Береги ребенка внутри. Полунин, Макаревич и другие пишут письма самим себе в детство

Андрей Макаревич, музыкант

Дорогой бесконечно юный друг!

Это просто прекрасно, что ты не можешь меня слышать. А главное — видеть: ты бы очень удивился, увидев, в какого старого седого дядьку ты превратился. А мне, между прочим, совершенно нечего тебе посоветовать: ты все делал правильно, и меня совершенно устраивает то, что из тебя выросло. Ну, может быть, следовало бы хоть немного заняться спортом — хотя тебя все равно невозможно было заставить, я же помню.

Так что это мне у тебя надо спрашивать советы. Как сделать так, чтобы каждый день был длинный-длинный, ты никуда не спешил и все успевал? И времени впереди было еще столько, что можно было вообще об этом не думать. И как опять впервые увидеть море? И чтобы родители твои были живые и счастливые и любили тебя больше всего на свете? И как не потерять веру в то, что добро всегда побеждает зло? Знаешь, я тебе завидую. У тебя впереди еще тысяча прекрасных моментов, а я могу о них только вспоминать.

Хотя, если разобраться, это тоже неплохо, правда?

Евгений Водолазкин, писатель

На первый взгляд, дорогой, у нас с тобой не так уж много общего, по большому счету — только имя. Но это только на первый взгляд. Если приподняться над нашим вопиющим несходством и взлететь, подобно авиатору, над нашей с тобой жизнью, можно заметить соединяющие нас нити. Натянуты они не горизонтально — от тебя ко мне (потому и кажется, что нас ничего не связывает), а вертикально. Они сходятся где-то там наверху. Для того чтобы ощутить наше единство, нужно смотреть сверху. И не нашими, подозреваю, глазами. 

Сферы нашей ответственности очень разные, и потому советы мне кажутся вещью напрасной. По слову поэта, мне нечего сказать ни греку, ни варягу. Это если считать, конечно, что варяг — ты, а грек — я, и что жизнь — это такой извилистый путь от тебя ко мне. На самом же деле еще непонятно, кто к кому идет. Невидимо склоняясь и хладея, мы близимся к началу своему. Ты видишь, я все кого-то цитирую. Спасибо тебе, читавшему, потому что из моей жизни поэзия ушла. Осталась проза, длинные, закрученные на манер ДНК предложения.

Но, если Александр Сергеевич прав, я еще возьмусь за поэзию и буду говорить по-детски просто.

Сева Новгородцев, радиоведущий

Севушка!

Я знаю, так тебя всегда называла мама.

Меня ты не знаешь, хотя ты — это я, но мы разделены временем и пространством, поэтому пишу тебе из другого конца жизни.

Раннего детства ты не помнишь, но мама рассказывала, как во время войны, в эвакуации в зерносовхозе где-то под Курганом, вам приходилось голодать. «Мамочка, — попросил ты, — сделай голубцы!»

«Из чего же я их сделаю, Севушка, — отвечала мама, — у меня ведь ничего нет, ни мяса, ни риса, ни капусты». Ты немного подумал и сказал: «Но у тебя ведь есть нитки!» (нитками перевязывали голубцы, чтобы они не развалились).

От недоедания у тебя развилась дистрофия, ты не мог ходить. Мама выменяла свое последнее платье в горошек на большую курицу и лечила тебя супом.

В послевоенный Ленинград ты вернулся тощим, как палка, с зеленым лицом. Мама, высокая цветущая блондинка, даже стеснялась брать тебя с собой. «Что же ты, милая, сына-то не кормишь, — говорили ей, — ведь краше в гроб кладут!»

Мама старалась изо всех сил, делала тебе розы из масла, утыканные изюмом, но ты ничего не ел. Потом понемногу поправился.

Читать ты научился рано, в четыре года, выучил наизусть несколько басен Михалкова и читал их гостям, стоя на табуретке. Подруга матери, аккордеонистка Женя Азбель, разъезжавшая с концертами по фронтам во время войны, беспрестанно курила папиросы и хриплым контральто выкрикивала из табачных облаков: «Люся! Он тебя овеет славой!»

