Еда как награда, диалог и табу и ее роль в истории человечества
Древние мифологии: еда как награда
В скандинавской мифологии есть гигантский вепрь Сехримнир — им кормили пирующих в Вальхалле. Главная «опция» этого вепря в том, что его съедали, а он волшебным образом снова появлялся — очень удобно. То есть главной наградой героев в Скандинавии была возможность есть и не переживать о том, что еда закончится. В русских сказках есть скатерть-самобранка. Ты идешь, развернул ее — оп, еда. Потом дальше идешь, вновь развернул — и снова еда. Фантазии о молочных реках и кисельных берегах — они о нескончаемой еде, когда ты можешь есть и не переживать. В древнем мире часто умирали из-за голода, его действительно боялись. Тогда ели, чтобы не умереть.
Греки и римляне: еда как диалог
Все изменилось у греков, которые создали много понятий, которые невозможно пощупать, то есть философию. В Скандинавии никому не надо было объяснять, как устроено мироздание: были мифы, из которых всем все было ясно. У греков тоже были мифы, но они еще и задавались разными вопросами: например, как должно быть устроено идеальное общество. Понятно, как оно должно быть устроено с точки зрения родо-племенной общины: есть начальство, воины, ремесленники, дети и женщины — все на своем месте в иерархии. Греки спрашивают: точно ли так должно быть все устроено или как-то иначе? Для того, чтобы разрешить эти вопросы, нужно было место, где их обсуждать. Так возникли пиры.
Пир устраивали не для еды, а для беседы. Он назывался «конвивиум», и, как и многие греческие слова, это нельзя перевести одним русским словом. «Конвивиум» — это разговоры о главном в узком кругу допущенных лиц, закрытый клуб, в котором обсуждают серьезные вещи. Нельзя было обсуждать семейные проблемы — это не считалось важным. Запрещалось обсуждать политические интриги, мол, давайте кого-то куда-то поставим. Но все же политика была важна на пирах: она, по сути, и составляла смысл этого собрания. Например, греки обсуждали, как поступать с рабами. Отказ от рабовладения не входил в повестку, но обсуждение, кого брать в рабство, а кого — нет, было. Обсуждалась экономика: что сколько должно стоить, как, кому и что продавать. Важным вопросом было межевание земли, потому что хороших угодий было не так много. Часть Греции — горы, часть — побережье. Каждый сантиметр земли был важен. Наравне с политикой по важности — философские рассуждения о том, как устроено мироздание: что такое воздух, из чего состоит сущее и так далее.
У римлян пиры были почти такими же. Но в чем-то они ушли вперед, начав совмещать пиры с оргиями и обсуждать назначения. Например, собирались узким кругом и назначали губернатора провинции. Поэтому попасть в римский пиршественный круг было очень сложно.
Средневековье: еда как табу
Потом началось Средневековье. В те времена получили табу три темы: секс, смех и еда. Проблема комичного была очень острой — смех определял границы сакрального. Греки могли посмеяться над богами, например, Дионис иногда изображался пьяным, валяющимся где нибудь в канаве — он не переставал из-за этого быть богом. Зевс изменяет жене, Гера была ревнивой дурой — но они все равно были богами. В Средневековье люди уже не могли себе такого позволить.
Еда и секс тесно связаны с темой плотских утех. Чревоугодие становится грехом. Плоть — лишь бренная оболочка, и заниматься ее удовлетворением бессмысленно, христианин должен заботиться о том, каким он предстанет перед Страшным судом. Сложно представить аграрную дохристианскую цивилизацию, где чревоугодие было бы грехом, — это целиком изобретение христианства. Я не могу вообразить, в каком контексте скандинавы могли осуждать чревоугодие. Если ты много ешь, ты можешь много сделать, а кому ты тощий нужен?
Новое время: еда как система
В эпоху Возрождения пиры снова становятся местом обсуждения политики, обжорство всячески эстетизируется. Потом начинается промышленная революция и главным двигателем развития цивилизации становится рынок. Время ускоряется — нужно спешить делать дела, и еда становится делом чисто семейным. Завтрак, работа, ужин: эта привычная нам система сложилась в Новое время. Тогда же появляется кулинария. Греческая «модель» — зачем что-то придумывать, если можно все взять в готовом виде у природы, — окончательно уходит в прошлое.
XIX век: еда как золотой век
XIX век проводит черту в истории человечества. По моему мнению, он важнее, чем XX век. Это было время большого цивилизационного подведения итогов: кто мы, что мы сделали и что мы должны сделать в будущем. Образ пира возвращается в литературу и становится олицетворением золотого века. Ключевое русское произведение того времени, роман Гончарова «Обломов» описывает ровно это: можно ничего не делать, только есть. С точки зрения Обломова это и есть золотой век.
Трапеза становится идеалом беззаботности. Мы видим это и в «Мертвых душах», где Собакевич съедает поросенка целиком. Что такое поросенок для человека Нового времени? Это набор продуктов: эту часть мы сейчас съедим, эту сварим, эту пожарим, эту засолим. А Собакевич, как человек золотого времени, не утруждает себя таким — у него есть поросенок, и Собакевич его съест.
ХХ век: еда как творчество
В начале ХХ века озвучивается мысль, что кулинария — это творчество, что это как на холсте писать; оказывается, что еда — это прорыв куда-то.
Здесь можно поставить точку, потому что тема потихоньку исчерпывает себя. Единственный эволюционный шаг за ХХ век подмечает Венедикт Ерофеев в поэме «Москва — Петушки». Для него значение еды, которое она имела в «золотой век», переносится на алкоголь.
Тема пира исчерпывает себя окончательно. Когда люди встречаются, они больше пьют, чем едят. Тема еды как приобщения и преломления хлеба больше не актуальна.
Записал Александр Косован