Пролог

Ее привезли в клинику на три дня для вывода из запоя. Ближе к третьему дню наша врач­-невролог, которая вела пациентку по медицинской части, попросила меня с ней встретиться и поговорить. «Кажется, у нее есть шанс из этого выбраться», — сказала она.

Ко мне в кабинет зашла женщина 40 лет, хотя выглядела лет на 35, само собой, внешне немного «помятая», как и многие люди после запоя. Ее слегка покачивало от остатков алкоголя и назначенных медицинских препаратов, но в глазах что-­то проглядывало: то ли страх, то ли тревога, а в уголках глаз — две небольшие слезинки. Лицо немного круглое, но не слишком. Каштановые волосы подстрижены, как у французской певицы Мирей Матье; темные длинные ресницы и карие глаза. Хорошо сложена — не худая и не полная. Рост около 155 см. Если представить ее на каблуках, то можно сказать — стройная. Она была одета не так, как большинство женщин, которых привозят на «детокс», а со вкусом, как обычно одеваются в дорогу или в пансионате: спортивные синие брюки, белая олимпийка на молнии и под ней светлая футболка. Только на ногах тапочки, а не кроссовки.

Я не стал расспрашивать ее об употреблении алкоголя. Просто попросил рассказать, как она оказалась здесь и из-за чего. Молча слушал ее речь, немного путаную и сбивчивую, где она перескакивала с одного на другое, иногда повторяя уже сказанное и не замечая этого. Предложил ей свою помощь в решении этой проблемы, сказал, что понадобится провести 14 дней в стационаре для психологической реабилитации с медицинским сопровождением, конкретно для ее случая.

Затем встретился с ее мамой и рассказал ей о моем предложении. На первой консультационной встрече все мамы очень похожи друг на друга, как клоны: усталые лица и потухшие глаза, в глубине которых чувство отчаяния и безнадежности. Мне кажется, что у всех у них глаза одного цвета — серого. Сказал, что выбор за ними: если захотят, то будем работать, если нет, то на нет и суда нет. На этом я и расстался с ними. Каких-­то ожиданий — вернутся или не вернутся — у меня не было.

Через день невролог сказала, что они приняли решение и что в большей степени это решение приняла сама клиентка. Мама только поддержала ее.

Женщина остается на полный курс программы на все 14 дней.

1­-й день

Мы сидим и смотрим друг на друга.

Это вторая наша встреча, хотя по факту можно сказать, что мы впервые видим друг друга на такой дистанции. Молчим и смотрим, смотрим и молчим. Она по­-своему красива. В ее взгляде тревога, испуг, растерянность. Вижу ее карие глаза с кругами, пушистые волосы. Вижу в глазах недоверие и стыд. Вполне нормальная гамма чувств, сменяющихся одно за другим, испытываемая человеком, впервые встретившимся с психологом, да еще и по такому социально ­«отвратительному» поводу — злоупотребление алкоголем. Да еще и будучи женщиной.

С интересом и некоторым сочувствием смотрю на нее. Всеми клетками своего организма осознаю, как ей сейчас хреново. Но одним моим сочувствием делу не поможешь. Паузу пора заканчивать. Прислушиваюсь к своим мыслям и слышу мелодию песенки Трофима про город Сочи и «про коньячок под шашлычок вкусно очень». Ого, сказал я сам себе. А с чего это вдруг возникла связь между ней и «коньячок вкусно очень»? И вспоминаю, что на первой нашей встрече она сказала, что выпивает коньячок и это очень вкусно. Итак, начало терапии положено. Значит, начинаем с коньячка. Но перед этим проговариваю правила нашего «терапевтического» романа. Полная анонимность и конфиденциальность. С моей стороны никаких записей ни до, ни во время, ни после сессий. Все хранится только в моей голове. И может быть извлечено при необходимости только по ее желанию и с ее разрешения. Полученной от меня информацией, приобретенными знаниями и навыками она может пользоваться по своему усмотрению. В общем, проговариваю стандартные правила терапевтических отношений.

