«Сейчас я буду изменять Джиму Керри». Актриса Даша Верещагина о «Сто лет тому вперед», «Красной Фурии», любимых фильмах и буллинге

«Сто лет тому вперед» — это большой подростковый блокбастер, которых у нас раньше, кажется, не снимали. Сейчас это еще и один из немногих проектов, которые ребенок может посмотреть на большом экране, — и, мне кажется, для детей этот опыт очень важен. Ты помнишь свои первые кинотеатральные впечатления?

Это на самом деле очень интересный опыт. Я родилась в совсем небольшом городе, где 100 тысяч населения, и поход в кинотеатр всегда был праздником. Я действительно очень редко туда ходила. Дома смотреть было нечего: я жила с бабулей, и у нас были только семь государственные каналов, российские и белорусские. То есть мультсериалы с кабельных каналов вроде Nickelodeon я не видела. Помню, разве что, как смотрела «Телепузиков», специально ради этого просыпалась в 5 утра. Но это совсем в детстве.

Первое, что я посмотрела в кино, — это, скорее всего, «Пираты Карибского моря». Еще, конечно, были какие-то мультфильмы, первые супергеройские картины типа «Человека-паука» Сэма Рэйми. А к годам 13 у меня появился интернет — и тогда я уже узнала вообще обо всем. «Гарри Поттер» был тогда большим открытием. Или какой-нибудь «Один дома». А вот глубоких познаний в авторском кино у меня на тот момент не было. Они появились позже, лет в 16, когда я случайно наткнулась на фильм режиссера Йенса Лиена «Неуместный человек». Это такая жесткая артуха, чем-то похожая на фильмы Йоргоса Лантимоса, которого я сейчас очень люблю. За эту любовь меня, кстати, хейтит Александр Андрющенко. Говорит, я маргиналка.

А как тебе «Бедные-несчастные»?

Очень понравился. Сейчас конечно многие говорят, что Эмма Стоун получила «Оскар» только за то, что она в каждом кадре голая гуляет. Но мне кажется, что она там воплощает удивительный образ и доходит до какой-то невозможной грани, это очень интересно. Мне в принципе кажется, что играть сумасшествие — это очень интересная история. Она помогает узнать, где вообще находятся границы твоего актерского существования, на что ты способен. И я сразу, как посмотрела фильм, поняла, что это роль мечты. 

Вернемся к детским впечатлениям. Когда я был ребенком, только начиналась эра кинокомиксов. Я помню, каким грандиозным мне казался первый «Железный человек», — он и до сих пор, в общем, смотрится неплохо. Как ты думаешь, у «Сто лет тому вперед» получится так же сильно увлечь детей, которые сегодня не могут по понятным причинам посмотреть в кинотеатре фильмы «Марвел»?

Я думаю, да. И, мне кажется, это здорово, что в «Сто лет тому вперед» мы обращаемся к какому-то нашему собственному материалу, к книгам Кира Булычева, но при этом адаптируем историю для новой аудитории, для тех, кто уже видел «Мстителей». Сегодня, когда большинство зарубежных фильмов посмотреть в кинотеатрах нельзя, это безумно здорово, что у нас появляется техническая возможность снимать не хуже, чем за рубежом. 

А у «Сто лет тому вперед» были какие-то конкретные референсы? В фильме есть пара сцен, которые я лично воспринял как прямые отсылки на «Стражей галактики».

Насколько мне известно, каких-то конкретных референсов у нас не было. Тут просто надо понимать, что фантастическая тема в мировом кино очень хорошо исследована и невозможно избежать случайной переклички с тем, что уже существует. Это какие-то собирательные образы будущего, которые кочуют из фильма в фильм. И мне кажется, в этом нет ничего плохого. Просто пока нам немножко не хватает сценарной основы. Я сейчас говорю не о нашем фильме, а о ситуации вообще. Мне кажется, что в русском кинематографе, который ориентирован на широкого зрителя, найти какой-то прям интеллектуальный подтекст или культурологическую глубину пока еще трудно. 

Как зрителю мне в первой части «Сто лет тому вперед» не хватило проработки мира. По сути, все, условно говоря, «хорошее» будущее состоит из одного фона экологичной Москвы, одного коридора, комнаты и темного леса, который по сути такой же коридор. Тебе не показалось, что фильм в первой его половине слишком камерный?

Да, и это чудесно. Потому что светлое будущее настолько недосягаемо, что мы даже не способны вообразить, как оно может выглядеть. В кино куда больше показывают жестокость и несправедливость, какие-то страшные реалии, которые нам представить легче. И мне кажется, что в фильме специально так мало «хорошего» будущего. Потому что за него нам еще предстоит побороться. 

