«Руди, помоги!»
Он никогда не выступал здесь. Большой театр так и остался единственной не покоренной им территорией. По независящим, как говорится, причинам. Сожалел ли Рудольф Нуреев об этом когда-нибудь? Кто знает! В нем был силен спортивный азарт: самый успешный, самый богатый, самые лучшие сцены мира… Вся его балетная карьера шла от рекорда к рекорду, от одного триумфа к другому. И так — пока не иссякли силы и не одолела злая болезнь. Я был на его выступлении в Мариинском театре, тогда еще Кировском, когда он прилетел на несколько дней в Ленинград. На сцене был уже очень немолодой танцовщик, умело скрывавший, как мало он уже может, но старавшийся изо всех сил держать гордую спину, замирать в картинных позах и со сдержанным достоинством принимать аплодисменты поклонников, которые по негласному уговору решили в этот вечер просто ликовать и радоваться его присутствию. «Руди вернулся!» Неспешной походкой старого барса он подходил к авансцене, обводил весь зал повелительным жестом, давая всем своим видом понять, что не собирается сдаваться или комплексовать по поводу своего уже не слишком совершенного танца. Власть имени сильнее самой безупречной балетной техники, а власть легенды круче любого административного ресурса. В конце концов, он победил. И мы хлопали его победе над темными силами, вынудившими его оставить эту сцену, театр и страну более 30 лет тому назад.
Личная ситуация Серебренникова, автора идеи «Нуреева», режиссера-постановщика и сценографа, парадоксальным образом совпала с историей его героя
По странному совпадению, которое на самом деле никогда не бывает случайным, спустя еще 30 лет в Большом театре состоялась премьера балета, посвященного Рудольфу Нурееву. Все, что ему предшествовало, наверное, нет смысла сейчас повторять. Скажу только, что никогда еще страсти вокруг спектакля Большого не были так накалены и никогда не была так велика вероятность, что премьера в последний момент будет отменена. Все тайны мы вряд ли скоро узнаем, но несложно догадаться, что директору Большого Владимиру Урину понадобилось немало мужества, упорства и дипломатии, чтобы довести «Нуреева» до победного финала. Первоначально речь шла о переносе спектакля на конец сезона 2017–2018. Но говорят, что не обошлось без давления со стороны Романа Абрамовича и Валентина Юмашева, пригрозивших выходом из состава попечителей в случае отказа выпустить спектакль в этом году. Ставки в борьбе за «Нуреева» были слишком высоки. На кону стояла не только репутация Большого, но и совершенно очевидный выбор: или российское общество окончательно погружается во тьму и мракобесие, или все-таки остается смутная надежда выбраться из нынешнего кризиса. В этом смысле премьера Большого, состоявшаяся как раз в дни официального объявления о намерении Владимира Путина баллотироваться на новый президентский срок, воспринимается как очевидная отмашка вечно недовольным либералам: вот вам ваш «Нуреев»! Смотрите. Кто после этого станет говорить, что в России нет свободы или кого-то лишают права на творчество? При этом личная ситуация самого Кирилла Серебренникова, автора идеи «Нуреева», режиссера-постановщика и сценографа, остающегося под домашним арестом в ожидании суда, парадоксальным образом совпала с историей его героя, который, как известно, полжизни прожил под статьей Уголовного кодекса, приговоренный к семи годам за измену Родине. Другое дело, что Нурееву не пришлось ни часу сидеть в клетке Басманного суда. Но ситуация мучительной изоляции, невозможности связаться с близкими, а также полной неизвестности ему тоже была хорошо знакома. Разумеется, Серебренников, задумавший свой спектакль больше двух лет назад, никак не мог предвидеть печальные аналогии. На них навела жизнь, которая сама себе режиссер, и, конечно, непременное свойство настоящего таланта притягивать к себе чужие страсти и страдания, познавая через них заодно и собственную судьбу.
