«Это не баловство для богатых» — Николай и Иван Полисские о большом масленичном костре в Никола-Ленивце

Это была лучшая Масленица в Никола-Ленивце за два десятка лет. Вы с такой оценкой согласны?

Николай Полисский: Безусловно. Для меня главное — не сжигать здания или объекты, а разводить костер и смотреть, какую форму примет огонь, какую скульптуру он создаст. В этом году получилось лучшее из всего того, что я видел. Скульптура возникла сразу, и огонь буквально «рисовал» то, о чем я всегда мечтал. Не было этого долгого задымления — сразу образовалась яркая огненная форма, которая простояла около часа, лишь немного меняясь.

Это больше зависело от конструкции или от погодных условий? В тот день вообще не было ветра, хотя обычно ветер помогает гореть.

Ветер дает непредсказуемый эффект, но в этот раз мы подняли конструкцию на три метра от земли, сделали внутри трубу — все это наши накопленные наработки. Я думал, пламя вначале вырвется сверху, через трубу, но оно появилось моментально по всей форме. Мне нравится, когда остается общий силуэт и он весь в огне, а сквозь него лишь местами видны фрагменты конструкции. Это редкий эффект, поэтому в этом году Масленица, на мой взгляд, получилась самой яркой и сильной.

Вы делали какой-то макет, чтобы проверить, как все будет гореть? 

Сжигать что-то совсем маленькое бессмысленно. Когда-то у нас был похожий опыт с «Жар-птицей»: сперва сделали небольшой вариант, испытали его, а потом уже перешли к большой форме. Но сейчас ребята просто сжигали колонны, дважды. Проверяли, сколько нужно сена и дерева, как оно горит. Так мы и получаем опыт, но буквальных мини-макетов не строим. В итоге все прошло удачно: пламя шло ровно вверх. Если бы был ветер, результат, конечно, получился бы другим — у нас бывало и так.

Это правда, что вся эта конструкция из 24 мельниц обошлась в полтора миллиона рублей?

Иван Полисский: Нет, заметно дороже. У нас, конечно, есть разные способы сэкономить: например, мы сами заготавливаем летом сено — формально оно ничего не стоит в бюджете. Во-вторых, пиломатериалы: внешний фасад мы делаем из обзольной доски. Пилораме проще ее сжечь, чем кому-то продавать, потому что это некачественные дрова, так что фактически мы платим только за доставку. Еще мы используем палеты с калужских автомобильных заводов: в автопроме применяются нестандартные поддоны, которые после разгрузки утилизируют, потому что их нельзя вернуть на рынок, — мы берем их за символическую стоимость доставки.

В этом году замок построили быстро и эффективно, потому что его можно было собирать модулями. Самое долгое обычно — это возведение верхних этажей, а тут мы монтировали их краном. На все ушло месяца два с половиной. Основные траты связаны с доставкой (фуры, лесовозы) и работой крана. Чтобы представить масштаб: аренда крана на день стоит около 70 тысяч рублей, а нам он понадобился почти на весь период. Так что бюджет получился совсем не полтора миллиона. Когда-то на первых Масленицах мы и правда укладывались в такие суммы, но сейчас в этом нет необходимости: Масленица уже крепко стоит на своих экономических ногах, и мы можем действовать разумно, не слишком ужимая средства. 

То есть вы могли взять обычную, качественную древесину, но выбрали палеты и обзольную доску — чтобы что? Чтобы отдать дань экологии?

Речь не об экологии в прямом смысле и не о «красивой» экологической эстетике. Суть в том, что мы стараемся находить самые простые, доступные и по возможности не востребованные в обычной экономике материалы. Там, где это реально сделать, это нужно делать. Тогда люди, которые все собирают и строят, начинают относиться к проекту спокойнее, не видят в нем бессмысленного расточительства. У нас бывали случаи, когда художник не продумал проект и заложил дорогие материалы, которые можно было применить куда рациональнее. Это всех расстраивает, демотивирует, мне кажется, это заметно и зрителю. Он понимает, что смотрит на какое-то дорогое развлечение, где ничего не жалеют, и в итоге отворачивается. Так что это скорее философия, чем экология.

Да, это именно философия, и она появилась в самом начале, когда у меня не было ни средств, ни возможностей на дорогие материалы. Мы брали снег, сено или погибшие деревья, стоявшие в округе: их спокойно разрешали спиливать, потому что они были мертвые, поврежденные жуком. И сейчас мы продолжаем в том же духе. Местные мужики не простили бы мне, если бы я нашел спонсора, купил отличный материал и строил из него. Они бы не поняли, а может, и вовсе отказались бы участвовать. Мы не хотим «баловства для богатых». Наша идея — взять никому не нужное, бросовое сырье и сделать из него нечто интересное, чтобы к нам приезжали люди, а крестьяне гордились результатом. Дорогие материалы тут не нужны, поэтому я с настороженностью отношусь к архитекторам, которые любят клееные брусья, и сам такими вещами не пользуюсь.

