— Здравствуйте, Екатерина Вадимовна! Спасибо, что согласились без ребенка принять. Я учитель, последние семь лет — директор школы. Меня зовут Константин Макарович. Правда, я учитель не русского, а математики.

Дальше мужчина замолчал и глядел на меня выжидательно. Я несколько занервничала, так как, по его мнению, явно должна была дать на это представление какую-то реакцию, отличную от простого «здравствуйте». Но какую? Мы с ним были когда-то знакомы? Может быть, он какой-нибудь очень известный персонаж и сейчас я должна была его, с его точки зрения, узнать? Учитель года? Часто выступает по телевизору?

— Папаша покойный, Макар Иваныч, был шутник и любитель Чехова, — объяснил мужчина, не дождавшись. — Мама утверждает, что она была против, но я не уверен. А «Ваньку» ведь в школе проходят. Вы хоть представляете, сколько шутников-недоумков мне пишут? Школьники с пятого по одиннадцатый, выпускники, их родители, молодые учителя, да что там — даже поздравление от районо с юбилеем, и то… не удержались! Эх!

— Господи, да конечно же, «Ванька»! — наконец радостно сообразила я. — «На деревню дедушке, Константину Макарычу». Да, школьный учитель с таким именем…

— Директор! — Константин Макарович поднял палец. — Я теперь директор! И вот. Гимназия у меня не в Петербурге, а в пригороде. Считается, между прочим, в нашем городке лучшей школой, всегда по поступлению конкурс, интриги, обиды, скандалы и все такое. 

— Понятно, — кивнула я. — И?

— Я категорически против инклюзии. Хотя от меня ее сверху начальство уже некоторое время требует — вы сильные, передовые, в Москве и в Питере уже вовсю есть, значит, и нам надо отчитаться… 

— Тоже понятно.

— Вы что же, не будете мне возражать? — удивился Константин Макарович.

— Не буду. Ваша школа, хоть с кашей ешьте.

— Вот если б и в управлении так думали… — мечтательно закатил глаза мужчина. — Но я все равно для продолжения разговора буду аргументировать.

— Воля ваша.

— Я считаю, что все дети с особенностями должны обучаться по специально приспособленным к ним программам, специально обученными людьми, в специально оборудованных для этого местах. Может быть, где-то инклюзия и эффективна, но в нашем случае это, как правило, полная профанация, имеющая психологическую и экономическую подоплеку, но не имеющая никакой педагогической эффективности. Наоборот, наличие такого ребенка или детей в классе только дезорганизует педагогический процесс, даже если к нему прилагается тьютор, делает беднягу чем-то вроде аттракциона для остальных детей и источником вечного непонимания и напряжения для учителя. Если ребенок при этом все-таки что-то понимает, то первое, что он осознает в этой ситуации, — именно свою безнадежную инаковость и невозможность для себя быть «как все» в усвоении нашей достаточно сильной гимназической программы.

— Поняла вашу позицию, — опять кивнула я.

— Но сверху на меня давили и клевали постоянно, — вздохнул Константин Макарович. — Мода, понимаете ли. Близость к культурной столице обязывает. Тогда я уцепился за единственное исключение, которое увидел. Дети инвалиды-опорники с полностью — понимаете, полностью! — сохранным интеллектом. Как в вашей книжке «Класс коррекции». Они могут учиться наравне с другими, если им помочь чисто механически, в плане среды. Но я должен был сильно обозначить свое особое мнение? Должен? Скажите!

— Ну конечно, — согласилась я и подумала, что непосредственно работать с Константином Макарычем, наверное, не очень легко.

— Я нашел в нашем городке четырех таких детей и предложил им и их родителям инклюзию. Но на этом я не остановился. Я нашел такого же учителя.

— Со специальным образованием? — уточнила я.

— Нет. Выпускника педвуза с ДЦП. Не знаю, в курсе вы или нет, но в педвузы довольно часто идут юноши и девушки, как теперь говорят, «с особенностями по здоровью». Семьи просто пристраивают своих «особенных» отпрысков еще на несколько лет, и они там худо-бедно как-то обучаются. Разумеется, по специальности они потом не работают, это обычно даже не обсуждается. Я считаю подобную практику тоже неэффективной тратой государственных денег, но кто меня слушает. И вот. Я нашел молодого человека, он упорен и честолюбив, у него сразу две специальности: начальная школа и география. Я поговорил с ним, предложил ему попробовать и потребовал, чтобы он принес мне заверенное заключение тестов от ваших коллег, что у него все нормально с интеллектом (наших детей-инвалидов мы тоже протестировали).

