Когда союзники взяли Дердермонд

***

Однажды летом того года, когда союзники взяли Дердермонд, случилось то, что даже неприятель не предполагал, Дердермонд возник и разговоры кончились не став даже языком, спекуляция значками, медалями, поддельными знаками горели в языках и никто не мог понять когда союзники взяли Дердермонд и стали врагами разделив его на три части и целясь в кокарды друг друга вдруг поняли что есть охота и пища между выстрелами и город заполнился разноязычием и слова фотографировали неизвестные оттенки на рынок, на рынок и все продавалось и покупалось и не было перерыва для мечты, согласия, тишины, все кричало прыгало стонало, и нищие хорохорились в воротничках в ботфортах купленных втихомолку на веселом кладбище, зарытом цветами, дорогами, садиками и тенями, где оглушали, раздевали, удивлялись и возвращались в Дердермонд и город в тысячах названий на голосовании получил право называться Париж или Эльдорадо, но кошки и мыши одетые в чужое платье жевали порядок и Мюнхгаузен взлетал и падал и усатые ямщики на чужом языке разлетались в фиакрах и оргия поросла покоем и судороги без утра успокоились в руинах и иностранный Геродот писал ведомости автоматом полиглота и никто не удивлялся, хаял и жевал, пил и жевал, а если готовился, то вспорхнуть и сесть в другом кресле с прононсом и произношением известным элите, организованным замеченным Парижем и Эльдорадо и новая Сесиль отдавала солдату почести и новая жизнь кричала на незнакомом языке, светая и готовясь взять опять Персенвилль и старый генерал вспоминал крики "под ружье", "к ноге" и женщины хватали куртки солдат, а те стреляли в воздух празднуя новую победу над ничем и охлажденные падали без уст, языка, махорки и сна в рвах и в воде парусник поэзии маячил и струны создавали язык и запекшегося слова оттирали кровь и входили в салоны модными анекдотами эполет, бальных платьев паркета и вина без вина, выдоха без вздоха и Таня и Маша оставив Витю и Колю стирали коммунальное белье и кашевар раздавал кашу — каждому свое — приходи Любка будем жить, забудем тоску и волчью шерсть, а язык и зубы, высунутые наружу щелкают а где красное и темное и белое и голубое — не настоящее и не на берегу и в круглой фразе беременная женщина без род в абортах обоев и сервиза забытой скукой вышла из комнаты.

<1970-1980-е>

***

Ты знаешь, друг, бумага нам иногда торопит шум, как лето и там плоды его близки, а съешь и будто одноглазый, но не циклоп, а палец без движения и ногтем так похож на зеркало смешное отовсюду. О день людской, что ветер в голове. О мысль, что не родится утром приманкой ожидая, клюнет, оп и так ярится на крючке как будто в пляске, ждать, успокоив мир, но мы не видим, ласковый недуг всегда качает удочкой в покое.

<1970–1980-е>

***

Закрылась дверь в комнату мелочей.

Берут человека за руку и говорят ему: "Здравствуй".

Растерянное облако вздыхает.

Переночевать в собственном тамбуре.

Свернутого в улитку выбросить на берег.

Вздыхать неизвестно о чем.

Июнь, 2012

***

Глагольные движенья насекомых и кафедры аквариумов вещанием об океане, комнатный зверинец с гнездами одного в другом и беспросветно снятые голоса, что это за сон особей сшитых коммунальным и превращения отрезанный конец без явки, тает мысль — а сверху пусть и что кругом — Стрелец и цель и о́рды диких воем от небес и круче лишь помятая трава беззвучных стеблей разговором и таинство как импульсы толчка — все ближе, ближе и оплавленный балет; задумчивость — чужая сторона заброшенности, — что-то ведь открылось, не почесались, нет, бутоном для других, фальшивый образ и пустой вначале не пробуя пробраться, но успеть и с визой "разрешения" пуститься в путь бессмыслия, где зубы как порох и сухари, и мелят, мелят в безобразье природой брошенной в пустом забытье.