У Жени тоже был сын, но его пришлось отдать в другую семью на воспитание. Звали его Витя, Виктор Корчной, шахматный гроссмейстер.

Кто-то из знакомых подарил тебе настоящий командирский планшет с целлулоидным окошком для карт, настоящий кожаный летный шлем и очки. Ты надевал валенки с галошами, строил из диванных подушек кабину самолета и летел на Северный полюс, в шлеме и очках, сверяя путь по планшету. Мог так играть целый день.

Этот планшет был для тебя единственным в мире, поэтому, когда ты пошел в первый класс и увидел точно такой же планшет у учительницы, то возмутился несправедливостью и устроил скандал со слезами, а поняв свою ошибку, заплакал еще сильнее.

Учительница, с французской фамилией Пассек, на работе сорвала себе голос, говорила тихо, с трудом. Она вызывала тебя к доске, и ты читал классу, громко, с выражением.

Мимо вашего дома, по улице Ракова (Итальянской) два раза в день маршировали курсанты Инженерного училища в Михайловском замке. Ты с мальчишками пристраивался в конце колонны и шагал в ногу. «Эй, Абрамович!» — крикнули как-то тебе из строя. «Я не Абрамович! — ответил ты звонким голосом, — я Левенштейн!»

У отца на работе были большие неприятности, пришлось оставить Ленинград и переехать в Таллин, в крохотную однокомнатную квартирку на первом этаже. Для новорожденной сестры Наташи мама каждый день терла морковку и выжимала сок через марлю.

Еще в Ленинграде ты сказал маме, что хотел бы заниматься музыкой, она не придала этому значения, а ты не настаивал. Жаль, потому что музыкантом ты, в конце концов, все равно стал, но были упущены годы, которые уходят на развитие внутреннего слуха, беглость пальцев.

Эта тяга привела тебя в Таллинский (тогда еще с одним «н») дом пионеров на курсы горнистов-барабанщиков. Как дипломированный специалист, ты в пионерском лагере играл на линейке подъем и спуск флага, побудку и отбой («Вставай, вставай, порточки надевай!» и «Спать, спать по палатам, пионерам и ребятам!»)

Лет с десяти ты увлекся фотографией, сам проявлял широкую черно-белую пленку от аппарата «Любитель», сам печатал карточки, запершись в семейной ванной, освещенной красным фонарем.

В 13 лет ты увидел выступление артиста Русского драматического театра Рассомахина, читавшего на концерте монолог Хлестакова из пьесы Гоголя «Ревизор». Это так поразило тебя, что ты нашел пьесу, выучил этот монолог наизусть и беспрестанно читал его, глядя на свое неясное отражение на темной кафельной плитке старомодной голландской печи.

С этим номером участвовал (в том же Доме пионеров) в конкурсе чтецов-исполнителей и получил первый приз. Его вручали в концертном зале «Эстония», призом была красивая грамота и фарфоровый бюстик Максима Горького.

К тому времени отцу дали квартиру у парка Кадриорг, прямо у дома начиналась лыжня. После школы ты наскоро обедал, надевал ботинки с лыжами и уходил в глубину парка до темноты. Твою любовь к лыжам я сохранил до сих пор.

«Самое страшное, Севушка — часто повторяла мама, — это человеческая зависть!» Ты этого не понимал. В классе у тебя было три приятеля, по фамилии Белов, Лекс и Тагунов. Потом ты увлекся дружбой с Даном Марковичем, он к 14 годам проштудировал всю философскую библиотеку покойного отца, у него было чему поучиться.

Однажды после школы ты увидел у своего дома (ул. Вейценберги, 2) своих приятелей, Белова, Лекса и Тагунова. С дружеской улыбкой подошел ты к ним, но ответом были удары кулаками в лицо. От неожиданности и обиды ты не стал сопротивляться, а только повторял: «Ладно, бейте, бейте!»

Друзья разбили тебе губы, сломали нос. Всю оставшуюся жизнь я дышу только левой ноздрей, правая забита. Друзья отомстили за дружбу с умным мальчиком, за пренебрежение к ним.