Чужой ребенок

— Насколько сильный ДЦП? Что сказал юноша?

— Он ходит со сложным костылем. И еще — у него сильно странно интонированный голос, хотя дикция вполне хорошая и все понятно. Я решил, что к этому можно приспособиться. Он сказал, что требование теста на интеллект унизительно — я же не требую такого с других молодых учителей. Я спросил: это что, первое унижение в вашей жизни? Он согласился, что не первое, и сказал, что принесет нужные бумажки. Мне они, как вы понимаете, были нужны, чтобы потом тыкать ими в нос всех, кто спросит.

— Что же было дальше? — я почувствовала, что сама нервничаю.

— Второго сентября я получил заявления от двух третей родителей того второго класса, куда я его поставил (их учительница летом ушла в декрет), что они категорически против. «Дети боятся», «Дети не понимают», «Это издевательство над здравым смыслом», «мы пришли сюда учиться», «наши дети не поле для ваших экспериментов» и так далее. Вы не представляете себе, как я орал на собрании и в управлении, куда родители тоже немедленно написали! («Почему же, представляю», — подумала я.) Я гневно клеймил лицемерие системы, которая сначала в школе делает хорошую мину при плохой игре в виде этой чертовой инклюзии: «да, вы как все», потом самым умным и сильным из них даже разрешает поучиться в педвузе, а потом… Со мной в общем-то даже теоретически соглашались, но такого учителя потребовали убрать. Не дав ему шанса. Детей не водили в школу. Они боятся. Скандал. Нашей школе, в общем-то, к скандалам не привыкать, но… но… но… Начальство сказало: меняйте учителя. Он был готов сдаться, но я уперся. Пусть будет география. Два раза в неделю. Пятые, шестые и седьмые классы. Ничего, переживут. На первые уроки в каждом классе я приходил с ним. Все объяснял, насколько это возможно.

— А те четыре инклюзивных ребенка с ДЦП, которых вы взяли параллельно с учителем?

— У них все прошло абсолютно нормально. В каждом из четырех классов по моему указанию изучили ваш «Класс коррекции» — и ага. Двое прям отлично вписались, общаются вовсю. Двух других просто не трогают.

— А учитель?

— Его травят, буллят и троллят по полной. Разумеется, не весь класс. Но в каждом выделилась группа весьма неглупых и часто даже из очень обеспеченных и образованных семей отморозков, которые… остальные наблюдают и развлекаются. Есть те, кто против и в душе жалеют, но они не знают, как это вообще сделать — ребенку пожалеть взрослого человека.

— Идет от них самих или от семей, как вы думаете?

— Фифти-фифти, я полагаю. Слабого — толкни, это в общем-то в природе групп подростков. Но какая-то все-таки там в семьях поддержка должна быть, я думаю. Во всяком случае — отсутствие гневного осуждения.

— Чего вы ждете от меня?

— Во-первых, выговориться. Получилось даже круче, чем рассчитывал, так как полагал, что вы начнете спорить и отстаивать детскую инклюзию. Дальше — спросить: с точки зрения психологии я прав, что уперся? Или надо было его отпустить с первым поражением и не мучить и не унижать дальше? И наконец, вдруг вы чего-то такое дельное посоветуете или предложите, что нам дальше делать?

— А преподаватель-то на класс работать вообще может? Справляется?

— Абсолютно справляется. Интересный дополнительный материал находит, держит тему, укладывается во время — это все мне его куратор-географ сказал, можно верить. Если к голосу его привыкнуть, так вообще все отлично.

— Я сама вам ничем помочь не могу, и судить — правильно или неправильно вы поступили — тоже. Слишком мало данных. Но вот насчет того, что делать, у меня есть одна мысль, точнее, воспоминание об одном рассказе из моего собственного детства… Машина, чтобы, если что, доставить из Питера с сопровождающим очень пожилого человека, а потом поставить его на место, где взяли, у вас есть?

— Ну разумеется, найдем.