На первых двух­-трех встречах многие клиенты уточняют: вы действительно никому ничего не расскажете? Какой­-то патологический страх, что их проблема может открыться

Если честно, то для меня записывание всего происходящего отнимает гораздо больше времени, чем сама работа. И еще откровенно скажу: не люблю я эти описания. Работать люблю, думать люблю, а записывать не люблю. Вот бы придумали такой аппарат, который можно подсоединить к мозгу, и он запишет все мысли, напечатает их на бумаге, а перед этим еще и отредактирует. А я потом только считаю текст.

Однако если взялся, то буду описывать. Отмечаю про себя, что женщину немного отпустило после слов о конфиденциальности. Кстати, на первых двух­-трех встречах многие клиенты уточняют: вы действительно никому ничего не расскажете? Какой­-то патологический страх, что их проблема может открыться.

Двигаюсь по пути сокращения дистанции. Задаю вопрос, как к ней обращаться. Ну, допустим, клиентку зовут Людмила. Уточняю, как мне ее называть: Люда, Людмила, а может, Людочка или по имени­-отчеству? В ответ: мне все равно. Продолжаю настаивать, а как ей все же комфортней? С каким именем? Этим самым даю ей сигнал о том, что я забочусь о ее удобстве. Такой небольшой шажок к большему доверию в наших отношениях.

Затем переход к начальной фазе работы с проблемой. Предлагаю ей рассказать то, что она может и хочет, про свое употребление алкоголя. Очень важно для меня и клиентки (обязательно держу это в своем фокусе) рассказать про употребление, не про злоупотребление алкоголем. Если сказать слово «злоупотребление», то сразу увеличится дистанция в отношениях и усилится сопротивление лечению. И в ее подсознании я буду в чем-­то похож на тех, кто ее осуждает.

Для полной загрузки даю ей читать свою книгу «Легко ли бросить пить». Пусть, читая ее, узнает себя. Книга хорошо работает

Прошу в свободной форме поделиться, как начиналось употребление, как развивалось и как это происходит сегодня. Внимательно слушаю ее рассказ, наблюдаю и отмечаю про себя ее эмоции, реакцию глаз, тела, позы. Так, глазки вверх — значит, воспоминания, вниз — чувства. В какой­-то момент морщится, как при зубной боли. Запоминаю этот момент. Чем-­то для нее он важен. Плечи вперед, согнулась под тяжестью рассказанного, беру на заметку.

Параллельно сверяю ее рассказ с информацией, которой со мной поделилась ее мама. Естественно, с учетом ее эмоций и эмоций мамы. Первое впечатление — Люда достаточно честна в своем описании. И это облегчает нашу с ней работу. Но тему честности необходимо усилить, что я и делаю. Говорю ей: «Насколько, Люда, ты будешь честна перед собой, выполняя мои задания, настолько эффективно будет твое исцеление. Да, ты можешь в чем-­то обмануть меня, но моя жизнь от этого обмана не изменится, а вот твоя изменится точно. Ты будешь продолжать пить».

Для того чтобы поставить жирную точку на этой теме, даю ей текст о человеке в зеркале. Этот листочек она унесет с собой.

Пора завершать эту сессию. Предлагаю Люде пройти на пару тестов, но уже в комнате. Без них никуда. Без них это будет шарлатанство для обывателя. А если серьезно, то это мои тесты для ускорения процесса вхождения в терапию. Ну и для полной загрузки даю ей читать свою книгу «Легко ли бросить пить». Пусть, читая ее, узнает себя. Книга хорошо работает.

На этом мы с ней расстаемся до завтра.

Занавес. Все. Выдохнул. Легче вскопать лопатой огород в две сотки, чем записать одну сессию.

Теперь прочувствовал, почему Милтон Эриксон, которого я считаю своим учителем, сам не зафиксировал ни одной своей сессии. И не написал ни одной книги. Все, что написано о нем и про него, записано его дочкой и зятем.

