— Почему все, все наше общество осуждает женщин, которые уходят из семьи и оставляют своих детей, и практически никто не осуждает мужчин в этой же позиции? 

— Я думаю, это потому, что совсем маленький ребенок, а особенно младенец больше нуждается в матери, чем в отце, — ответила я. — Это просто биология, воплощенная в общественном уложении. Так часто бывает, но мы не всегда это осознаем, а тем более сознательно вербализируем. Мы высшие млекопитающие. Наши младенцы — маленькие зверюшки. Самка, мать нужна им для прямого биологического выживания, а самец, биологический отец… ну постольку-поскольку…

— А если это уже не младенец и даже не совсем малыш? И биология уже не главное? Что тогда?

Я между тем рассматривала свою посетительницу. Выглядела она интересно. У женщины были пожалуй излишне резкие, но правильные черты лица, прическа, похожая на гладкую черную шапочку, и очень яркая одежда и бижутерия. В целом я увидела в ней представительницу творческих профессий. Причем такую, как их рисуют в карикатурах с антифеминистским уклоном. Назвалась женщина Оксаной.

— Мне всегда смешно, когда говорят о феминизме, — продолжила она. — О его победах, о равных правах женщин. Какие вообще права? Ага, с конца позапрошлого века женщина уже может учиться в университете, работать, потом быть космонавтом, ходить в офис, служить в армии и может быть даже спускаться в шахту. Все эти права за ней признаются. Прекрасно. Но если она уйдет из семьи с ребенком, ее все осудят. Она всю жизнь будет жить с этим клеймом, и, если хочет сохранить хоть какое-то уважение новых знакомых, неважно, мужчины они или женщины, никогда в этом не признается. Причем первым и самым важным голосом в этом осуждающем хоре будет ее собственный выросший ребенок. С раннего детства окружающие ему объяснят, что мать-ехидна его бросила. С этим он и повзрослеет. И потом, как бы ни пошло дело, «передумать» ему, учитывая разлитое в обществе мнение, будет ох как трудно. А мужчина ровно в той же ситуации будет вальяжно и даже претендуя на сочувствие окружающих говорить: о, мы были так молоды тогда, поженились, поспешно родили двух детей, но совершенно не понимали, что к чему, ругались, бесились, оба наделали фатальных ошибок, потом, разумеется, разбежались, каждый пошел своим путем, дети остались с ней, конечно, но мы сохранили отношения, я их регулярно навещал, дарил подарки… И все будут выслушивать его пожалуй что и с запрашиваемым сочувствием, и даже думать: какой, однако, достойный и широко мыслящий человек — не винит в разрыве только бывшую жену, а признает, что ошибки делали оба… Такую же позицию со временем переймут и его дети, особенно если на каком-то этапе взросления он подбросит им достаточную сумму денег. А теперь мысленно поменяйте в этой сценке этого мужика на любую женщину и представьте себе реакцию окружающих на ее слова. Представили? При наличии вот такого слона в посудной лавке, которого к тому же все умудряются как-то не замечать, мне всегда смешно, когда говорят про равные права мужчин и женщин… Что скажете?

Как воспитать в ребенке внутреннюю свободу? Отвечает Дима Зицер

— Вы знаете, мне как-то немного обидно за зверька ехидну, — сказала я. — Она, будучи даже не очень по сути теплокровной, сначала вынашивает яйцо, потом таскает детеныша в сумке в течение полугода, заливая его там молоком, пока у него не отрастут колючки, потом строит нору, селит его туда и еще в течение полугода ходит его кормить. Все вместе больше года! А самца, заметьте, при всем этом не видно даже на горизонте — ехидны животные одиночные и встречаются только на время спаривания. И, между прочим, это небольшой (не намного больше кошки) и очень примитивный зверек. С кем сравним ее материнское поведение? Сколько, например, кормит своих котят кошка — наш образец материнской заботы, иллюстрациями которой, с трогательными фотками кошечек с их котятками, буквально набит интернет?

— Замечательно! Спасибо! Очень интересно! — Оксана даже хлопнула пару раз в ладоши. — Я, знаете, именно за этим к вам и пришла.

— За сведениями про материнское поведение ехидны? — сильно удивилась я.

