Интервью с основателями галереи тиражного искусства RARE by Azarov&Tsep
Сам факт вашего совместного приключения выглядит довольно магически. Давайте с него и начнём — вы ведь вместе учились в музыкальной школе?
Фёдор Азаров: Да, но я её не закончил. Мне так надоел мой инструмент, что я бросил всё это и сразу ушёл пробовать разного типа стартапы. Искусство меня не интересовало так глубоко, как Даню — меня всегда больше привлекала предпринимательская деятельность. Меня вообще невероятно увлекают все бизнес-процессы, и я с 16 лет занимаюсь то одним, то другим… Был и мексиканский фудкорт, и digital-агентство. Много всего.
Даниил Цеп: Собственно, на моменте ухода Фёдора из школы наши пути и разошлись. Я остался, закончил её, поступил в Московский государственный колледж им. Гнесиных, затем — в Московскую консерваторию. Пошёл по профессиональной музыкальной дорожке и сейчас зарабатываю этим на жизнь.
В целом, мы всё равно оставались на связи — периодически списывались. Но инициатором нашего воссоединения по счастливой случайности стал Даня.
Я листал соцсети, нашёл там нашу старую совместную фотографию. Потом решил покопаться в переписке и понял, что мы аж в 2018 году договаривались попить пива (смеётся). Это было в 2024, зимой — по сути, уже прямо ближе к началу 2025. Я уже давно живу в Германии, но приехал на праздники в Москву. Мы встретились — и так началась история RARE by Azarov&Tsep. Самое волшебное и удивительное тут, что сохранилась наша добрая дружба — мы на самом деле друг другу очень сильно в эмоциональном плане помогаем. Несмотря на то, что мы долго не общались, общий язык моментально был возрождён.
А пиво-то попили?
А мы с 2018 оба не пьём (смеётся).
Трезвая встреча, приведшая к идее начать арт-бизнес — интригующее начало.
Я тогда был в отношениях, и мы вместе с Фёдором упаковывали для моей девушки подарок. Она — художница, и я хотел преподнести ей что-то, связанное с изобразительным искусством. Случайно узнал, что неподалёку от места, где я живу — немецкого города Саарбрюккен — есть антикварная лавка. Я зашёл туда и купил литографию Василия Кандинского. Мы с Фёдором, правда, потом смеялись, потому что это выглядело как постер. Мы вообще не поняли ценности этой вещи.
Потом я рассказал про покупку Дани своей маме, а она спросила: «Вы что, это же офорт, ребята!» Собственно, вот тут-то мы и поняли, что чего-то не понимаем. А если не понимаем — надо разобраться!
Получается, арт-просвещением вы обязаны маме Фёдора. Вы ведь оба происходите из довольно близких к искусству семей, верно?
Можно и так сказать. Я из династической семьи музыкантов. Мой отец организует очень большие и серьёзные музыкальные проекты в России, мама — педагог по роялю.
Мои родители стояли у истоков арт-терапии — ещё в 1990-е они разработали технологию трансцендентального синтеза. Мама преподаёт её до сих пор и сейчас руководит Центром арт-терапии в Академии искусств Игоря Бурганова. Папы, Юрия Азарова, с нами уже нет — он посвятил жизнь исследованию педагогики и написал несколько трудов о том, как развивать талант в ребёнке через искусство. Он верил, что каждый человек талантлив, и искал способы развития таланта через искусство и творчество. Его книги переведены на несколько языков, а «Семейная педагогика» стала мировым бестселлером. Впрочем, как художник он тоже состоялся — в своё время выставлялся в Третьяковской галерее, Кремле, Королевском замке Варшавы. Но сам я к искусству, в целом, не тяготел.
А что изменилось?
Примерно в феврале 2025 я приезжал в Москву, и мы договорились, что я привезу несколько произведений из антикварных лавок. Мы решили, после слов мамы Фёдора, разобраться, что они из себя представляют — отдать на экспертизу, выяснить их ценность. Ну и вообще, хотели их раздарить по друзьям и родственникам (смеётся).