2-­й день

Раз я решил описывать этот случай, то, следовательно, необходимо дать имя героине. Настоящее, в силу конфиденциальности, назвать не могу, а придумать — это мое право. Отчего­-то, описывая первый день, я уже назвал ее Людой. Что это за ассоциация и почему именно это имя? Люда, Люда, Люда да Люда — Иуда. С чего это вдруг Иуда? Ведь эту женщину я совсем не знаю, и вдруг Иуда.

Это чисто моя таракашка. Похоже, это обобщение, связанное со всеми клиентами на начальном этапе работы. Помню, что одного из учеников Христа так звали. И он предал своего учителя. С тех пор это имя стало нарицательным для всех предателей. А кого ты предала, Люда?

Ларчик­-то открывается, похоже, просто. Если взять за точку отсчета изменения, происходящие с человеком, злоупотребляющим алкоголем, то в определенный момент времени человек начинает предавать, прежде всего, себя, свою жизнь, свои интересы, мечты. Затем предает своих детей, супруга, родителей, друзей, все глубже и глубже погружаясь в пучину предательства… Одновременно при этом злоупотребляющий совершенствуется во вранье, в которое и сам постепенно начинает верить. И вот свершилось то, к чему он бессознательно шел. В определенный момент времени инстинкт самосохранения перестал работать и включилась программа самоуничтожения. Проще говоря, человек становится самоубийцей. Одни выбирают в качестве инструмента веревку, снотворное, а пьющий выбирает алкоголь.

По ее словам, она впервые честно ответила на все вопросы про свое употребление алкоголя и ужаснулась от полученных результатов

Вот это я выдал. Ужас, я какой умный. Надо придумать ей какое-­нибудь задание на тему суицида. Но это позже. А что сейчас? Назову я ее лучше Машей. Да оно ей как-­то больше подходит. Маша-­потеряша. Маша, потерявшаяся по жизни. Помню, как в школе в первом классе учили складывать буквы в слова и потом их читать. Вначале слова, а затем целые предложения. Вначале простые, затем более сложные. Не знаю, так ли сейчас учат. В моей голове до сих пор звучит: «Мама мыла Машу. Маша мыла раму».

Будешь ты у меня в голове первоклассницей Машей, которая будет заново учиться трезвой жизни. Эдакий экстернат: за 14 дней пройти 8 классов в школе трезвости, а если получится, 9-­й и 10­-й. Ну меня и несет. Прямо как Остапа у Ильфа и Петрова в «Двенадцати стульях».

Кому-­то покажется, что я просто сижу и гоняю эти мысли, совсем не обращая внимания на Машу. На самом деле все эти мысли проносятся в моей голове очень быстро, и часто после сессии бывает достаточно сложно восстановить некоторые из них.

Так про Машу. Стандартная схема: как вы себя чувствуете, Маша? Завтра и далее каждый день я буду задавать этот вопрос. Таким образом, мы с ней вдвоем будем наблюдать за изменениями ее психологического и физического состояния. Одновременно это разогрев и концентрация здесь и сейчас. Хотя именно с этого момента и на этой теме можно как бы случайно выйти на очень важные эмоциональные фрагменты Машиной жизни. Кстати, интересное наблюдение: Маша начинает разговор с оправдания, как школьница, не до конца выполнившая домашнее задание. Значит, она подсознательно ощущает себя школьницей. Следовательно, мы начали «играть» в ролевую игру «ученица — учитель». Для начала нормально. Главное — отслеживать переходы в другие роли наших терапевтических отношений.