А у вас, кстати, по-прежнему строят только местные жители? Вы за эти годы не обзавелись профессиональной командой плотников?

Нет, у нас нет ни одного «дипломированного плотника», только местные ребята.  Все, что они умеют, они освоили в процессе работы. Костя Фоминов, например, руководит стройками уже лет двенадцать: он рос вместе с этими проектами, когда-то был учеником, присматривался, пробовал разные задачи. Я тоже учусь вместе с ними, смотрю, как они работают, какие технологии применяют, иногда меняю подход. Но я никогда и не требовал от них чего-то сверхъестественного — они занимаются обычной работой, просто очень разнообразной. За все время они и плели, и рубили, и собирали металлические конструкции. Им не страшны никакие материалы, будь то кривые палки или что-то еще.

Выученный столяр привык работать только с ровными досками, а эти ребята не боятся никакой работы. Потому что они попробовали и так, и так, они могут и скульптуру, могут и из кривых палок, и из прямых и всевозможных. Когда мы приезжали в Люксембург, Венецию или Москву делать какие-то объекты, местные профессионалы в комбинезонах с кепочками вначале смеялись, видя наши методы. Но после завершения проекта они обнимаются и говорят: «Какие у вас замечательные ребята, как здорово все сделали!» А потому что ребята ловят кайф и делают с достоинством. 

Кто придумал идею с «Мельницей» и Дон Кихотом? Это не ассоциируется с Масленицей…

Все довольно прозаично. Мельница уже мелькала у нас в конкурсах идей для Масленицы — обычно там перебирают все типовые варианты: троянские кони, жар-птицы, мельницы и т. д. Мы хотели в принципе усложнить конструкцию и добавить вращающиеся лопасти, которые будут гореть. Как-то обсудили это коллективно, но на время отложили. А потом мне неожиданно позвонил Олег Жуковский и сказал, что, помимо самой конструкции, нам нужен «юродивый», который бы ее поджег. И вспомнил о какой-то постановке, связанной с Дон Кихотом, где был забавный конь на колесиках. В общем, я понял, что можно взять не просто архитектурный, а еще и литературный образ. И все сразу сложилось: мельница плюс всем известный персонаж — получилось нечто более интересное и комплексное. Хотя мы старались упоминать Дон Кихота лишь намеками, не напрямую.

Что касается связи с Масленицей, мы и правда делаем шаг в сторону от традиционного языческого праздника. Уходим в область культуры, и это, на мой взгляд, вполне органично для современного человека: он все равно испытывает сильные эмоции, но при этом мы не занимаемся реконструкцией языческих обрядов, которые нам не так интересны.

Я как раз хотел спросить, не было ли это сознательной попыткой отойти от язычества. Но, кажется, вы уже ответили.

Мы к нему и не приходили никогда. Расскажу, как вообще появился костер на Масленицу в Никола-Ленивце. В 2001 году я впервые сжег «Сенную башню», потому что, как я уже сказал, ее надо было утилизировать. Но она красиво сгорела, всем понравилось. Стали думать, как бы сделать костер ежегодным. И когда начали договариваться с национальным парком, сошлись на том, что такой большой костер возможен только зимой. Ну а конец зимы совпадает с Масленицей — вот и все. Поначалу сюда приезжали какие-то ансамбли, пытались фольклор показать, но выглядело это довольно печально, и они сами перестали приезжать. Так все свелось к сжиганию больших костров, без привязки к язычеству. Это фестиваль огненной архитектуры, так бы я его назвал.

Вы же наверняка знаете про реакцию некоторых консервативных общественников, которые решили, что лейтмотивом Масленицы был Всадник Апокалипсиса, окруженный зловещими мельницами — прообразами стран НАТО? Как вам такое прочтение?

А с этими общественниками Иван общался, так что, Вань, давай рассказывай. Я никаких опасностей не заметил: все были очень доброжелательные, поздравляли, обнимались, целовались, фотографировались. А Ивану, по-моему, какие-то сообщения приходили.

Да, эти ребята в итоге приехали на фестиваль, и я с ними встретился. К моменту приезда их точка зрения уже явно изменилась. Любая энергичная вещь, привлекающая внимание молодежи, сразу кажется им «контрконсервативной», и они начинают критиковать ее как разврат и ужас. Но с Никола-Ленивцем это не сработало, потому что Никола-Ленивец, по сути, сам консервативен: люди приезжают праздновать традицию. Так что попытка «наехать» оказалась выстрелом себе в ногу, и, думаю, они об этом пожалели. Они увидели, что сюда приезжают семьи с детьми, все радуются, все в кокошниках. Это их, видимо, заставило задуматься, что не стоит атаковать все подряд, не разобравшись и не подумав, на что именно набрасываешься. 

Задам глупый вопрос: вам было жалко «Мельницу», когда она горела?

Конечно. Должно быть жалко — это обязательно. Нельзя приглашать людей на что-то бессмысленное. Я знаю случаи, когда просто накрывали тряпочкой какую-то скульптуру, а под ней оказывался мусор. Тряпка сгорала, и все. Я таким никогда не занимался.