Тогда-то мы и задумались всерьёз о том, что это классная история — иметь дома настоящего Шагала, но не за несколько миллионов долларов, а за 100 тысяч рублей. Хотя искусство меня вдохновило и увлекло, я, как видишь, всё равно с предпринимательской точки зрения на это посмотрел (смеётся). Я сам стал заниматься экспертизой, кстати. А дальше — как в тумане.
Я тоже не помню, в какой именно момент мы решили делать сайт и начать продавать. Просто начали — и всё. Много импровизировали. У нас даже стратегии не было и до сих пор нет, но, конечно, уже надо заняться, раз ввязались. Хочешь делать — делай хорошо.
Сейчас мы оба настолько влюблены в наш проект, что смотрим в сторону разных вариантов работы — хотим всё попробовать. Прямо сейчас ищем возможность найти физическое пространство, начать делать выставки, собирать совместную коллекцию RARE by Azarov&Tsep. Про аукцион тоже думаем.
Но вы оба занимаетесь RARE by Azarov&Tsep не полностью, да? Планируете сосредоточиться только на галерее?
У Дани основная занятость — это музыка. А я — сооснователь digital-компании DOUBLE A, которая по сей день работает с крупными клиентами на международном уровне — создаёт для них сайты и мобильные приложения. Я продал долю и теперь занимаюсь частным консалтингом в digital и маркетинге. Отказываться от этих занятостей мы точно не планируем, хотя, конечно, на RARE by Azarov&Tsep планы грандиозные.
Я думаю, что проект RARE by Azarov&Tsep меня спас. К моменту, когда мы решили его запускать, я был довольно сильно подавлен и разочарован в жизни, скатывался в депрессию. Наложилось всё — болезненный разрыв, утомлённость профессией, какой-то, в общем, произошёл со мной экзистенциальный кризис. На самом деле, я испытывал проблемы ментального характера уже около 6 лет, и сейчас, благодаря Фёдору, я занялся собой и пошёл в терапию. А наш проект стал для меня новым смыслом. Он буквально вытянул меня за уши из глубокой эмоциональной ямы — искусство увлекло меня, оживило, и теперь я вижу себя в завтрашнем дне. Моя философия отныне — если ты занимаешься искусством вообще, то в нём не может быть отдельных частей. Это всё об одном, просто в различных проявлениях.
Изначально у нас вообще не было серьёзной задумки. Нам просто было интересно в этом разобраться. Мы потихоньку, не торопясь, собирали наш сайт — как конструктор. Изучали рынок, искали произведения. Начали коллекционировать сами. А потом втянулись — стало любопытно познать себя в этой сфере, насколько далеко мы можем зайти и на что мы вообще способны. Параллельно с этим прибавилось и понимание важности дела. Хочется популяризовать тиражное искусство как явление, доказать, что оно ничуть не менее интересно масляного холста. И просветить людей — чтобы не были, как мы сначала (смеётся).
Судя по всему, эта история для вас не имеет коммерческого интереса…
Верно. Заработок — не самоцель, не первостепенная история.
Дело не в самой вероятности заработать и разбогатеть. Тут в основе всего лежит интерес посвятить свою жизнь чему-то такому… вдохновенному, что ли. Не знаю, может быть, так выглядят зачатки современного меценатства? Когда ты хочешь больше отдавать, чем брать. Мы все пришли сюда на этот свет, чтобы какие-то добрые поступки совершать.
В том числе просто даже чуточку образовывать людей, кстати.
И это тоже. В Европе люди прекрасно знают, какие бывают разновидности искусства, понимают техники тиражного искусства и знают, какую оперу написал Вагнер, а какую — Штраус. И здесь идёт речь больше о культурном ходе, о нашей миссии, о русле, в которое мы направляем свою энергию. По сути, наша задача — сделать так, чтобы человек не просто мог себе позволить приобрести домой искусство, но внутренне разрешил себе стать собирателем, не был зажат какими-то искусствоведческими или иными рамками. Якобы, ты должен знать всё, чтобы покупать… Нет, не должен. Если тебе этого хочется, то такого аргумента вполне достаточно.
