мне очень хотелось лимонада. Жажда была настолько сильной, что у меня появились галлюцинации. Казалось, что за окном спортзала — океан. Я его даже слышала. 

В моей памяти штурм не был внезапным. Не было такого, что один взрыв, и всё. Сначала возникла паника, потом она стала сильнее, началась перестрелка, а уже потом пошли и взрывы. Все эти события я помню как в тумане. В какой-то момент я очнулась и увидела полыхающий зал. На меня упал кусок потолка, я им накрылась и продолжала лежать, пока меня не заметила наша учительница. Она крикнула: «Побежали!» Но я не могла бежать без мамы и сестры. Начала искать маму, но не нашла. Сестра лежала без сознания, пол-лица у нее было в крови. Учительница пообещала, что сестру спасут, и мы помчались. Пробежали раздевалку, еще несколько помещений, в это время продолжалась перестрелка. Выбравшись из школы, мы вышли на дорогу, где нас ждали обычные местные жители на машинах. Меня и еще несколько детей увезли на носилках в больницу. Чуть позже в другой больнице нашлась и моя сестра — ее спасли силовики. Мама погибла. Ей было 34.

После окончания школы я переехала в Санкт-Петербург и поступила на экономический факультет. Сейчас работаю по профессии удаленно. Все еще общаюсь с другими заложниками. Раньше мы вместе часто путешествовали — в Англию, Хорватию. Какие-то поездки оплачивало государство, какие-то частные организации. Я всегда говорю, мое счастье, что на момент захвата я была маленькой и ничего не понимала. Как живут люди, которые пережили это в осознанном возрасте, даже страшно представить. 

Каждое 3 сентября я прихожу к памятнику «Детям Беслана», который находится на территории храма Успения Пресвятой Богородицы в Санкт-Петербурге. В сам Беслан приезжаю где-то раз в год. Время лечит: со временем ты просто учишься жить с этими воспоминаниями. Но я до сих пор боюсь мужчин с длинной бородой. Когда захожу в метро и вижу в вагоне такого человека — выхожу и пересаживаюсь на другой поезд.

Арсен Харебов, 29 лет: «После теракта мне несколько месяцев ставили несколько бутылок с водой на ночь у кровати»

Я жил в Беслане с мамой и бабушкой. В 2004 году мне было 8, почти 9 лет, я пошел в 3-й класс. На линейку 1 сентября я пришел с мамой. У ворот школы она заметила грузовую машину. Уже тогда у нее появились какие-то подозрения. В это время я уже общался с одноклассниками, мы играли, бегали, у нас был праздник. В какой-то момент мы услышали хлопки. Ну хлопки и хлопки, сначала никто не обратил внимания. Но когда началась беготня, хаос, непонятные крики, я сразу понял: происходит что-то нехорошее. Начал искать маму. Мы быстро нашлись и побежали в сторону школы.

Некоторые ребята постарше смогли быстро сориентироваться и убежать. Но у меня в такой ситуации даже не возникло такой мысли. Мы с мамой сами не поняли, как оказались в толпе у спортзала. Террористы стреляли, очень громко орали и требовали выстроиться в один ряд у стены. Оказалось, что спортзал закрыт. Мы ждали, когда принесут ключи. Никто не пытался сбежать, все стояли в тишине. Боялись. 

Через несколько минут нас запустили. Сначала мы встали под баскетбольным кольцом. Когда зал заполнился, боевики потребовали сделать проход, и мы перешли на другую сторону. Террористы сразу выбили окна — наверное, чтобы силовики не смогли применить газ, как это было в «Норд-Осте». Мы с мамой сели прямо под окном у стены. Нам, можно сказать, повезло, мы могли облокотиться и прилечь.

Сначала террористы потребовали, чтобы мы кинули в центр зала свои телефоны. Потом начали расставлять бомбы, снимать себя на камеру. Мама пыталась меня успокоить и в первый день говорила, что это учения. Но я, конечно, понимал, что никакие это не учения. 

За эти три дня я пил всего два раза. Несколько капель мама мне выжала из половой мокрой тряпки, которую в заложников кинул один из террористов. Потом мама решила попросить воды у террористов, когда выходила в туалет. Один ей ответил: «Не заслужили». Потом второй подозвал ее и сказал подождать, когда уйдет первый. Так мама прямо во рту принесла мне воды. Многие пили мочу. Мама мне тоже предлагала выпить, заткнув нос. Но я так и не решился.

