Две стороны семейной медали

— Вы только не подумайте, — предупредила женщина, — я его не насильно сюда притащила. Он сам сказал: ну давай тогда к психологу сходим.

— Хорошо, не подумаю, — согласилась я.

Женщина была деловита и просматривала какие-то свои записи. Мальчик-подросток сидел в кресле и выглядел мрачным и взъерошенным.

— Вы не подумайте (видимо, это у нее такой запев, решила я), мы ничего такого особого от него не требуем. Ну сами посудите: учиться по тем силам, как ты можешь, — это ведь естественное дело, правда? А про него все учителя всегда в один голос говорили: он может. Про талант, в землю зарытый, еще в Библии сказано. Неправильно это. Значит, надо просто стараться. Без всякого геройства, каждый день понемножку. Ну вот мы же с отцом…

— Хорошо, — я почувствовала, что от чего-то утомилась. Она говорила совсем недолго, значит, скорее всего, мне передалось хроническое утомление ее сына, который слушает это годами. — Тогда я сейчас поговорю с Витей. Раз он сам хотел…

Мальчик протестующе дернул плечами, но ничего не сказал.

— Да, конечно.

— Вам надо выйти.

— Но вы только не подумайте…

— Не подумаю, не беспокойтесь, — уверила я ее.

Мать вышла. Витя еще глубже задвинулся в кресло.

— Вариации есть? – спросила я его. – Или всегда одно и то же?

— Есть, — как следует подумав, сказал Витя. – Иногда я должен, чтобы позаботиться о своем собственном будущем. А иногда должен понимать, как они стараются и как много в меня вкладывают.

— А действительно много?

— Да, действительно, — прежде, чем ответить, Витя опять честно подумал. – С детства я ходил кружков, наверное, в двадцать. И еще у меня было, наверное, двадцать репетиторов. И еще я много болел, и меня все время обследовали и лечили. Недавно только перестали, потому что я сказал, что мне надоело. Ну и еще возили на море: в Испанию, Турцию, Египет, в Болгарию и в Крым. И лагеря с английским языком…

— Да, действительно много всего, — согласилась я. – А что-то тебе из этого нравилось?

— Не знаю теперь. Сначала многое нравилось, а потом как-то разонравливалось, что ли. Помню, когда я еще совсем маленький был, учительница смешная по английскому была — молодая, веселая, она со мной по-всякому играла и песенки пела, такие, ну, не совсем приличные. Мама ее потом — как это сказать? — выгнала, наверное. Сказала: никакой эффективности. А я, между прочим, пару ее песенок до сих пор помню.

Эффективность, да. Это я уже потом, когда подрос, сформулировал: я как будто не их ребенок, а их проект. Ну и нужно, чтобы все было эффективно. Мне вот в первой школе нравилось, я помню, там учительница добрая была и на стенах красивые картины. А на одной стене мы сами постепенно рисовали — мне ромашка досталась, потому что это был как будто луг. Мне приятно было ее рисовать, каждый день по лепестку, я очень старался, она мне даже снилась. Но меня из той школы перевели, потому что там «плохие учебные программы» и «низкий уровень знаний».

— А сейчас ты где?

— Сейчас в гимназии. Там, наверное, высокий уровень. Я, наверное, мог бы даже и хорошо в ней учиться, но для этого мне нужно было бы каждый день часов по семь-восемь делать уроки. У нас в классе некоторые так и делают: приходят из школы в четыре часа и до одиннадцати за уроками сидят. Но я, если честно, не понимаю: это зачем?

— Я тоже не понимаю, — вздохнула я.

— Родители говорят, что это нужно для моего будущего. А я не понимаю. Вот все эти восемнадцать предметов в гимназии нужны? Чтобы я их одинаково учил?

— А чем ты сам-то увлекаешься? Что тебе нравится?

— Да теперь даже и не знаю. Когда-то мне казалось, что я хочу быть пожарным. Потом — ветеринарным врачом. Потом химия нравилась почти два года, я в научный кружок ходил. Сейчас… Вам честно сказать?

— Какой смысл врать-то?

— Мне нравится отдыхать. Когда меня никто не трогает. И даже все равно что делать — можно в компьютерные игры играть, можно ролики смотреть, можно телевизор, можно собаку дрессировать. Иногда я даже книжки читаю или цветы пересаживаю. Главное, чтобы не приставал никто.

— А с чем пристают-то? С уроками?

— Да со всем. Кровать не убрана. Уроки не сделаны. Почему я не делаю упражнения для спины? Почему я то, не забыл ли об этом. Мне кажется, что когда мама меня видит, у нее внутри что-то начинает чесаться, и ей сразу хочется меня чем-то полезным с ее точки зрения занять. Особенно если я сижу или лежу и отдыхаю.

— А отец?

— Отец все время сравнивает. У него старший сын есть, мой брат, от первого брака, он университет закончил с красным дипломом. И сколько я себя помню — Роберт в моем возрасте то, Роберт се. Когда я был маленький, я как-то придумал, что мой брат Роберт даже какает такими невонючими какашками, сразу упакованными в целлофан.

* * *

— Если даже у Вити и есть какой-то потенциал, — сказала я матери, — он его реализовывает не в учебе, а в протесте или обороне. Потому что чувствует себя хронически осажденным вашими стремлениями и амбициями.

— Мое самое большое желание, чтобы он проявил себя, я готова его во всем поддерживать.

— Из осажденной крепости трудно самопроявляться.

— Что же мне делать?