Всё равно задам каверзный коммерческий вопрос. Можно ли вложить в Шагала 100 тысяч рублей и через год получить за его продажу, скажем, 300 тысяч? Какая инвестиционная привлекательность у тиражного искусства?
Тиражное искусство — это ниша, где ликвидность набирает оборот, потенциал роста высок. При грамотном выборе автора и серии — особенно в рамках сертифицированных галерей — рост возможен. Порой это выгоднее банковского вклада: работу можно реализовать до +40 % уже через месяц-два. И, как мы знаем, искусство всегда растёт в цене, поэтому через год-два будет и больше.
Помимо коммерческой выгоды вы открываете себе уверенный путь в мир искусства и таким образом позволяете себе развивать эстетический вкус, что также является инвестицией. Главное инвестирование — это инвестирование в своё развитие.
А как вы отбираете искусство?
По субъективному взгляду, по наитию… И, конечно, консультируемся с искусствоведами. Сейчас у нас в каталоге представлены, в основном, маститые художники — Пабло Пикассо, Марк Шагал, Василий Кандинский, Пьер Боннар, Анри Матисс, Жорж Брак. Но есть и те, о ком знает не так много людей — это Макс Мерц и Хорст Яннсен. Они здесь есть, потому что нам бы хотелось, чтобы RARE by Azarov&Tsep просвещал людей, насыщал рынок новой аудиторией.
Фёдор, ты чуть ранее сказал, что и сам начал заниматься экспертизой. Расскажи про это — как определить подлинность тиражного произведения? И как ты вообще пришёл к тому, чтобы проводить экспертизу самостоятельно?
Да, аутентификация — это один из первых вопросов, который встал перед нами, когда мы начали покупать работы. Изучив досконально все методы исследования, первую экспертизу я провёл по произведениям, которые Даня привёз в феврале. Это были работы Кандинского и Пикассо. Тогда, имея лишь лупу, ультрафиолет и сотни часов изучения информации, я увидел, как много можно узнать о работе! И не только с технической стороны — я говорю именно об истории. Меня это страшно увлекло, и я начал изучать всевозможные материалы, получил образование и квалификацию.
Самым сложным был процесс сборки и покупки оборудования. Есть инструменты, стоимость которых доходит до $45 тыс., но их можно брать в аренду, даже на 1–2 часа. Собрав максимально возможный инструментарий, я начал проводить полноценные экспертизы, которые включают в себя визуальный анализ, микроскопию, съёмку в УФ- и ИК-излучении, макросъёмку, сравнение подписи, изучение провенанса, сравнение с каталогами raisonné или живыми работами. Например, довоенная бумага чаще всего не светится белым в УФ, так как добавлять в неё отбеливатель начали только после войны. А в ИК-свете можно увидеть подмалёвки у холстов или дорисовки. Если не заявлена смешанная техника, то работа может быть поддельной или отреставрированной — в обоих случаях цена снижается.
И как же определить подлинность тиражного произведения?
Конечно, самый верный метод — отнести её в специализированный центр. Или обратиться к нам (смеётся). Но экспертиза тиражных работ начинается от 25 тыс. рублей, а сейчас ценник стремительно летит вверх. Поэтому, пара лайфхаков для наших читателей — в первую очередь важно проверить задокументированный провенанс и сам COA, то есть информацию, кем и когда выдан сертификат подлинности. Остальное — только у экспертов.
Вообще, раз вы хотите заниматься просвещением, хорошо бы и современное тиражное искусство внедрить в каталог. Рынок классики у нас уже есть, а вот актуальный пока не так в себе уверен.
Да, мы планируем работать и с современными художниками тоже. Проблема пока в том, что мы не всех знаем. Но я уже начал ходить на профильные мероприятия, открытия… На ярмарки, в том числе. Сходил недавно на осенний WIN-WIN — меня порадовало, что там было много тиража. Для меня это — знак того, что формат увереннее занимает свою часть современного художественного контекста. Надеюсь, мы с классными авторами найдём друг друга, чтобы в следующем году открыть направление совриска в RARE by Azarov&Tsep. Всё-таки, что-то концептуальное тоже хотелось бы осваивать, чтобы помочь рынку развиваться и жить.
Беседовала Катерина Алабина