Рядом с нами сидел парень лет 30, без детей, не знаю, как он там оказался. И у стены стояли батареи, закрытые деревяшками. Этот парень пытался их бесшумно сломать, надеясь, что в батарее есть кран с водой. Но его там не оказалось. Вообще, этот человек мне очень помог. Он разговаривал со мной, отвлекал. Я не знаю, как его зовут, жив ли он. Но очень бы хотел с ним встретиться.

Находясь в спортзале, я все время представлял, как мы выберемся, и я куплю себе воды и много «Сникерсов». На третий день силы закончились. Я начал нести бред. Было уже все равно, убьют нас или выпустят, хотелось, чтобы хоть что-то произошло.

Первый взрыв в спортзале выглядел для меня как яркая вспышка, после которой я оглох. Я так испугался, что аж подскочил. Резко стало очень тихо, я все видел, но ничего не понимал. Второй взрыв я почувствовал из-за взрывной волны. Мама подняла меня на подоконник, наклонилась ко мне, и, не знаю как, но я услышал от нее всего одно слово: «Беги». Я спрыгнул и услышал третий взрыв. И побежал, за мной бежала мама, а впереди — парень в белой майке. Когда в него попала пуля и он упал, я был в шоке, просто ошалел. Резко остановился. Сзади мне закричали: «Беги!» И я бежал с мыслью, что буду следующим.

Сначала мы с мамой и другими заложниками спрятались в каком-то гараже с бильярдным столом. Но спустя минуты три спецназовец крикнул нам уходить, но не через дверь. Мы разбили окна и снова побежали. Ты бежишь, а вокруг тебя куча людей: кто-то в крови, кто-то голый, кто-то плачет, кто-то зовет маму. Недалеко от школы нас ждали медики, военные, и сразу начали оказывать медпомощь. Для заложников приготовили баклажки с водой. Мы сразу ринулись к ним. У меня не осталось ни осколков в теле, ни ранений, ни царапин. Мама тоже не пострадала.

Несколько месяцев после теракта я боялся остаться без воды, на ночь у кровати мне всегда ставили несколько бутылок. Еще часто рисовал мужчин с бородой.

Спустя несколько лет после теракта раком заболела бабушка. Через несколько лет — мама. Первая умерла в 2013 году, вторая — в 2015. Когда мамы не стало, я уехал из Беслана, несколько лет прожил в Ялте, Сочи, а недавно вернулся в Осетию. Сейчас работаю оператором линии розлива на пивоваренном заводе во Владикавказе. Периодически приезжаю в Беслан, у меня там остались родственники и друзья. В том спортзале был после теракта раз десять. Тем, кто приходят туда впервые, всегда показываю место, где от пуль и взрывов получился четкий портрет Иисуса Христа. 

С 1 по 3 сентября я стараюсь вообще не выходить из дома, даже отпрашиваюсь с работы. Конечно, из головы такое никуда не выкинешь. Как бы ты ни хотел, как бы с тобой ни работали мозгоправы, психологи. Я все помню, как будто это было вчера. И уверен, что через 20, 40 лет эти воспоминания никуда не исчезнут.

Ирина Гуриева, 27 лет: «О теракте мне напоминает осколок в поясничном отделе, который не удалили до сих пор»

Еще до теракта 1 сентября был для нашей семьи траурным — в 2002 году умер мой дедушка. Ночью перед терактом мне приснился странный сон: как будто он еще живой лежит в большом гробу и зовет: «Боря, Вера, лягте ко мне, согрейте меня». И вот они залезли к нему в гроб, а я не осмелилась, так и осталась стоять…

В тот год мне было 7, я собиралась во второй класс. На линейку мы пошли с мамой, 12-летней сестрой Верой и 14-летним братом Борей. У него тогда была высокая температура, он не хотел идти, но согласился, потому что должен был танцевать с Верой в паре. Мама у нас работала учительницей, поэтому мы пришли в школу одними из первых. 

Когда все классы уже выстроились на улице, зазвучала музыка, но секунд через 30 затихла. Прозвучали звуки стрельбы. Я не понимала, что происходит, и просто побежала за толпой. В спортзале я нашла маму, сестру, брата и 10-летнюю двоюродную сестру Аню. Мы сели под баскетбольным кольцом. Первым делом террористы выгнали из спортзала крепких мужчин — тех, кто мог оказать сопротивление. Помню, как на наших глазах убили первого. Он еще долго лежал, истекая кровью, пока его тело не убрали. Мужчин уводили, сначала заставляли баррикадировать двери и окна, а потом расстреливали. Боевики не трогали только детей, женщин, инвалидов и стариков.