***

Мамину подругу детства звали Инна Михайловна. В моем детстве она часто бывала у нас дома и много рассказывала мне о своем собственном послевоенном детстве. Я любила ее слушать и задавала много вопросов.

Ситуацию я объясняла ей по телефону и очень долго. Инна Михайловна, которой недавно исполнилось 85 лет, оставалась абсолютно в здравом уме, но была глуховата. Наконец старушка все поняла, вспомнила и сразу же согласилась выполнить мою просьбу. У ментально сохранных стариков часто в наличии сенсорная депривация, и на любой предложенный им «движ» они соглашаются охотно и с удовольствием. На это я, в общем-то, и рассчитывала.

Детей из пятых-шестых-седьмых классов собрали в зале. Пришли также многие из учителей. На сцену посадили Инну Михайловну, учителя географии и Константина Макаровича. Без всяких вступлений старушке дали микрофон.

Инна Михайловна, сначала несколько смущаясь, а потом разойдясь и не на шутку разволновавшись, рассказала ту же историю, которая когда-то произвела на меня впечатление и, как выяснилось, запомнилась мне на всю жизнь. 

В город, где она жила девочкой и училась в школе, война не дошла. Но большинство мужчин, разумеется, в 1941 году ушли на фронт. Ушли и все учителя-мужчины. Маленькую Инну это никак не касалось, так как в начале войны она только закончила первый и осенью должна была идти во второй класс.

Когда война закончилась, выжившие мужчины вернулись в город, к своим семьям. И вот тогда она впервые услышала от кого-то из учительниц или из старших девочек:

— Иван Павлович был учителем от бога… и он, вы знаете, оказывается, жив, но… но… но… так жаль, что мы больше его никогда в школе не увидим. То, как он давал детям математику, — это же была любовь на всю жизнь.

Детей влечет все таинственное. Если этот «бог математики» жив и вернулся с войны, то почему же мы больше никогда его не увидим?

Заинтригованные девочки провели свое расследование. По его окончании сентиментальная Инна-подросток плакала от жалости в темной кладовке.

Иван Павлович горел в танке. И был контужен. Он ходил, подволакивая одну ногу, а на его обгоревшее лицо почти невозможно было смотреть без содрогания. Те немногие разы, когда девочкам удалось его увидеть, мужчина был тяжело пьян.

Тогдашние послевоенные дети были активными и осознавали себя полноценными участниками текущей жизни. Девочки собрались группкой и пошли к директору:

— Мы хотим, чтобы Иван Павлович вернулся в школу и учил нас математике. Он герой войны, и к его ранениям мы привыкнем.

— Пишите приглашение, — сказал директор и выдал школьницам большой лист белой бумаги и краски. — В углу нарисуйте ромашку или еще что-нибудь красивенькое.

Девочки, высовывая от усердия языки, послушно писали и рисовали. Потом собирали подписи. Выдали все получившееся директору.

Разговор между мужчинами, как мы теперь понимаем, был очень тяжелым. Иван Павлович категорически отказывался, приводя очень весомые аргументы. Девочки стояли внизу, под окном с плакатом: «Ждем вас в школе!»

В конце концов Иван Павлович согласился. Сначала ему было, конечно, нелегко. Младшие дети, увидев его в темном коридоре в первый раз, визжали от страха и убегали. Два раза он приходил на урок пьяным. Директор объявлял ему строгий выговор. Старшие дети провожали его домой. Постепенно все наладилось. Иван Павлович прожил еще около десяти лет, потом скончался от полученных ранений. Почти до последнего дня он приходил на уроки, вставал к доске и брал в руки мел. Инна Михайловна всю жизнь проработала инженером и считает, что любовь к математике и точным расчетам привил ей именно Иван Павлович.

***

После окончания рассказа старушке подарили букет цветов и коробку конфет, потом аккуратно под руки свели по ступенькам со сцены и на машине отправили домой. Константин Макарович тяжело встал, подошел к краю сцены и спросил:

— Ну, мне надо еще чего-то вам теперь говорить?

Сидящие в зале дети все вместе отрицательно замотали головами.

***

Я давно хотела рассказать эту историю читателям к началу учебного года, но не решалась, потому что не знала ее исхода. Теперь знаю. Молодой учитель прижился и продолжает работать в гимназии, теперь он успешно преподает в старших классах, пишет статьи, к сожалению, по здоровью сел в коляску, но его ученики во всем ему помогают.