Наконец наши взгляды пересеклись, и она произнесла: «Слава Богу, наконец мне не надо врать, увиливать, придумывать»

Так, плывем дальше. Фильм, который был заданием, она не досмотрела. Она честно заявила об этом, и это не может не радовать. Ей помешало второе задание — тесты. По ее словам, она впервые честно ответила на все вопросы про свое употребление алкоголя и ужаснулась от полученных результатов. Сказала, что впервые именно так полно, а не фрагментарно посмотрела на свою жизнь с алкоголем. Ранее она все делала формально, для отмазки, а сегодня вдруг ее пробило. И тут полились слезы ручьем, рыдания со всхлипываниями. И плакала она как­-то по­-настоящему. Я молча наблюдал за ней. Она плакала, как плачут маленькие дети, самозабвенно, всем своим существом, лопатками и ключицами, кажется, даже локтями и коленками. Тушь текла по ее лицу. А я говорил про себя: плачь, Маша, плачь, это слезы исцеления. Это продолжалось несколько минут. Затем поток слез начал затихать, прекратилась трясучка, и она, обессиленная, откинулась на спинку кресла, в котором сидела. Медленно начала поднимать голову вверх. Наконец наши взгляды пересеклись, и она произнесла: «Слава Богу, наконец мне не надо врать, увиливать, придумывать. Наконец я смогу вслух сказать то, в чем я боялась самой себе признаться. Я не знаю, как вы будете после всего этого относиться ко мне. Просто я очень устала от всего этого. И еще я увидела сегодня, что это надо лично мне».

И она начала рассказывать о своей жизни. Оставшуюся часть сессии она только говорила, а я только слушал, расставляя якорьки-­маркерчики для будущих тем бесед и заданий. Так закончился второй день нашего общения.

Я дал ей следующее задание, и на этом мы расстались. Интересно, что будет завтра, ведь мы не увидимся целых 24 часа.

3-­й день

Самочувствие, по словам Маши, обозначается словом «качели». То все очень хорошо, ощущается приподнятость, то все с точностью до наоборот — не верит, что у нее получится вновь жить трезвой, как раньше, внутри кроется страх: а вдруг не смогу?

С профессиональной точки зрения — типичный синдром отмены. Стандартная ситуация.

Далее вновь рассказ Маши о своей жизни «такой непростой». В нем все переплетено: и жизнь, и злоупотребление алкоголем. Сегодня для нас с ней важно, чтобы она просто выговорилась, а расплести эту косичку я смогу, чай, не впервой.

Поток информации льется на меня рекой, и единственное, о чем я прошу Машу постоянно, — это говорить помедленнее. Мне важно слышать все нюансы ее интонации, видеть реакцию глаз, тела, смену поз. Важно видеть и слышать ее не в целом, а как бы по частям. И во время ее рассказа я ставлю мысленные якорьки на некоторые ее реакции, чтобы позже вернуться к этим моментам. Наиболее точное определение моего состояния: я подобен Шерлоку Холмсу, а еще — я умненький Буратино. Как сказал Холмс в момент знакомства с Ватсоном: «Мне нравится совать нос в чужие дела». Короче, работа у меня такая. Здорово я завернул.

Маше важно говорить помедленнее, чтобы успевать «проживать» заново сюжеты ее жизни. Слушаю, замечаю, отмечаю. Ого, оказывается, Маша еще и антидепрессанты кушала.

Съела 10 «колесиков» и запила алкоголем. А таблетки­-то не из слабеньких.

Вот тебе и картина маслом «Приплыли». Включаю тормоза, давайте, Маша, с этого места поподробнее. Что же это получается? А получается, что, следуя очень настойчивым рекомендациям мамы, Маша сходила в поликлинику к невропатологу. Так как, по мнению мамы, у Маши зашкаливают ее эмоциональные реакции. И Маша, как послушная дочка, выполнила мамину просьбу. Естественно, Маша невропатологу ничего не сказала про алкоголь (что же я, дура, что ли, врачу про это говорить). И вот Маша месяц глотает антидепрессанты, а затем «благополучно» возвращается к алкоголю. То есть пьет и закусывает антидепрессантом. И имеет превосходную отмазку для мамы, когда та видит ее измененное состояние. Ведь всегда можно сослаться на действие таблеток.

