Сати Спивакова: Наступило время, когда я могу сделать что-то еще

Почему-то считается, что все счастливые пары счастливы одинаково. Классик тут явно просчитался! У всех счастье разное. Особенно когда речь идет о ярких, творческих личностях, не привыкших оставаться в чьей-либо тени даже из чисто стратегических соображений. Именно о таком союзе шла речь в интервью с Сати Спиваковой, состоявшемся в Музее русского импрессионизма в рамках выставки «Жены». Больше 30 лет Владимир и Сати Спиваковы являют собой пример образцовой во всех смыслах пары, будто сошедшей с обложки глянцевого журнала. Их любит камера, обожает публика. Где бы они ни появлялись вместе, все взоры прикованы только к ним. Он неспешный, немногословный, благородно-седой. Она порывистая, резкая, контактная, с пронзительными глазами-кинжалами, с роскошной гривой волос, рассыпанных по плечам. Они давно и прочно ассоциируются в массовом сознании с новогодним концертом на канале «Культура». Он там дирижирует и музицирует на своей скрипке. Она представляет исполнителей или берет у них интервью. Такое разделение труда: он в их семье отвечает за музыку, она… за все остальное. Но, как выясняется, так было далеко не всегда. И даже за этим лучезарным фасадом скрываются свои драмы и тайны.

Нынешняя выставка «Жены» в Музее русского импрессионизма — о том, что такое быть женщиной, быть женой и как, оставаясь в тени мужа, иметь свою территорию, свое пространство, чтобы состояться как личность. Давай поговорим о том, как это удалось тебе. Ведь ты с самого начала хотела быть актрисой? Это было твоей целью?

Не совсем целью — я об этом мечтала лет с 15, еще учась в музыкальной школе в Ереване. Мне кажется, это довольно банальная история: каждая вторая девочка мечтает стать артисткой — и я была не исключением. Но при этом я предпринимала какие-то шаги ради этого: занималась в театральной студии, пыталась учить стихи. Тогда в Ереван из Москвы приехал театр им. Моссовета, где играл великий Ростислав Янович Плятт. Мать маминой ученицы была племянницей жены Плятта. Довольно сложная конструкция. Тем не менее мне сумели организовать прослушивание у народного артиста. Я читала комариным голосом какие-то стихи. Он меня долго и терпеливо слушал, а потом сказал папе: «Бросать музыку подло, но на ее месте я бы попробовал».

То есть у тебя до последнего был выбор: или в музыканты, или в актрисы?  

Ну да, все-таки я была единственной дочерью преподавателя Консерватории. Не проходит и дня, чтобы я не вспоминала своего папу, который был, наверное, главным человеком в моей жизни. И какие-то важные решения принимал он, слава богу. Как только я заикнулась о Москве и театральном институте, мама тут же начала свой «армянский плач»: «А почему не в Консерваторию?» Но на сцене как музыкант я чувствовала себя неуверенно, а музыку любила настолько, чтобы не портить ее своим исполнением. От этого предначертанного пути я решила отойти, и в этом мне помог папа: он сказал, что в своем бульоне вариться нельзя. Надо рисковать.

Мы говорим о женах, об институте брака, модель которого, как правило, закладывается в детстве. Кто был главным в твоей семье?

Я не думаю, что модель вообще закладывается: каждый выстраивает свою жизнь так, как он ее видит, как умеет. У меня, наверное, она складывалась из разных встреч. Я не могу сказать, кто из родителей был главным. Они прожили 25 лет душа в душу, и папа не дожил до серебряной свадьбы три месяца. Ему было всего 52 года, я уже была замужем, старшему ребенку был год. Папа был разносторонне развитым, образованным человеком, интересующимся и неустанно постигающим что-то новое. Он организовал оркестр, потом квартет, при этом еще в 1970-е годы занимался йогой. Утром, уходя в школу, я иногда натыкалась на него в столовой, сидящего то в позе лотоса, то льва. На спор он выучил несколько иностранных языков. 

Традиционно считается, что девочки подсознательно ищут в своем муже черты отца. Владимир Теодорович похож на твоего папу? 

Их сближает, наверное, только два качества: музыкальная одаренность и мужская душевная щедрость. А по характеру они совсем разные. Например, мой папа мог сам сконструировать стол, сделать собственноручно шкаф, раздвижные двери, когда их еще не существовало, закатать консервные банки. А Владимир Теодорович до сих пор не может вкрутить лампочку или забить гвоздь в стену, чтобы повесить картину. Тут они полные антиподы.

Тебя взяли в ГИТИС, руководителем курса был знаменитый режиссер Иосиф Михайлович Туманов. Ты сразу стала звездой курса? Как ты себя ощущала?