— На некоторое время просто уменьшите интенсивность себя в его пространстве. И запретите мужу сравнивать его с Робертом.

Женщина опустила голову и молчала.

— В чем дело? — спросила я. — Вы не поняли, что значит «уменьшить интенсивность»? У вас сложные отношения с мужем?

— Мой муж старше меня на 18 лет, — сказала она. — Он в прошлом ученый, теперь предприниматель. Наш брак для него — третий. В двух предыдущих тоже были сыновья. Муж обожает Роберта — старшего сына, гордится им. Роберт никогда не прерывал общения с отцом, всегда ему подражал, выказывал уважение. Роберт успешен и даже внешне очень похож на моего мужа, причем с годами это сходство только усиливается. Своего среднего сына,  Алексея, мой муж жалеет. Его мать — красивая истеричка, они прожили вместе не так уж долго, Алексей родился с какими-то не очень выраженными нарушениями. После развода она сначала запрещала сыну общаться с отцом, потом, наоборот, настаивала на общении. Сейчас Алексею 20 лет, и он не получил никакого образования и ничего толком не делает. Муж винит в этом в основном его мать, но частично — хотя и не признает этого вслух — себя. В нашем браке он не хотел ребенка — я настояла. Ему вполне хватало двух сыновей. Витю он любит только тогда, когда может им гордиться. Это бывает нечасто, и с годами все реже. Квартира, в которой мы живем, принадлежит Алексею и Вите в равных долях. Я прописана у моей мамы, там однокомнатная квартира. У мамы живут семь кошек. Витя, когда был поменьше, ходил туда с удовольствием, но теперь не ходит, говорит, что бабушка не совсем в своем уме. Возможно, он прав. У меня — онкология. Пролеченная, в ремиссии, но сами понимаете… У мужа есть любовницы, алкоголизм с периодическими обострениями и было два микроинсульта. Вите только что исполнилось 15. Если нас не станет, все возьмут в свои руки Роберт и его мать — они и сейчас очень тесно общаются с моим мужем, — и максимум, на что может рассчитывать Витя, — комната в коммуналке или совместная жизнь с десоциализированным Алексеем. Неизвестно, что хуже. При этом он совершенно не готов к жизни, ничем не интересуется и ничего не хочет делать, не представляет, как зарабатывать деньги, как жить в одиночестве…

— Стоп, стоп, стоп! — воскликнула я. — Если я правильно поняла, никто еще не умер. На данный момент у Вити есть мама, папа, бабушка, два сводных брата и собака. Он живет в отдельной квартире со своей собственной семьей. Вы с отцом его вполне обеспечиваете и, судя по Витиному рассказу, на довольно высоком уровне.

Да, в жизни действительно в любой момент может случиться всякое, в том числе и трагедийно окрашенное. Но оно может случиться в каждой жизни, а не только в вашей. А может и не случиться. Был какой-то известный актер в Российской империи, который так обучал молодых коллег: «Если по роли вас убивают в четвертом акте, не следует вам выходить на сцену в первом акте уже убитыми».

— Да-да, он прав, конечно! Но я же хочу как лучше для Вити.

— Нет, здесь вы лукавите. Вы просто не можете справиться со своей тревогой. И одновременно никому не доверяете: ни мужу, ни сыну, ни себе самой, ни своим силам, ни своему организму. Это замкнутый круг, вы понимаете?

— Вы только не подумайте, что я…

— Да какая разница, что я подумаю! Никому от этой вашей суеты не лучше — вот что главное. Мужу доверять можете?

— Не могу. Он мне врет каждый день по несколько раз и даже не очень это скрывает.

— А сыну?

— Вите вообще-то да. Он добрый и честный мальчик. Просто как же он…

— Стоп. Отлично. Зовите его сюда.

                                             ***

Мать и сын впервые обменялись своими страхами и ощущениями. Я видела, что многое из открывшегося было для них неожиданным, трогательным, пугающим. Они похожи, поэтому довольно быстро начались признания. Мать сказала, что действительно, когда видит «ничего не делающего» сына, ей хочется немедленно вмешаться и хоть чем-нибудь его занять — и ее призывы и предложения в этом случае часто просто глуповаты. Витя признался, что очень часто сам понимает, что то или иное сделать нужно, но не делает или делает наоборот отчасти «назло», и потом видит, что это ему реально вредит.

После признаний было уже довольно легко договориться о границах и технике безопасности. Обговорили предупреждающие сигналы и методику «я-посланий» для сообщения о своих чувствах.

После чего мать с сыном ушли.

                                           ***

Я видела Витю еще один раз — он приходил поговорить о профориентации. Спрашивал, не было ли ошибкой то, что он сейчас хочет избрать ту же профессию, что и Роберт. Выяснилось, что наша тогдашняя беседа имела неожиданный побочный эффект. Мать по ее итогам реально и существенно «отползла», а Витя привык к определенной «дозе» воздействий. Отец в младшем сыне особенного психического участия никогда не принимал, и Витя вдруг потянулся к старшему брату, о котором столько слышал с раннего детства. Роберт был положителен, терпелив, дидактичен, предельно дружелюбен (вырос в ощущении своей гармоничности, уместности, полезности и теперь желал делиться) и охотно принял участие в жизни младшего брата. В результате — выбор младшим той же профессии, что и у старшего, что уже привело к существенному улучшению успеваемости Вити по нескольким избранным гимназическим предметам.

На мой взгляд, ничего странного или плохого в этом не было. Он же не отказывался ни от чего своего. Так я Вите и сказала.