В 16 лет ты попросил отца устроить тебя плавать матросом. Начал юнгой на теплоходе «Найссар», потом сдал на матроса 2-го класса. Научился швартоваться, стоять на руле, открывать и закрывать трюма.

Но главное — ты заработал себе на фотоаппарат «Зенит», первую советскую «зеркалку».

Ты собирался стать кинооператором, но получилось иначе.

Это я знаю точно.

Антон Комолов, телеведущий

Дорогой юный Антон! 

Хотя кого я обманываю, если бы к тебе кто-то обратился со словами «дорогой» и «юный», ты бы, наверное, скорее напрягся, чем расположился к собеседнику.

Насколько я тебя помню, парень ты рассудительный, но весьма упрямый. Уж если поставил цель, будешь к ней идти: иногда быстро, иногда медленно, но мало обращая внимания на препятствия. Советы ты не то что не любил, но относился к ним взвешенно и «примеряя» на себя их полезность, тем более — к советам от странного дяди, говорящего что-то о путешествии во времени и «обращении к себе-ребенку»…

В общем, делай все, как ты делаешь. Старайся, стремись, ошибайся — именно все это и сделает тебя тем, кем ты станешь в будущем.

Посоветую настоятельно разве что одно. Ты любишь баскетбол и много в него играешь. И в будущем будешь его любить и хотеть играть… Так вот, я тебя очень прошу: разминайся хорошенько перед играми! Растяжку делай! И про заминку не забывай!!! И качай квадрицепсы бедра!!! Колени у тебя не титановые!

Олег Нестеров, музыкант

Дорогой мой,

Если быть кратким:

1. Все так.

2. Избегай невстреч.

3. Постарайся побыстрее понять, что ты не Олег Нестеров.

Татьяна Лазарева, телеведущая

Девочка моя любимая! 

Посмотри на меня. Не бойся, я не хочу тебя обидеть. И я не буду делать больно. Просто послушай меня. Я тебя очень, очень, очень люблю. Я буду любить тебя всегда и никогда тебя не брошу. Я хочу, чтобы ты это всегда помнила. Посмотри на меня, какая я большая и сильная. Ты можешь мне довериться, я никогда тебя не предам, я всегда буду рядом. Я буду защищать тебя, чтобы ты ничего и никого не боялась. Я знаю, что ты очень веришь взрослым, и это совершенно нормально, ведь маленьким детям нужна помощь взрослых, иначе они не смогут вырасти. Но знаешь, я открою тебе одну большую тайну, только ты про нее никому не говори, ладно? Взрослые довольно часто совершают ошибки. Да-да, и твоя мама, и папа, и даже бабушка с дедушкой, и просто незнакомые люди — иногда они становятся совсем как дети и даже могут натворить глупостей. И это случается сплошь и рядом, я и сама такая, честное слово. Поэтому я хочу научить тебя сопротивляться всему, что тебе кажется неправильным.

Запомни: нравится тебе что-то или не нравится — ты всегда права. И ты всегда можешь об этом честно сказать, и тебе за это ничего не будет, я за этим буду следить. Вспомни, как ты выражала свои чувства, когда была совсем младенцем? Ты смеялась, если тебе было хорошо, и плакала, когда что-то было не так. Это был твой единственный способ коммуницировать с окружающим миром, и ты этим пользовалась. Но чем старше ты становилась, тем больше от тебя требовали, тем больше появлялось непонятного и необъясненного, ведь взрослые очень заняты и у них не всегда есть время тебе все объяснять, это занимает так много времени. А я хочу разрешить тебе по-прежнему внимательно слушать себя и хочу, чтобы ты всегда себе доверяла, потому что ты очень честная, умная и храбрая. И еще ты очень ответственная. Ты так много на себя взяла, что тебе обязательно нужна помощь.

Я тебе обещаю, что буду помогать тебе всю жизнь и никогда-никогда тебя не брошу. Иди ко мне, моя хорошая. Дай я тебя обниму.

Джанго Эдвардс, артист клоунады

Дорогой Стэнли! 

Никогда не старей. Просто используй накопленную мудрость и оставайся всегда семилетним. Ты не родился с паспортом и религией. Так что просто оставайся ребенком.

Слава Полунин, клоун