Звездой я не была, но Туманов меня любил. Почему-то только мне и еще Алле Сигаловой, с которой мы вместе учились, позволял сниматься. Со второго курса у меня уже начались съемки в кино. Меня взяли на роль героини армянского эпоса Ануш — единственная женская роль в фильме. Все остальные были мужчины. Это была знаковая роль, но она сыграла со мной злую шутку. Не так давно я ездила в Ереван, ко мне подошел здоровенный дядька с седой бородой и говорит: «Я так плакал, когда вы там умирали в конце. Мне было семь лет». Я про себя думаю: «Боже мой! А мне-то было уже 20!» После Ануш мне предлагали только роли деревенских девочек с косой.

Я так понимаю, что из-за твоей карьеры на «Арменфильме» тебе ничего не дали играть в выпускных спектаклях.

Не совсем из-за этого. Тогда, как я люблю повторять, желтой прессы не было, а я уже была. Где-то в конце третьего курса у меня начался роман со знаменитым музыкантом Владимиром Спиваковым. Он не был женат, но тем не менее многим это пришлось не по душе. Тогда меня спас режиссер Кама Гинкас. При распределении ролей в спектакле «Блондинка» по пьесе Володина последней в списке числилась «старая подслеповатая женщина». Я сразу поняла, что это будет моя роль. Там было только две реплики: «Читай-читай» и «Читай дальше». Но Кама придумал, что я все время должна маячить на сцене и еще в начале играть Баха на рояле. А Спиваков тогда дружил с Георгием Александровичем Товстоноговым, Сергеем Юрским. Они по его приглашению приходили к нам на спектакль, а я бродила по сцене с этой своей репликой «читай-читай». Было ужасно стыдно.

Владимир Спиваков знакомил тебя с разными великими людьми. Как ты себя чувствовала, попав на московский олимп?

Общение с ними оставляло замечательные чувства, а вот от себя самой впечатление было чудовищным, мне хотелось просто провалиться сквозь землю. Но потом мы поженились, у нас родилась дочь, и больше не возникало вопросов о моем статусе. Другое дело, что я понимала: неплохо было бы обзавестись какими-то знаниями, чтобы стать интересной и даже необходимой. Мы редко где-то появлялись вместе. В Консерватории Владимир Теодорович находился на сцене, а я перед началом концерта тихо проползала в зал и чувствовала, как превращаюсь в решето под взглядами, излучавшими сплошное недоброжелательство. Под этим постоянным обстрелом жить было довольно непросто, потому что я не чувствовала себя уверенно.

А что тебе дало уверенность?

Во-первых, годы, проведенные рядом с Володей. Во-вторых, его взгляд на меня. Если вначале он просто был влюблен в молодую девочку, которая родила ему дочерей, то потом ему стало интересно со мной общаться, стало необходимо советоваться. Видимо, он почувствовал, что я понимаю его, понимаю, чем он занят. В каком-то интервью его спросили, что он во мне особенно ценит, и он ответил: «Она умеет оставлять меня в одиночестве». Я и сейчас не очень-то уверена в себе, но с годами отношения меняются.

В начале 90-х оркестр «Виртуозы Москвы» уехал в Испанию по приглашению принца Астурийского, нынешнего короля Фелипе. Я знаю, что ты не была счастлива в Испании.

Нет, не была. Я понимала, что Володе важно сохранить оркестр. В это время «Виртуозы» часто выезжали на Запад, это был оркестр аристократов, им везде была расстелена красная дорожка. И главное, они поняли свой музыкальный уровень и стали уезжать поодиночке, сразу поступая в оркестры за границей. Спиваков терял главных солистов и очень переживал. И вдруг появилась беспрецедентная возможность вывезти оркестр целиком вместе с семьями. Все ликовали! А я так любила Москву, своих друзей, нашу квартиру в Брюсовом переулке. Для меня жизнь очень изменилась. В Авьедо мне было одиноко. Но были и свои положительные стороны: я выучила испанский язык. 

Пролистнем несколько страниц. Ты вернулась в Москву. В театр тебя не взяли, в кино ничего интересного не происходило, и ты занялась тележурналистикой. Твоя первая программа — «Сати» на Первом канале телевидения. Что это было?

Программа «Сати» началась в 2001 году. Она состоялась благодаря Виталию Яковлевичу Вульфу и нашей с ним дружбе. Впервые мы попытались говорить о личной жизни знаменитых людей, но только с точки зрения вкусов, артистических пристрастий и того, из чего личность сформировалась. Это было начало освоения нового жанра, первое «путешествие дилетантов».