— Нет, я просто давно читаю ваши тексты на «Снобе» и знаю, что вы не предвзяты. Как другие, которые всегда знают, что правильно, что неправильно.

— На самом деле еще как предвзята, — уверила я Оксану. — Не меньше прочих. Просто из уважения к разнообразию мира и эволюционных стратегий считаю нужным это скрывать.

— Это уже много, — вздохнула женщина. — Большинство не считают.

— А дети-то где? — спросила я.

— У бывшего мужа и его матери.

— Сколько им сейчас?

— Мальчику одиннадцать, девочке тринадцать.

— Новой семьи у мужа так и не случилось?

— Была, но тоже распалась. Они все, конечно, согласно обвинили меня: если бы не дети, которых я бросила и с которыми его новая жена так и не смогла выстроить отношения, у них бы все получилось и они бы жили долго и счастливо.

— А у вас есть семья?

— Нет. Мне это не нужно. У меня свободные отношения.

— Сколько было детям, когда вы с мужем развелись?

— Пять и семь. По их возрасту вы высчитываете степень, в которой вы меня можете внутренне осудить или оправдать?

— Ага. А почему внутренне?

— Ну психологам же не положено вслух осуждать клиентов.

— Вы сами-то себя сейчас слышите? Выступаете с позиции, в которой точно знаете, что правильно для психолога…

— Да, действительно, смешно, — согласилась Оксана.

— Обещаю, если придется, высказать свое осуждение вслух.

— Вот счастье-то…

— Вы кто по профессии?

— Юрист.

— Неожиданно. 

— Все сначала удивляются. Но потом привыкают. Я хороший юрист, успешный. По семейным делам и спорам.

— Ох ты ж… 

— А вы как думали!

— Почему вы расстались с мужем?

— Я не помню.

— ?!

— Вытеснила, наверное. Я выросла в Выборге. У матери-одиночки. Она мне транслировала всегда: главное — это замуж выйти. У меня не получилось, а ты должна, это гарантия нормальной жизни. В Петербург я приехала на юридический учиться и замуж выходить. Все получилось. Ребенка я не хотела, а свекровь внуков хотела очень. Я у них жила. Мама мне писала: подстраивайся. Я старалась. Когда Лика родилась, муж сказал: как полноценно теперь. Чтоб вы поняли, ему в тот момент было 36 лет, а мне 23. Женат он до той поры не был, мама никого не одобряла. Меня одобрила, я из провинции, много моложе и должна быть благодарна. Потом муж сказал: ты в своей семье одна, и я один. Очевидно, что это неправильно, давай еще одного — мальчика. У меня обе беременности были очень тяжелые, с Костей я чуть не умерла. Свекровь помогла, взяла отпуск, когда меня выписали, а потом опять ушла на работу. Они приходили со своих любимых работ — такие веселые, довольные и сначала за все меня хвалили: ой, детки наши, ангелочки! Ой, котлетки! Ой, белье постирала! Ой, окошечки помыла.

Потом, спустя несколько лет, мне надоело приспосабливаться. Я подумала: зачем? Это была какая-то не моя жизнь. Я сказала, что пойду на работу. Они сказали: а как же дети? Я сказала: а как-нибудь. Они сказали: так нельзя. Но я все равно пошла работать. И тогда стало: смотри, у него сопли! Еды в доме никакой нет! Девочка у тебя растет педагогически запущенная!

Я еще немного подождала, может, изменится чего, привыкнут, например. Ничего не менялось, только хуже становилось, потому что дети начали включаться. Тогда я ушла. Сразу все как следует оформила — развод, посещение, алименты, — я же юрист все-таки.

Мне, конечно, сказали, что у меня нет ни сердца, ни других важных для женщины внутренних органов, и детям объяснили, и сын с дочкой сразу стали отказываться меня видеть и со мной говорить.

— А как сейчас?

— Сейчас, особенно после того, как мачеха съехала, сын со мной иногда готов встретиться и в кафе посидеть (он любит вредное поесть) или еще куда-нибудь сходить. Он спокойный, когда я у них дома жила, не помнит почти. А дочка только деньги берет, да и то под соусом: с паршивой овцы хоть шерсти клок.