Нет, должно быть жалко. Должна быть полноценная вещь. Но раньше мы как делали: построим сенную башню, она год постоит, сгниет, а потом мы ее поджигаем. «Медиабашня» у нас стояла два с половиной года — сжечь оказалось проще, чем разбирать. Изначально вся эта практика родилась из необходимости убирать за собой. Как-то один англичанин спросил меня: «Это как Burning Man?» Нет, это не как «Бернингмэн», мы шли своим путем. Сено, лоза — все проще и дешевле сжечь. Они постояли, их увидели, по ним походили, потом строение состарилось, и все приехали проститься. Многие плачут. Иван Васильевич Сокол, гений этого места, помогавший строить «Медиабашню», плакал, когда ее сжигали. Все это должно быть жалко, но при этом осмысленно. Это дорогая жертва, но жертва и должна быть дорогой.

Можете немного приоткрыть технические детали? Вокруг огромного костра стоят тысячи людей, огонь гигантский, и непонятно, как вообще получить на это разрешение от пожарных или других служб. Как рассчитывается, куда он рухнет при обрушении, не полетят ли искры в толпу? Насколько это сложно?

Если бы мы сейчас впервые обратились к пожарным, они бы, конечно, не пропустили такую идею. Но то, что делается в Никола-Ленивце, уже приняла местная власть: в начале 2000-х не было особого контроля, никто всерьез не запрещал. А сейчас мы дружим с МЧС. Они понимают, что это устоявшаяся традиция, часть культуры этого места. Мы должны соблюдать ряд требований, организовать охрану. Понятно, что всегда бывают риски, например ураган. Но мы стараемся обеспечить безопасность.

Я начинал в 2000 году, и здесь еще существовал советский колхоз. Люди в деревне не слышали о капитализме, все было дешево, и никакой власти фактически не было. Я никого не спрашивал, когда ставил свои объекты в красивых местах: «Сенную башню», «Зиккурат», «Маяк» (хотя «Маяк» мне уже заказал сам парк). Нам просто никто не мешал. Со временем это превратилось в мощную традицию, и теперь никто не хочет ее запрещать. В Японии, к примеру, есть праздник, когда люди скатываются на бревне с горы, и все знают, что два-три человека обязательно погибнут, но никто не может запретить это, потому что традиция живет веками. Так и у нас: авторитет, который мы заработали, теперь нас защищает.

Но ваши Масленицы, насколько я понимаю, обходились без эксцессов? 

Тьфу-тьфу-тьфу!

Тьфу-тьфу-тьфу!

Мы тщательно готовимся. Хотя первые костры были абсолютно самодеятельными. 

Но они, наверное, не были такими масштабными?

Ну как сказать! «Медиабашня» была 20 с лишним метров — очень мощно рухнула. Тогда снимали четыре телеканала, это был 2005 год. Но никакой охраны не было, могло произойти все что угодно. Видимо, помогла высшая сила: хорошее дело не гибнет сразу.

Вы сами рассчитывали, на какое расстояние люди должны отойти, чтобы никто не пострадал?

Именно так. Хотя люди все равно стоят совсем рядом. Я, например, отошел в три раза дальше заграждения — и мне было жарко, а многие находятся прямо у барьера, и я не представляю, как они там все это выдерживают. Наш народ, видимо, жароустойчив.

Есть ли уже какие-то идеи на следующий год?

Нужно придумывать что-то новое. Непонятно, в какую сторону это пойдет, но вряд ли мы откажемся от строительства крупного цельного объекта. У нас есть идеи типа «принципа домино» или чего-то в этом духе, но в любом случае хочется обновления, потому что люди играют в это, нужно постоянно придумывать новые правила.

Должна появиться одна-единственная идея, которая будет главной именно в этом году. Нельзя просто выбрать из списка «и так, и сяк». Когда она возникает, ты сразу понимаешь, что это то самое, и все бросаются ее реализовывать.

Никола-Ленивец — удивительное место. Когда я только начинал, опытные художники говорили: «Да ладно, местные все сожгут и поломают, ничего не выйдет, мы пробовали — все ломали». Но нужно было привлечь местных, дать им повод гордиться, и тогда они сами стали все защищать. А еще наши скульптуры будто сами себя защищают: они стоят без охраны, и их никто их не ломает. Я сам удивляюсь этому процессу: люди испытывают трепет и сами назначили эти объекты искусством.

Внутри Ротонды Бродского на печных кирпичах встречаются надписи вроде «Здесь был Петя», но я видел такое только там и больше нигде.

Удивительно, как Саша Бродский подвержен этому. Я видел не одну его ротонду, в том числе в Перми, — все исписаны и разрисованы. Думаю, ему это даже нравится.

И это не выглядит вандализмом: там много поэзии, любви, абстракции. «Здесь был Петя» встречается не так часто, и, возможно, это тоже сознательный китч и самоирония.

Подготовили: Чермен Дзгоев, Анатолий Белов