Москва–Флоренция–Солярис
В этом проекте все удивительно и все неслучайно.
Неслучайно, что Андрей Тарковский и «Солярис»: все-таки фильмы великого режиссера уже дважды становились сюжетом и содержанием знаковых художественных проектов, организованных Музеем AZ. А удивляет то, что на этот раз в качестве адреса проведения выставки избрана не Москва, а далекая Флоренция. Абсолютно новое и неизведанное пространство, где недавно открылся Фонд Франко Дзеффирелли. Но если вдуматься, это тоже неслучайно — ведь Флоренция была первым городом, приютившим опального режиссера. Здесь находится его фонд и постоянно проживает сын Андрей Тарковский-младший.
Неисповедимы пути Господни. Больше года назад, оказавшись проездом во Флоренции, мне довелось побывать в здании на Piazza San Firenze, 5. Роскошное палаццо XVI века, сменившее немало хозяев, среди которых значились самые знатные семьи Флоренции, в последние годы без особых затей было приспособлено под судебное помещение. Своими глазами видел в центральном зале след на полу, оставшийся от клетки для подсудимых, и вытертые скамьи для присяжных. И даже успел почувствовать неистребимый казенный дух, который не так-то легко выветрить из бывших дворцовых интерьеров с мраморными колоннами и парадными лестницами. Одна надежда на маэстро Франко Дзеффирелли, а точнее, на его гениальную способность преображать самые унылые пространства. Тем более речь шла о главном деле всей жизни — огромном фонде, собранном им более чем за семьдесят лет неустанной творческой деятельности. Именно под него и предназначалось палаццо на San Firenze.
Разумеется, его триумфальному переезду предшествовали годы итальянской бюрократической волокиты и бесконечный ремонт, сожравший все деньги самого маэстро и спонсоров, среди которых были многие российские предприниматели. Но в прошлом году открытие все-таки состоялось, став событием общенационального значения.
С самого начала Дзеффирелли не собирался превращать это пространство в мавзолей своего имени. Он хотел, чтобы тут звучали молодые голоса, чтобы на мастер-классы съезжались режиссеры и актеры со всего мира, чтобы в этих стенах кипела жизнь. И вовсе не обязательно, чтобы она была напрямую связана с творчеством самого маэстро. Главное, чтобы в ее основе было то же стремление к идеалу и поискам красоты. В этом смысле имя младшего современника, русского режиссера Андрея Тарковского, оказалось не только созвучно миропониманию Дзеффирелли, но и придало новое измерение и масштаб всей деятельности фонда.
Вначале думали привезти нашумевшую выставку «Прорыв в прошлое», посвященную фильму «Андрей Рублев» и художнику Дмитрию Плавинскому. Не сложилось. «Прорыв», как он был задуман и выстроен автором-куратором Полиной Лобачевской, художником-постановщиком Геннадием Синёвым и медиахудожником Александром Долгиным, упорно сопротивлялся грандиозности флорентийского барокко, терялся в громаде дворцовых покоев, смотрелся бедным чужестранцем рядом со всей этой величественной красотой.
«Значит, мы будем делать другую выставку», — решила Полина Ивановна Лобачевская, не привыкшая сдаваться под натиском враждебных обстоятельств. У нее всегда есть при себе козырной туз в виде какой-нибудь совершенно сумасшедшей идеи. Именно она первой произнесла слово «Солярис».
— О, Solaris! — заволновались итальянцы. — Но это же что-то из области фантастики?
— Это больше чем фантастика, — строго отчеканила Полина Ивановна, — мы привезем во Флоренцию советский ренессанс.
Слово «ренессанс» воодушевляет всех. Определение «советский», конечно, несколько снижает пафос, но и проясняет смысл. На самом деле советским ренессансом идеологи AZ называют художников-нонконформистов 1960–1970-х годов, чьи работы составили основу музейного собрания и уникальной коллекции Наталии Опалевой, директора музея, взявшей на себя еще и многотрудные обязанности продюсера проекта во Флоренции.
Речь об искусстве, возникшем с первыми лучами оттепели после средневекового мрака сталинского официоза. В нем почти нет политики, зато всегда есть неистребимая любовь к свободе, идущая от органической невозможности подчиниться государственной цензуре или существовать в жестких идеологических рамках. Может быть, поэтому художники-нонконформисты никогда не чувствовали себя «советскими». И многие из них рано или поздно были вынуждены покинуть Советский Союз. А те, кто не захотел или не смог это сделать, были обречены на нищету и борьбу за выживание.
В этом смысле судьба Андрея Тарковского не стала исключением. Хотя сам он и всё, что связано с его фильмами, — это, конечно, абсолютный вызов системе. Ничего подобного не было ни до, ни после. Тарковский был из той же самой плеяды художников, неудобных, неуживчивых, колючих, очень независимых, очень ранимых, тех, кто имел дерзость предъявлять миру и окружающим слишком большие запросы, хотя и с себя требовал по высшему счету.