Ты стала инициатором выставки Christian Dior в ГМИИ имени Пушкина. Мода — в одном из главных музеев страны. Как тебе это пришло в голову?

Ну, тут моих особых заслуг нет. Я просто пришла с идеей и привела команду Диора в музей Пушкина. Это все директор музея Ирина Александровна Антонова. Вот потрясающий характер, ум, память. Помню, как Ирина Александровна назначила мне встречу у нее в кабинете в девять утра, при этом сама она рано утром прилетела из Амстердама, и когда я пришла, она уже была с прической, в жемчуге и кого-то распекала по телефону. Чтобы как-то начать разговор, я участливо поинтересовалась: «Ирина Александровна, вы, наверное, устали?» Она испепелила меня взглядом и холодно ответила: «Я никогда не устаю. Что там у вас? Давайте!» Она прекрасный профессионал и всегда знала, как извлечь максимальную пользу для музея.

Знакомство с высокой модой, людьми из мира моды чему-то тебя научило?

Люди, которые создают высокую моду, — это, как правило, большие художники. В моем сердце навсегда остался Аззедин Алайа, тунисский дизайнер. В гардеробе Греты Гарбо есть несколько его платьев. Это была моя вторая семья, второй отец. Мода проходит, а стиль остается, и то, что он делал, безупречно. Это он меня научил, что не надо в приступе шопинга накупать десяток вещей разных марок. Надо иметь одну-две, но высшего класса. Надо уметь создавать образ.

Ты как-то сказала, что своих дочерей воспитывала совсем не так, как твоя мама — тебя. А в чем была разница?

Не могу сказать, что меня воспитывали в строгости, но — наверное, это такая армянская культура воспитания, — девочке нельзя говорить, что она красивая. Всегда говорили, что еще рано завивать волосы, красить ногти, носить каблуки. Притом что обе мои бабушки меня баловали. А я убеждена, что девочке надо обязательно говорить, что она хорошенькая, стараться понять, чего она хочет. Девочки, мне кажется, всегда более неуверенные и в то же время сильнее, чем мальчики. Может быть, я ошибаюсь, потому что у меня никогда не было сына. Но эта сила, которая накладывается на неуверенность, создает зажим, через который потом очень сложно проходить. 

Про себя могу сказать, что никогда не была мамой-наседкой, которая проверяет домашние задания или ругает за двойки. Считаю, что если человек способен встать и пойти в школу к 8.30 утра, он сам может со всем разобраться. И мы с Владимиром Теодоровичем никогда не давили на детей своим контролем и авторитетом.

Меня тут поразила ваша младшая дочь, джазовая певица с необыкновенным голосом, не похожая ни на кого. Ее зовут Анна Кова. Почему?

Да, она сама выбрала себе этот псевдоним, чтобы никто не знал, чья она дочь. Сама нашла школу Беркли в Бостоне, сама решила, что ей хватит двух лет (я не смогла ее уговорить остаться на третий), сочиняет музыку, пишет стихи… В своих интервью говорит, что она французская певица с русско-армянскими корнями. 

Мы подошли к теме актерства. У тебя сейчас четыре спектакля.

Несмотря на телевидение, «пепел Клааса» продолжал стучать в моем сердце. Притом что я даже перестала мечтать когда-нибудь вернуться в театр. Мне даже снилось, что я играю. Просыпалась и думала: неужели я никогда не попробую снова походить по сцене? Как-то ко мне на программу «Нескучная классика» приходил Роман Виктюк, я ему поплакалась в жилетку, он проникся, и у нас получился спектакль «Нежность» по новелле Анри Барбюса. И мы его до сих пор довольно успешно играем. Это сложная вещь, потому что там очень мало слов, но много чувств, много нежности и много прекрасной музыки, которую исполняет замечательная пианистка Бася Шульман. А еще есть спектакль «Фетишист», где я играю вместе с известным шоуменом Алексеем Фоминым. Поставил его оперный режиссер Василий Бархатов, для которого это тоже дебют на драматической сцене. Музыка, впрочем, есть тоже. Ее сочинил Марк Тишман, больше известный по своему участию в телешоу «Две звезды» и «Фабрика звезд». Оказалось, он прекрасный мелодист и аранжировщик. Пьеса написана по мотивам французского хита 70-х годов, который в свое время переиграли все парижские звезды. Но поскольку за переделку взялся один из лучших драматургов нового поколения Максим Курочкин, можно легко представить, что от оригинала ничего не осталось. По жанру это лирическая комедия. Осуществить этот проект мне помогла моя подруга, владелица галереи RuArts Марианна Сардарова. Есть еще моя мадам де Мертей в спектакле Кирилла Серебренникова «Машина Мюллер», который уже третий сезон идет на сцене «Гоголь-центра» при полных аншлагах. Ну и недавняя премьера — «Высокая вода венецианцев» по мотивам повести Дины Рубиной, где моим партнером стал Константин Крюков.