На этот раз режиссер поставил свой самый лирический спектакль. По нынешним временам, когда танец трансформировался в сложную систему импульсов и точечных движений, когда хореографам интереснее исследовать собственный генокод, чем чужие биографии, «Нуреев» — прямой наследник таких традиционных балетов-байопиков, как бежаровская «Айседора» или «Нижинский» Ноймайера. Дело не в формате или хронометраже, а, скорее, в установке на внятную историю, в фигуре главного протагониста, а также в биографических подробностях, разбросанных с кажущейся небрежностью, как живые луговые цветы у Бежара, или выбранных с прицельной точностью, как в балете Ноймайера. В случае с «Нуреевым» Серебренников пошел от аукционных лотов на торгах дома Christie’s, когда за два дня в январе 1995 года с молотка было распродано все имущество великого танцовщика. Собственно, это один из главных и, может быть, самых последовательно артикулированных мотивов спектакля — «все на продажу». Продаются ковры и килимы — их, как восточный человек, обожал Нуреев. Продается музейный антиквариат из его бесчисленных домов и квартир по всему миру. Продаются балетные костюмы, бархатные и шелковые балетные колеты, еще хранящие запах его тела. Продается коллекция его картин, состоявшая из мужских ню разных школ и веков. Висевшие в большом количестве по стенам апартаментов Нуреева на набережной Вольтера в Париже, они производили впечатление какой-то вселенской бани, перегруженной лоснящимися мускулистыми телами. Все их тоже можно было купить оптом и в розницу. А вместе с ними личные письма, интимные фотографии, рукописный дневник… Раньше такая бесцеремонность вторжения в сугубо приватное пространство личной жизни возмущала. Как это возможно? Как они смеют?! На самом деле ничего особенно ужасного в этом нет. Во-первых, на все есть своя цена. Во-вторых, обычно те, кто заплатил немалые суммы за обладание вожделенным раритетом, стараются его сохранить даже с большим трепетом, чем равнодушные наследники или музейные архивисты. И наконец, жизнь таких «священных чудовищ», как Нуреев, с самого начала отдана на съедение публики. Так пусть эта публика уже насытится напоследок, вцепившись дрожащими пальцами в стертые балетные тапочки, старинные афиши и потрепанные халаты. Кому на что хватит фантазии, а главное — денег.
«Нуреев» — о неистовом стремлении преодолеть барьеры, о жажде обладания планетарной славой, несметным богатством, бессмертными душами, прекрасными телами
Но спектакль Серебренникова не только об этом. Его «Нуреев» — о неистовом стремлении преодолеть барьеры, границы и даже законы земного тяготения. Он о жажде обладания планетарной славой, несметным богатством, бессмертными душами, прекрасными телами. Ведь, в сущности, чем стал танец Нуреева, как не победой над собственной участью дикого татарчонка из Уфы? И даже больше — победой над банальной судьбой обычного танцовщика. Кто, как не он, первым отменил все рыцарские церемонии и условности? Жизнь в полушаге позади балерины, всегда на подхвате, на страже, когда ей надо взлетать вверх или нырнуть ласточкой в жете. Ненавистную роль послушного пажа и осторожного партнера Нуреев решительно переделал под себя. Отныне он был примой, звездой и объектом желания. Это его домогались, под него подстраивались. Это он упивался своей властью и невиданной свободой, о которой не смели мечтать даже самые талантливые из его предшественников. Станцевать это, не будучи Нуреевым, едва ли возможно. Поэтому композитор Илья Демуцкий сочинил красивую, но не слишком оригинальную балетную музыку, искусно вплетя в музыкальную ткань мотивы из Малера, Чайковского и Минкуса, а хореограф Юрий Посохов тактично набросал для главного героя эффектный, но несколько судорожный танцевальный рисунок, больше иллюстрирующий его нетерпеливость и капризность, чем несомненную гениальность. Не могу судить обо всех составах. На генеральной репетиции 8 декабря танцевал Игорь Цвирко, удививший своим несомненным сходством с портретами молодого Нуреева, сделанными Ричардом Аведоном в 1966 году. Они действительно внешне похожи: какая-то мгновенная горячечная возбудимость и нервность в сочетании с замашками восточного паши. Несомненно получился его дуэт с Эриком — прообразом танцовщика Эрика Бруна, с которым Нуреева связывала долгая и страстная любовь. Дуэт — передышка, дуэт — короткая остановка в бесконечном марафоне, который, в конце концов, разлучит их обоих. Денис Савин хорошо почувствовал душевную замкнутость своего героя, его горделивую сдержанность и аристократическую отдельность, особенно по контрасту с необузданностью и напором Нуреева — Цвирко. А вот танец с Марго (она же Марго Фонтейн) — Нина Капцова — скорее разочаровал. Ведь там в основе был драматичный конфликт разных балетных школ, жизненного опыта, воспитания, характеров, из которого и возник один из самых великих дуэтов ХХ века. Догадаться об этом, следя за слаженными, но какими-то довольно стандартными телодвижениями двух танцовщиков в белом, довольно сложно.
Но вот что интересно: там, где должны царить исключительно танцевальные па, у Серебренникова легко вступает слово, оперное пение, чистая пантомима. Сильным козырем постановщика стали документальные письма бывших партнеров и партнерш Нуреева, написанные специально для спектакля Большого театра. «Ниоткуда с любовью», письма как попытки объясниться, договорить недосказанное и… попрощаться. Вспыхивают и замирают на стенах портреты Натальи Макаровой, Аллы Осипенко. Их слова становятся страстным балетным монологом в исполнении Екатерины Шипулиной, обращенным к тому, кто первым рискнул посягнуть на законные права прима-балерины, но кто одновременно и поднял их искусство на недосягаемую высоту.