К слову о борьбе за светлое будущее — ты совсем скоро должна будешь сыграть Нику Чайкину в мини-сериале «Красная Фурия» от Bubble.  Для начала, как тебе уже существующие фильмы студии? Тебе нравится «Майор Гром»?

«Майор Гром» — это здорово, но в нем есть один момент, который я бы не хотела, чтобы повторился в «Фурии». В «Майоре Громе» классный мир, и сами по себе кинокомиксы — для нас это действительно нечто новое, в России такого еще не снималось. Но я смотрела короткометражку по «Майору Грому» — и она мне больше понравилась. В полнометражном «Громе» меня сбивает то, что вокруг героев не фантастический мир, а обычные Москва и Петербург. Но при этом артисты на самом деле берут жанр, они классно играют. 

Я знаю, что спойлерить тебе наверняка запрещено контрактом, поэтому спрошу уклончиво. Сценарий «Красной Фурии», который ты читала, по духу скорее похож на короткометражку, чем на полный метр по «Майору Грому»?

Да. Конечно, там все еще будет докручиваться, сценарий зачастую преображается на площадке, там много что додумывается по ходу съемок. Но я уверена, что съемочный процесс только углубит написанное. «Красную Фурию» снимает Филипп Юрьев — в 2020 году он дебютировал с очень классным фильмом «Китобой». У него довольно артовый взгляд, и я думаю, что для такой большой франшизы это очень полезно. Потому что в массовом кинематографе, как я уже сказала, не хватает новых авторов. 

У тебя нет страха так и остаться актрисой из подростковых блокбастеров?

Я думаю, что это не самый плохой вариант. Это я раньше драться не умела, а сейчас это колоссальное удовольствие. Но я очень надеюсь, что этого не случится в полной мере. Понятное дело, что сейчас у меня сразу две работы, но мне хочется верить, что все равно будет оставаться время и на какие-то другие истории. Я очень надеюсь, что меня начнут в авторское кино брать. Я бы хотела сняться у Хлебникова, у Хомерики. У Наташи Мещаниновой. У меня большой список, я сейчас даже всех не вспомню. Кстати, один из немногих фильмов со мной, который вышел, «Лунатики» — это история ближе к авторской, она не для массового зрителя абсолютно. И она мне действительно понравилась.

А что у тебя с театром? Вас же после выпуска забрал к себе Миронов?

Да. Самый первый набор у Олега Львовича Кудряшова, моего мастера из ГИТИСа, в свое время устоялся в Театре наций. Там же нет труппы, там приглашенные артисты. И они вот до сих пор там играют. И как-то нашему курсу так свезло, что и мы туда тоже попали. Миронов дал нам возможность играть в  новом  пространстве Театра наций. Ребята там сейчас делают разные спектакли. Я, к сожалению, не могу это совмещать со своей занятостью. Хотя я бы очень хотела куда-то туда внедриться. Пока что я играю там один спектакль, еще студенческий, он называется «Толстая тетрадь». Мы его сделали на втором курсе, и его жизнь как-то здорово продолжается, скоро уже сотый показ будет. Это вообще удивительная история, когда из студенческой работы вырастает взрослая постановка. 

Но вообще у меня спектаклей больше в «А39». Григорий Эдуардович Добрыгин создал с нами нечто удивительное. Мне всегда казалось странным, что у Олега Львовича нету своего театра. Он набирает замечательных людей, из каждого курса появляются реально классные артисты. И это преступление, что они потом рассеиваются и не могут снова собраться вместе. У нашего курса была такая необходимость, и мы пришли к такому решению. Просто мне, например, сложно представить, что я пойду в какой-то репертуарный театр и буду с новыми людьми знакомиться, объединяться. Мы нашим курсом настолько сдружились, что ни с кем больше знакомиться как-то и не хочется. 

Чем работа в театре отличается от работы в кадре? 

В театре ты как артист растешь. В кино тоже, но у тебя чаще есть право на ошибку, в кино можно полентяйничать. Просто я знаю, что, например, Александр Петров с первого дубля все играет. Он делает отличный первый дубль, для второго советуется с режиссером. А на третий раз уже чувствует полную свободу и делает это «фундаментально», как говорит Саша Андрюшенко. Я так не могу, я как бы постепенно внедряюсь в процесс.  Кроме того, в кино мы ведь по сотне раз с разных ракурсов снимаем одну и ту же сцену, там буквально минуту, полторы минуты необходимо ее держать. Большой дистанции нет. А спектакль заставляет тебя на полную включиться сразу на два часа. Это круто.

Потому что нельзя лажать.