— А чего вы теперь хотите?

— Ну во-первых, наверное, выговориться хотела. Второе, понять про эволюцию — как оно дальше-то будет?

— Оно само не будет. Вы не математик, а юрист, но все равно в какой-то степени мышление у вас должно быть алгоритмическим, без этого юристу никак. Это уравнение. Смотрите: дети ваши — пока еще объекты чужих влияний. Но скоро уже начнут в какой-то степени мыслить и действовать самостоятельно. Значит, сейчас они еще пока коэффициенты, но уже скоро станут переменными. Мнение и позиция вашего бывшего мужа со свекровью не меняется уже многие годы — следовательно, это у нас, считайте, устойчивые константы. Настоящая переменная в уравнении сейчас одна — это вы сама. Общественное мнение, несмотря на ваш недавний манифест, входит в ваше индивидуальное семейное уравнение лишь в той степени, в которой оно на вас же лично и влияет. Стало быть, как только вы определитесь, чего же вы, собственно, сейчас хотите (причем решите конкретно, без обтекаемых формулировок, соплей и манифестов), так и уравнение решится.

— Я сейчас хочу, чтобы сын со мной больше бывал, — тут же сформулировала Оксана, — на каникулах, и, может, даже частично или полностью у меня жил. Мы с ним друг друга понимаем, у нас в последнее время общие интересы появились. 

— А дочка?

— Дочка совсем чужая выросла. Очень даже не на мужа, а на свекровь похожа, говорит ее словами и так же бровь поднимает.

— Ну внесите эту свою позицию в уравнение и попробуйте.

— Осуждаете?

— Да. Обещала и говорю. Дочке вы сейчас нужнее. Сын ситуацию принял как данное в условиях задачи, и она его не травмирует вообще. Он в ней живет и будет к ней постепенно и дальше приспосабливаться по мере взросления. А дочка сейчас подросток, нестабильна, протестует, обижена.

— Но мы с ней сейчас не хотим друг друга. Это что, значения вообще не имеет? Опять: делай что должно…?

— Кто из детей пытался больше выстроить отношения с мачехой?

— Дочка. Сын сразу себя повел однозначно: мне и с папой, и с бабушкой хорошо. И мама у меня тоже есть. Другой мне не надо. А дочка на самом деле пыталась — но она резкая, и та женщина, как я поняла, была эмоциональная весьма. Получалось плохо.

— Не хотим, не нужны, и прочее — самообман. На кого она похожа?

— На свекровь, я же сказала.

— Свекровь когда-то из всех увлечений сына выбрала именно вас. Именно к вам ее почему-то потянуло.

— Я нужна своей дочери, но она мне об этом не говорит?

— Не умеет сказать.

— Что же мне делать? Если я скажу ей, что она нужна мне, то совру.

— Соврите и посмотрите, что будет.

— А что может стать?

— Ей тринадцать, она прямо сейчас может превратиться из коэффициента в переменную. И тогда, если окно будет открыто, вы тоже сможете ее менять.

— А мне это зачем-то нужно?

— А вы вообще член этого уравнения?

— Безусловно да, — не колеблясь, кивнула Оксана.

— Это ответ, — сказала я.

— Согласна, — сказала женщина. — Но почему все-таки такое неравноправие?

— Не знаю, — признала я.

***

После этого разговора отношения Оксаны с дочерью вступили в бурную фазу и прошли несколько волн — подъема и спада. Пару раз я выслушивала их накопившиеся друг на друга обиды. Каждая следующая волна была меньше предыдущей. В конце концов, насколько я понимаю, все более-менее стабилизировалось на довольно низком, вполне формальном уровне. Но уже практически взрослая, интересующаяся психологией Лика теперь говорит: лучше так, чем никак, я за то время, пока мы ругались-мирились, многое о маме и о себе узнала, и сейчас у меня есть ощущение, что случилась какая-то нормальная история отношений и вообще «закрытие гештальта».

Отношения у Оксаны и Кости наладились совершенно, общие интересы не пропали, они даже пару раз вместе ездили отдыхать и прекрасно провели время. 

Бабушка состарилась, а папа, по словам детей, подумывает о еще одной женитьбе — уже, наконец-то, для себя самого.