Одни террористы ходили в черных масках, другие были в одних шапочках и вообще не стеснялись своих лиц. Над нами издевались, например, один как-то кинул бутылку с водой и улыбался, смотря на то, как заложники отбирали ее друг у друга. Боевики спали в спальных мешках. 

В спортзале у нас стоял телевизор, по которому крутили новости. Когда бандиты услышали, что там говорят, что заложников не больше тысячи, а 300 с лишним человек, они были в бешенстве. Нас-то было больше тысячи. Грозились убить всех и оставить 300. Еще пообещали, что за каждого раненого боевика будут расстреливать заложников. За раненого — 20 человек, за убитого — 50.

Когда освободили младенцев, пошли слухи, что террористы хотят отпустить детей до шести лет. Но этого не произошло. Я постоянно смотрела в окна и думала: а кто-то вообще знает, что мы тут сидим? Сестра Вера очень переживала. Нашла чей-то крестик на полу, сидела и молилась. Аня все эти дни придумывала план побега. Боре было труднее всех. На третий день он стал невменяемым и просто лежал. К тому времени тяжело стало и мне. Я была истощена, постоянно теряла сознание. Было душно, люди начали умирать от своих болезней. Например, одна девочка скончалась от сахарного диабета, другой первоклассник — от обширного инфаркта.

3 сентября мы с семьей пересели в другое место, и я уснула. В это время начались взрывы. У меня нет сомнений, что они были изнутри, то есть что их активировали сами террористы. Когда я проснулась, увидела, что все лежат. Всех выживших, в числе которых были я и мама, погнали в столовую. Боря с Верой к этому времени уже лежали без сознания. В столовой были железные решетки на окнах, и надежды выбраться у нас не осталось. Но одна решетка отстала от стены, мы ее сняли, и стали выпрыгивать на улицу. Террористы в то время вели перестрелку и нас не видели. Внизу заложников ловили спецназовцы и уносили в соседний дом. Потом всех развозили по больницам.

О теракте мне напоминает осколок в поясничном отделе, который не удалили до сих пор. Рядом с ним — нервные окончания, позвоночник, осколок может начать двигаться. Одни врачи говорят, что не нужно его трогать, другие — что лучше от него избавиться. Но пока никто не берется делать такую операцию. Из-за этого уже 20 лет я не могу расслабиться. Когда занимаюсь спортом, все время думаю о том, как бы мне не повредить это место.

После теракта мне хотелось встретиться со спецназовцем, который меня спас. Да, пусть он не вынес меня из горящего спортзала, а просто поймал, но для меня это подвиг. Несколько лет назад я узнала, что этот мужчина погиб. Но нашла его жену — мне было важно сказать ей спасибо, обнять, просто за руку поддержать. Мы до сих пор общаемся.

Сделали ли власти все, что нужно заложникам? Сложно сказать. С одной стороны — да. Наша семья работала с психологами, получила компенсацию, квартиру, я воспользовалась льготой при поступлении в вуз. Но насколько это удовлетворяет наши потребности — другой вопрос. Мне, может, не нужна квартира, а нужны деньги на лекарства маме. Мне кажется, тут нужен был индивидуальный подход к каждой семье.

Для меня 1 сентября — одна сплошная боль. С каждым годом становится все тяжелее это вспоминать. Я всю жизнь живу с посттравматическим синдромом. Перед тем как зайти в незнакомое помещение, изучаю план эвакуации. Мне сложно доверять людям. Раньше часто снились сны о захвате. 

Сейчас я развиваю свой бренд одежды и аксессуаров ручного вязания. В дни траура всегда приезжаю в Беслан. Один раз нарушила традицию, когда училась на первом курсе. Сидела на парах и ревела. Понимала, что должна быть не там, а с мамой и семьей. 

Где-то пять лет после теракта Беслан был не городом, а одним сплошным трауром. Никто не бегал по улицам, я не слышала детского смеха. Все ходили в черном. Но со временем все возвращается на круги своя. Я вижу, как дети играют во дворах, появляются новые малыши, город оживает. Но для меня там все равно ощущается тяжесть. Даже физически чувствую себя в этом городе плохо, несмотря на то, что в нем живет моя семья. Я живу в Москве. Когда ты здесь выходишь на улицу, ты понимаешь, что жизнь идет, что-то происходит, есть движение. А в Беслане для меня время как будто остановилось. 

Когда случился теракт в «Крокусе», весь мой мир рухнул. Я не хочу, чтобы кто-то в нашей стране попадал в подобные ситуации и умирал не своей смертью. Так ни разу и не смогла себя заставить туда прийти. Мне тяжело. 

Подготовила Ирина Филиппова