Да, да, да. То есть ты выходишь и сразу знаешь, что у тебя нет права на ошибку, потому что потом будет очень грустно. Но при этом и ошибаться в театре тоже классно. Потому что ты, отыграв, думаешь: «Так, сегодня, конечно, говенный спектакль был. Просто катастрофа, полная лажа». Потом приходишь домой и совсем смиряешься: «Завтра, наверное, еще хуже будет, еще и настроение плохое». И вдруг к следующему спектаклю ты собираешься и все работает как надо. Вот за это ощущение я очень люблю театр. Сейчас возможностей в кино больше, конечно, но из «А39» я не уйду никогда.

Ты несколько раз упомянула Кудряшова — наверняка, как мастер, он как-то определял твою индивидуальность, понимал, как именно с тобой нужно работать. Ты сейчас сама понимаешь, какая ты, на чем тебе нужно играть, чтобы все получалось?

Наверное, я от своей зажатости очень трогательная. Может, у меня большая боль в глазах, не знаю. Я думаю, мой феномен в том, что внутренне я вообще не актриса. У меня в жизни нет того, что есть у большинства артистов. Я не люблю выходить на публику, я не чувствую себя в этот момент в своей тарелке. Я не умею офигенно петь или танцевать, не играю на всех сразу музыкальных инструментах, как это умеют «творческие» люди.

То есть пою я еще неплохо, но вообще не танцую. Это для меня катастрофа, меня схватывает зажим просто невероятных масштабов. Я это, наверное, не преодолею, да мне и не хочется, если честно. Если придется, я, конечно, попрошу хореографа и что-то там станцую. Но у меня это не в характере. Меня вся эта история с танцами, рейвами и прочим всегда скорее пугала. Я в любой ситуации предпочту дома с друзьями посмотреть кино.

В большинстве твоих интервью, которые я читал, ты рано или поздно признаешься в любви Джиму Керри. Тебе правда он настолько нравится как актер?

Сейчас объясню. С Джимом Керри — это какая-то детская, инфантильная установка. Я  влюбилась в него лет в 12, посмотрев  «Тупой и еще тупее» и всякие другие его фильмы. 

Это неожиданный вывод из фильма «Тупой и еще тупее». 

Он так комично существует в кадре, что это правда превращается в феноменальную историю. Таких артистов мало. И вот, когда я взрослела, естественно, были артисты, которые мне тоже очень нравились. Но у меня возникла внутренняя установка: «Так, я буду сейчас изменять Джиму Керри». Джиму Керри вообще плевать. Он вообще не знает, кто я такая. И вряд ли узнает. Но я из детской влюбленности до сих пор боюсь ему изменять. Может, в какой-то момент я повзрослею и это изменится.

Со Львом Зулькарнаевым Джиму Керри изменить можно?

Со Львом мы дружим, и я его очень хорошо знаю как человека. И точно так же, как с Джимом Керри, я такого способа существования в кадре никогда не видела. Он и как человек так существует, умничает жестко, особенно на интервью. Такой философ. И он действительно очень интеллектуальный, умный молодой человек. При этом он очень внутренне печальный. В нем какая-то великая грусть сидит. И то, как он себя представляет, и не только в кино, а вообще в социуме, — это просто удивительно. Как это совмещается. Это реально раздвоение личности в какой-то степени, колоссальная разница.

Со Львом мы с самого начала нашли что-то общее. Когда нас только набирали, он же учился как режиссер три года. У него было финальное режиссерское задание — выбрать двух-трех актеров и сделать с ними небольшой этюд на какую-то определенную тему. А Лев подошел к Олегу Львовичу и сказал: «Мне нужна одна Даша». И я помню, что я играла какую-то девочку, которая кончала жизнь самоубийством. И все это на каком-то невероятном нерве. Лев очень смешной в режиссуре. Я видела, как он страдал.

Думаешь, у Льва есть амбиции что-то снять? 

Мне кажется, да. Но это придет еще через пару лет. Пока он немного не дорос, он очень молодой, ему только 24 года. И в ГИТИСе у него были жесткие проблемы с режиссурой. Потому что у него классные идеи, но реализация удивительно странная. Он, например, заставлял нашего однокурсника Ефима Белосорочку плеваться тараканами. Там были резиновые тараканы огромные, а вокруг них слизь какая-то. Мы называли его фирменный стиль «театром отвратительного секса со Львом Зулькарнаевым». Это что-то в духе Дэвида Линча, одновременно с невероятным отвращением и любовью. Вообще, я очень хочу сделать со Львом что-то совместное. Мы это проговаривали, у нас есть желание снять полный метр или просто сыграть вместе в какой-то любовной истории, в драмеди таком. Может, мы придем к этому годам к 30. Ну, к моим 30.

Ты сама никогда не пыталась написать сценарий?