Ты как-то сказала, что не хотела бы быть стареющей женой дирижера. Это так страшно?

Как я люблю, когда журналисты вытаскивают из контекста одну фразу и потом все ее повторяют. Я так сказала, потому что за время моей супружеской жизни у меня перед глазами были примеры такого подвижнического служения, когда жена полностью отдавала себя делу мужа. Это великие, жертвенные женщины, но можно легко допустить, в их жизни не было сильной профессиональной мотивации, а может быть, муж до старости оставался мужем-мальчиком, который нуждался во всем. А Владимир Теодорович, который очень нуждается в заботе, все-таки человек в высшей степени самостоятельный, в том числе в принятии решений. Я много раз видела, как эти женщины у меня на глазах превращаются в карикатуру, и мне становилось страшно. Я всегда вспоминала своего папу, который говорил, что женщина должна работать, если у нее есть призвание. Я считаю, что сейчас, когда дети выросли и не нуждаются в моей постоянной заботе, наступило время, когда я могу сделать что-то еще.

Вопросы из зала

Сати, спасибо за интересный рассказ! Мы находимся в стенах музея, где в прошлом году проходила выставка художественной коллекции Владимира Спивакова. Наверняка все заметили, что женские портреты в этой коллекции очень похожи на вас. 

Один.

Мне показалось, что многие. Один внешними чертами, а остальные — взглядом и чем-то еще неуловимым. Скажите, пожалуйста, вы подбираете эти работы вместе или вы присутствуете незримо, как муза, и они уже притягиваются такие, похожие на вас?

Спасибо за вопрос. Наша коллекция стала собираться с первых лет нашей супружеской жизни, мы оба очень ее любим, находим в этом отдушину. Владимир Теодорович был тем человеком, который во многом меня сформировал, благодаря ему я узнала живопись. Я всегда ее любила, но нельзя сказать, что очень хорошо в ней разбиралась. А он снайпер в этом смысле и иногда поражает даже галеристов и коллекционеров: сразу видит, где Фешин, где Волошин. Он это любит, знает, в юности сам занимался живописью. Может быть, всего пару раз меня смутил его выбор, но никогда не было такого, чтобы наши вкусы совсем уж не совпали. Иногда я его удивляла своими находками, но они никогда не сравнятся с тем, что находил он. А что касается женских портретов, я признаюсь, что мне не нравятся портреты на стенах, мне все время кажется, что за мной кто-то наблюдает. И тот единственный портрет, который я очень люблю и который, как все считают, очень на меня похож, — это жена художника Бориса Шаляпина, сына знаменитого певца, он мне не мешает. Картины ведь должны с вами разговаривать. 

Сати, будучи человеком очень занятым, где вы черпаете ресурсы, когда устаете? Где берете вдохновение?

Вдохновение — громкое слово. Надеюсь, что я его нахожу. Говорят, вдохновение не посещает ленивых. Конечно, я черпаю вдохновение, когда прихожу на концерт мужа, особенно когда слышу что-то новое или сыгранное по-новому. Музыка приносит отдохновение даже больше, чем театр. Еще выставки. Сейчас мы так редко всей семьей собираемся, мне в этот момент вдохновение велит встать к плите и готовить. Но это только когда собираются все, когда мы вдвоем — не очень. Море тоже приносит мне вдохновение.

Вы долго занимались организацией быта. Когда вы решили обратиться к чему-то большему, вам этого просто захотелось, мол, почему бы нет?

Нет, не «почему бы нет». Я занялась, когда поняла, что больше не могу этим не заниматься, что без этого я становлюсь пустая, неинтересная, злая, сухая и не могу ничего дать своей семье, мужу, детям, потому что сама внутри абсолютно опустошена как личность.

А как дети отнеслись к тому, что мама начала исчезать на работе?

Они привыкли к этому с детства. Я всегда исчезала, потому что сопровождала Володю в поездках. Слава богу, меня поддерживала моя мама, которая тогда была молодой и могла сидеть с детьми. И я с ним объездила весь мир как жена, а потом перестала ездить, когда перестала быть только женой. Мне хотелось, чтобы он мной гордился, чтобы дети знали, что я не просто мама и умею только жарить вкусные котлеты. Да, я знаю, как надо правильно гладить фрак. Могу научить погладить рубашку за семь минут и сложить, чтобы она не помялась. Но я не идеальная жена, я знаю гораздо более идеальных.

Выставка «Жены» в Музее русского импрессионизма продлится до 15 мая.