— Так получилось, что впервые я увидела Андрея Тарковского на сценической площадке, — вспоминает Полина Лобачевская, — это было во ВГИКе, в мастерской Михаила Ромма. Андрей разыгрывал сцену из «Ученика дьявола» Бернарда Шоу. А его партнером был Вася Шукшин. По уровню актерского мастерства это было, на мой взгляд, весьма посредственно, но не запомнить его было нельзя. Есть люди, на которых лежит печать гениальности или какой-то отдельности. Андрей умел молчать так, что все равно хотелось на него смотреть. Я потом много наблюдала его в самых разных обстоятельствах. Походка, осанка, поворот головы, взгляд — все выдавало в нем необыкновенную личность. Цензурное давление, которое ему приходилось преодолевать, даже невозможно себе представить. «Андрея Рублева» не выпускали на экран четыре года. На нашей выставке в залах Нового пространства Театра наций мы показали документы бесконечных худсоветов, многостраничные списки самых разнообразных поправок, начальственные резолюции. Помню, как в прошлом году Кирилл Серебренников, изучив эту унылую документацию, горько вздохнул: «И я еще на что-то жалуюсь!» Сказано это, правда, было за три дня до его ареста. Так что, увы, по части гонений он с Тарковским, похоже, уже сравнялся, а может, и превзошел.
В этом смысле художникам с их красками и холстами гораздо легче. Они ведь не находятся в такой зависимости от государства, как кинорежиссеры.
Должна вас разочаровать, ни одного дня Толя Зверев не жил легко. Он просто воспринимал жизнь с артистическим легкомыслием и умел превращать ее в праздник. С самого начала он принял для себя решение, что ему ничего от государства не надо: ни их званий, ни выставок в Манеже, никаких льгот и пенсий. Это был его осознанный выбор, который он никому не навязывал, никак не декларировал. Но в этом тоже заключался вызов существующей системе. И он, и Андрей воспринимались как люди протеста, как чужаки, находящиеся в конфликте с властью. При этом, если Зверев был типичный маргинал, которого не полагалось воспринимать всерьез, Тарковского все очень даже уважали. Начальство в том числе. Думаю, что без этого ему бы просто не дали снимать. Он сумел себя поставить так, что с ним считались, вели переговоры, предлагали разные варианты. Собственно, и «Солярис» — тоже один из компромиссных вариантов, предложенных Госкино. Он-то хотел снимать картину по Достоевскому, была готовая оригинальная режиссерская разработка по Эрнсту Гофману. Не дали. Берите Лема. Взял «Солярис». Без особого, надо сказать, энтузиазма. Но работа есть работа. Втянулся. И получился грандиозный фильм, который был очень хорошо принят на Западе.
Как будет выглядеть выставка?
Во Флоренции не предполагается демонстрации готовых кадров из фильма. Мы покажем пробы, рабочие моменты съемок. Хотелось бы, чтобы зрители стали соучастниками самого процесса создания кино. Ведь тогда еще не было современных технологий. Комбинированные съемки производились буквально, что называется, на коленке. При этом камера Вадима Юсова творит чудеса, которые и сейчас способны ошеломить. Рассмотреть, как и из чего все это делалось, мне кажется, будет интересно не только любителям киноистории. Впрочем, лично меня больше всего волнует загадка, почему из всех несметных богатств мировой культуры Тарковский выбирает для полета на Солярис совершенно определенный набор художественных произведений. У него там очень странный и, я бы сказала, пристрастный выбор: почему, например, «Охотники на снегу» Брейгеля? Что означает посмертная маска Пушкина на стене? Откуда вдруг взялся альбом с фотографиями Эчмиадзинского монастыря? Расшифровывать все это в качестве тайного месседжа режиссера к другим мирам и цивилизациям можно бесконечно долго. Тем не менее идея «Нового полета на Солярис» — показать, как искусство по-прежнему остается одним из немногих якорей спасения посреди бурь и хаоса, когда утрачены другие точки опоры. Именно поэтому мы возьмем с собой на наш космический корабль произведения выдающихся художников, современников Тарковского: Анатолия Зверева, Франсиско Инфанте, Дмитрия Плавинского, Дмитрия Краснопевцева, Владимира Янкилевского, Владимира Яковлева, Лидии Мастерковой, Петра Беленка, Юло Соостера, Владимира Немухина, Эрнста Неизвестного, Олега Целкова.
Вы не боитесь, что высокомерные и избалованные итальянцы, которые привыкли считать мусором все, что не есть Леонардо или Тициан, не смогут оценить по достоинству наш советский ренессанс?
Мы ни с кем не собираемся соперничать. При том что на выставке будут вещи музейного класса, а творчество наших художников представлено в лучших собраниях мира. Тут многое зависит от доброй воли, здорового любопытства, широты вкуса и готовности воспринять чужое. В конце концов, все человечество делится на тех, кто смотрит, как мимо проносятся поезда, и тех, кто умудряется в последний момент вскочить на подножку и отправиться в неизвестном направлении. А тут к вашим ногам подают целый космический корабль! При этом никто не мешает в любой момент вернуться обратно, к любимым Леонардо и Тициану. Они-то никуда не улетят из галереи Уффици. Так почему бы не рискнуть? Если в свои девяносто пять лет Франко Дзеффирелли согласился на это приключение, то что говорить о более молодых любителях прекрасного? В общем, ждем всех 28 мая на Piazza San Firenze, 5 — это самый центр Флоренции! А оттуда все полетим на Солярис.Ɔ.