У меня была идея. Когда мои бабушка и дедушка только переехали в их квартиру, моей маме тогда было только 4 года, дяде моему было еще меньше, и дед увлекался аквариумами. У нас была небольшая трехкомнатная квартира в обычной советской панельке. И вот в зале там стоял от стены до стены огромный аквариум, где дед разводил всяких рыб. Там были удивительно большие существа — щуки какие-то, крабы, даже, если не ошибаюсь, мелкие акулы. Короче, удивительный мир моего деда. 

Постепенно жизнь моей бабушки менялась. Случился развод, дед пропил аквариум. Потом бабушка решила завести себе аквариум поменьше, завела там всяких мелких рыбок типа гуппи. Короче, жизнь скатилась. Я уже родилась с этими гуппи, и где-то в мои 8 лет бабушка купила сомика. Умер он всего пару месяцев назад, то есть прожил 19 лет. За эти годы он сожрал всех рыб, жил один. Постепенно аквариум этот старел, в какой-то момент начал протекать. А когда я уехала, бабушка осталась одна в квартире, а сомик переехал в трехлитровую банку. И это какая-то такая, знаешь, пожилая, грустная, печальная жизнь. И мне показалось, что это какая-то классная метафора, которую можно куда-то развить. Но история получилась провальная, у меня ничего не вышло. 

Прекрасная история. Жаль, что из нее нет плавного выхода на мой вопрос. Но было монументально. У тебя есть фильмы, к которым ты время от времени возвращаешься? Можно и просто какие-то любимые, которые даже пересматривать не надо.

Наверное, «Окно во двор» Хичкока. Это очень интересно — наблюдать за тем, что происходит с человеком за окном, и фантазировать, какую жизнь он живет. Это то, чего не хватает в обычной жизни, потому что мы слишком сфокусированы на себе и редко замечаем, чем заняты незнакомые нам люди. В этом фильме для меня заключена какая-то мировая любовь к людям. Это очень интересный опыт. И этот фильм я точно смотрела раз семь. Буквально, как «Один дома», — если не каждый год, то раз в два. Еще люблю «Голубь сидел на ветке, размышляя о бытии» Роя Андерссона. И «Плачущий луг» Теодороса Ангелопулоса — там удивительно совмещаются огромные структуры, он как-то очень изящно уходит в античность из такой же удивительной драмы. Еще, наверное, мне нравится Дэвид Линч. Смотрел «Человека-слона»? Почему-то он меня зацепил. 

Последний вопрос: есть ли у тебя какой-то опыт из прошлого, посредством обращения к которому ты осмысливаешь себя? Любое воспоминание, событие, период жизни.

Это момент с 13 лет до совершеннолетия. Подростковый период сформировал меня значительнее всего. Меня жестко буллили в школе, и взросление у меня было довольно травматичное во всех смыслах. И в школе, и дома, потому что бабушка меня очень любила, но она советских нравов и показывала это через деспотичность, гиперопеку. У меня была медицинская карточка какой-то невероятной толщины, но я не была больным ребенком. Просто бабушка настолько верила, что я болеющий человек, что мы в поликлинику катались как в Диснейленд. Это наше с ней главное развлечение было.

В школе тоже был какой-то чудесный мир. Большинство из моих одноклассников из первой школы, я училась в двух, закончили какие-то местные ПТУ и колледжи. И не то чтобы у кого-то там была жесткая мотивация развиваться. А из-за внутренней травмированности этих людей это был довольно жестокий, закрытый мир. Я помню, что до девятого класса меня реально уничтожали. Я еще и формироваться как-то поздно начала, а все парни были нацелены на то, что к девятому классу пора было уже стать сформированной девушкой. Добавлялось и то, что я всю начальную школу сидела на домашнем обучении. Я была максимально асоциальной, и, когда я пришла в пятый класс, мои одноклассники меня почти не знали. Я для них была чужая и так и осталась чужой.

Мне это очень близко. Ты можешь сказать, что этот бэкграунд тебя и привел туда, где ты есть сейчас? Что все происходившее тогда было примером жизни, которая не для тебя?

Да, для меня то, что происходило в школе, было примером того, как бы я не хотела жить. Я получала этот опыт и понимала, что хочу чего-то хорошего. Что я хочу вырваться из этих абьюзивных взаимоотношений, из жестокости и несправедливости и не быть в окружении изломанных внутренне людей, которые почему-то совершают те или иные поступки, потому что просто не понимают, как вести себя правильно. Я всегда ощущала, что есть и другая сторона. Есть хорошие люди, есть более здоровое общество. И, наверное, когда я оглядывалась на тот опыт, какой-то удивительно печальный и грустный, мое рвение вырваться из тех обстоятельств только укреплялось. 

Беседовал Егор Спесивцев