Семья, дети в безобразии сообщения несозданно заученных языков поверхности не иной, а человеческой с возлежанием движения на мелком поиске переворота и аудиенции и в тишине знакомство: изнутри-снаружи в разной сжатости пространств в пустоту влекомых оговорок и внутренняя неподвижность исцелений

<1970–1980-е>

***

Кажущееся постоянство приводит к задумчивости. Перехват образа грозится бессилием. Выметаем облако к растворению. Пока молчим. День одевает память выживанием. Освобождение в пересудах. Рынок — толчея в связях. Накопление ненужного богатства. Разрушение в ульях — вылет. Несогласие в поворотах. Шагренева кожа успеха — внутри гриб. Загадка молодости — взгляд в зеркало — раскрашенные слепые. Вина́ и кара — белый черт исправления. Задевание из ямы — прорастанием в тишине. Если не тронуть — то где же борьба — синтетика — выстраивание порядка. Неосознанное к говорению — мыши, ползущее пресмыкающее — наказание. Ловкий маневр — кошки, громкая поступь — тоска в собаке. Явление тигра в отпечатках того времени. Глубина погружения — дельфином. Выход на поверхность — шепот, крик, отделенность. Заброшенная деревня в знаках дерева и воды. Дующий ветер — неизвестно откуда. Что взял — то дал, с перепадами енисейской качки. Порядок времени. Сгущенная современность. Прибой, отбой — прибой — ракушки на песке — недосказание. Повороты, развороты — одежда — рынок лиц. Прохладное постоянство. Вечная кара чужой памятью. Наказание ниоткуда. Кто и о чем. Быстрое в вечном изменении. Покой враждующих красок. Порядок, изменение и опять покой — не в тишине отголосков. Собранное и разобранное — в движении. Не по существу — поезд. Несотворенное — взглядом изнутри. Перрон — остывшая несообразность. Оглядка в наблюдении. Ко всему чистому — нечистое — связь и природа, поглощение Гулливером — беспардонность, с обратным качанием. Две нимфы в беседе о несоединимом. Невообразимое углубление — река по пояс. Ботанический крик о помощи в красивом увядании. Все — что остается. Недосказанность в углах. Чем выше, тем ниже, что посередине?

<2006>

***

Жизнь страшна необходимостью жить. Когда скука и тоска одолевают, когда взгляд давно отдан травам и птицам и их взгляд на нас тревожит меня, есть ли единство в мире, что размотает законченный клубок непоселённой любви, летающей семенами образов. Огонь, живущий в облаке, погас, крылья прикрыли клюв и медленное солнце ослепило воздух, распластав тела ульями, всасывающими подкожной жизнью пульсирующей вселенной.

Друг, дай улыбку, не приклеенную к губам, цветущую изнутри жизнью стихотворения. Тихо на улице. Брейгель говорит с Гоголем. Нина шепчет подруге сказанные слова. Грибы на поляне липнут к рукам. Тянут голоса невидимые тишиной, сплетаясь в травы выдохом — пора. Слова, засиженные мухами, вылезают из домов.

<1970–1980-е>

***

В закрученном покое застоявшихся ценностей, без окончательного варианта произносимости, в редком и постепенном, в открытом и проветренном живет неизвестное и что-то показывает нам, что и не видно сразу, а если и видно, то то чем приспособления выдумывают для нас в видимые образы а дальше, дальше, дальше...

Беременная фраза раскручивается в действие, не стоять, — шепчешь на ухо самому себе. Все определяются местами и событиями. За ними стиль. За стилем образы. И поехало. Никуда не выйти — вот в чем дело. Тебе открывают обстановку близкую к тебе, людей близких к тебе, природу близкую к тебе, и кончаются подходы и маята несостояний и что-то далекое свербит наглядной природой рядом. Ну, а если в полном понимании, если рядом тебе не надо, а что надо, да и без слов, но слова и есть и нет.

А. Прикосновение к нетленному. Б. Переход через границу. В. Согласие. Г. Гроза внутри. Д. Делимость. Ж. Желание. З. Зацепление. Е. Единогласие. Ё. Выпрыгивание наружу. И. Волна и океан. Й. Поднятие паруса. К. Обуздание. Л. Спокойное течение. М. Приближение к неизвестному. Н. Ворота и памятники. О. Сквозное в дебрях. П. Приближение. Р. Успокоение в скачках. С. Только символ. Т. Прорастание. У. Усталость и вечер. Ф. Вздохи. Ч. Насекомые. Ш. Шевеление. Щ. Пробуждение. Э. Утро. Ю. Падение водопада. Я. Возвращение.

<1970–1980-е>

Публикация Галины Блейх

Соблюдена авторская пунктуация