Что у нее там было до этого возраста с мужиками, кто ее бросил, кого она? Кем работала? Почему так слушается мамы аж в сорок лет?

И что же мы имеем? А имеем мы Машин микст: профессиональное обозначение смешанной зависимости алкоголь + таблетки антидепрессанта. Задача усложняется. Тему таблеток проговорим с Машей отдельно и подробно. Также надо будет обсудить эту тему с нашим неврологом, а именно как будем Машу «снимать» с таблеток. Работать будем с неврологом в тандеме, ежедневно отслеживая Машино психическое и физическое состояние.

Все это быстро проносится в моей голове одновременно с тем, что я продолжаю слушать Машу. Мне необходимо решить: или продолжать тему употребления алкоголя, или перейти к обсуждению ее личных проблем. Здесь и профессиональное, и личное любопытство: что у нее там было до этого возраста с мужиками, кто ее бросил, кого она? Кем работала? Почему так слушается мамы аж в сорок лет?

Это сродни искусству режиссера в театре. Когда слушать монолог, когда сделать паузу. Здесь я одновременно Станиславский и Немирович­-Данченко. Напряжение испытываю такое, что аж в голове зашумело. Решил: откладываю свое любопытство и занимаюсь пока строго употреблением Машей алкоголя. Запрос Маши и ее мамы был именно об этом. Остальное придет само собой.

Итак, о чем же Маша сейчас говорит? Это может показаться удачей, что она так разговорчива. Ее сейчас прорвало.

А что с заданием? Понятно, а слезы капают, капают, капают… Да, Машенька, лучше пусть болит здесь, чем потом будет болеть там. Первые несколько дней это действительно эмоционально больно. Мы, Маша, вскрываем сейчас «эмоциональный гнойник и выдавливаем гной». Будем «чистить», а позже «помажем мазью и наложим повязку», и пусть заживает. Так, фильм, который я дал, ты не посмотрела. Ну, это ничего. Сегодня для тебя важнее вот эти переживания, кино никуда не денется. Ну а что с заданием? Задание я назвал: Маша-­потеряша. Как в пословице: выпивали — веселились, протрезвели — прослезились. Да, Машенька, поплачь, поплачь. Слезы очищают.

Знаю на практике, что в дальнейшем со стороны Маши будет «соблазнение» терапевта. Студентки влюбляются в своих преподавателей, а пациенты — в своих врачей

Вот мы с тобой и подводим итоги твоих потерь из-за твоего пития. Однако, наконец, ты увидела сама сегодня, что рядом с тобой есть люди, желающие тебе добра, любящие тебя, которых ты отталкивала и отказывалась от их помощи. И к счастью, как ты сама сказала сейчас, они не отказались от тебя: это мама, твоя дочка и твой друг Саша. Кстати, симпатичный молодой мужчина. Я видел его сегодня в клинике и теперь знаю, что он приехал к тебе. Надо будет позже порасспросить про ваши отношения. Что они значат для тебя и для него.

Так. Сессия закончилась. Подвожу ее итог. В двух словах: верной дорогой идем. Даю следующее задание + досмотреть фильм. Да, не забыть завтра поговорить о сопротивлении лечению и отрицании болезни.

И еще: главное — нам не спешить и действовать очень осторожно. Маша действительно очень эмоциональна, поэтому более эффективно в работе с ней давать ей время проживать каждое задание. А мне — следовать Машиному ритму, идти вслед за ней шаг за шагом. Мне не следует задавать ей свой ритм.

Появление Саши осветило Машу, как фонариком. Глаза ее карие заблестели, в них запрыгали чертики. На сессии она даже попыталась начать флиртовать со мной. Я сделал вид, что не заметил, но это было. Знаю на практике, что в дальнейшем со стороны Маши будет «соблазнение» терапевта. Студентки влюбляются в своих преподавателей, а пациенты — в своих врачей.

Стоп. До завтра, Маша.

Это я уже про свой ритм.