Проклятый старый дом. Репортаж из Боровска

Зеленый китайский бульдозер

— Я не говорю по-русски, — почти без акцента произнес бульдозерист. Это единственное, что он сказал, — после этой фразы он только улыбался и пожимал плечами. Зеленый китайский бульдозер, весь в пыли, стоял за его спиной. На гусеницах — куски грязи. То, что осталось от дома, хрустело под ногами. Переломанные доски, развороченный фундамент, старые газеты, тюбик шампуня, куртка из кожзама, каталог Oriflame, конспект об устройстве молотильного аппарата. Напарник бульдозериста собирал мусор и таскал его в контейнеры: один уже был заполнен доверху, предстояло наполнить второй. Мимо шла маленькая женщина-цыганка с короткой стрижкой, усами десятиклассника и сигаретой в зубах. Смерив взглядом активистов, стоящих у развалин, и съемочную группу телеканала «Россия», она крикнула рабочим: 

— Что, *** (достали) вас? Когда уже закончится весь этот *** (ужас)!

Неизвестно, когда это закончится, но началось все в минувший четверг, 18 октября. К дому №31 по улице Володарского подъехал зеленый бульдозер. Водитель включил пониженную передачу и медленно покатился прямо на дом. Через минуту гусеницы утюжили пол в главной комнате, которую обычно называют «зал» и где ставят телевизор и сервант с чайным сервизом и фотографиями родственников. В тот момент в зале всего этого уже не было: жители дома давно съехали на окраину города, в район, который в Боровске все называют «пятиэтажки на болоте» — несмотря на сырость, место считается приличным. Так что бульдозер ехал по пустому дому. Крыша упала сразу, доски скрипели. К шести вечера бульдозер выехал из дома. Работы оставалось еще на несколько дней.

«Единая Россия»

— Вот иногда смотришь на дом: да, красивый. Но закон есть закон, — грустно говорил в микрофон мэр Боровска Михаил Климов, худощавый 35-летний мужчина с умными глазами, на встрече с журналистами и активистами на площади Ленина на следующий день после сноса. Мэр выглядел очень уставшим: за вчерашний день он дал десяток интервью и бесконечно совещался с активистами. Все пытались задавать ему каверзные вопросы и подловить на лжи. Это было непросто: «Мэр не отвечает впрямую, он очень хитрожопый», — жаловались мне активисты. 

Сами жители города словно были за сносы — во время встречи слева от мэра стояла группа хмурых, как на подбор болезненно худых мужчин, одетых в темное. Они держали плакаты: «Москвичи, не решайте за нас», «Руки прочь от Климова», «Главное — мнение боровчан». Кроме этих плакатов их негодование никак не выражалось. Активнее возмущалась находившаяся там же группа пенсионерок. Часть из них — счастливые жительницы трехэтажки со всеми удобствами городской жизни, другие все еще живут в домах без удобств. Доводам последних сложно было отказать в искренности. «Посрите всю жизнь на улице и поймете», — говорила мне некая Наталья Ивановна от лица всех боровчан, пока мэр и журналистка «Русского репортера» спорили о федеральных законах.

Третьей группой негодующих были местные депутаты «Единой России». Больше всех говорил депутат Некрасов — мужчина лет шестидесяти, подтянутый, весело гэкающий. «Он строит в городе все заборы, поэтому так за мэра стоит», — подсказывали мне всезнающие активисты. «Хто там голосит больше всех? Кобзарь только местный, Алешникова из Обнинска, остальные — Москва. Их купили. Майдан хотят тут устраивать», — объяснял Некрасов. Ему вторила депутат по имени Елена, учительница русского языка и литературы: «У нас в городе другие интересы у людей. Они в праздниках постоянно участвуют, там показывают активность. А политика никого не интересует. Это вообще как-то не по-русски». Резюмировал третий депутат, Николай Кузнецов, отутюженный, гладкий человек за шестьдесят: «Мэр просто не может пойти против плана по сносу. Его накажут, уволят. А он хороший мэр. Вот такой вот мэр!» — объяснял Кузнецов, переходя на язык жестов — слов уже не хватало.

Мэр в это время давал интервью телеканалу «Россия». Как только он закончил, депутаты обступили его как домашние питомцы, соскучившиеся по хозяину, вернувшемуся домой после долгой отлучки. Мэр же был очень расстроен. «Это заказ на губернатора, — констатировал кто-то из окружения решительным шепотом, который от весомости слов не мог звучать тихо. — Они такие вопросы задавали! Судя по их вопросам, они решили через эту историю топить губернатора». Депутаты наперебой кричали ему: «Михаил Палыч, мы за вас до конца! Михаил Палыч, ну вы ж знаете! Михаил Палыч, эх!» Он устало оглядел их и зашагал к машине.

Немногочисленных защитников 13 исторических зданий, попавших в губернаторскую программу по расселению аварийного жилья, на площади не было, они ушли давать интервью телеканалу «Россия».

Мечта о болоте

— Тут трещина, тут трещина! Снимай, снимай, пожалуйста, снимай! — кричала Галя и тыкала пальцем в огромного паука, засевшего на паутине в сенях. Паук спокойно сидел на своем месте, он, наверное, привык к этому крику, потому что Галя всегда кричит — с раннего детства. В детстве ее испугали, в психике что-то нарушилось, и она не может говорить иначе, не может работать и не может любить. — Я никогда никого не любила, потому что подумала: зачем мне такой кого-то любить? Нет-нет, какая семья! — надрывалась она на весь дом, трещащий по швам. — Я пробовала работать, но не могу! Голова кружится! Я раз работала, но потеряла сознание, ударилась головой и с тех пор — ни-ни, все, дома сижу! Глажу, стираю, дом подновляю. Раньше с братом его латали, но брат умер! — орала Галина. Она живет в этом доме сколько себя помнит, то есть уже лет пятьдесят.

Ее ненавистный дом находится на соседней от снесенного улице. Когда-то здесь жили старообрядцы — так рассказывала соседка Гали, школьная учительница Шохова. Она — единственная из жителей дома, кто не хочет, чтобы сносили ансамбль, в который входит отдельно стоящий дом Гали и двухэтажный особняк: здесь когда-то жила ее бабка, а до нее — прабабка. Но при соседях — семье Савченко — Шохова стесняется об этом говорить: те мечтают поскорее переехать «на болота». Из-за этого Шохова и Савченки недолюбливают друг друга:

— Шохова и ее подруга-историчка — они всегда были *** (неадекватные), — вспоминал посреди двухметровой кухни крановщик арматурного завода Алексей Савченко. Это даже не отдельная комната, просто пространство, отделенное печкой. Водопровода нет, туалета нет, все надежды — на будущую жизнь в «доме на болоте». — В 1996 году историчка четверку мне *** (поставила) в четверти из-за того, что я в нашу газету написал письмо, что надо было за Зюганова голосовать, а не Ельцина. А эта полгода со мной не разговаривала.

— Она тут долго нам мозги *** (компостировала), — вторила его жена Алиса. — Не хотела переезжать. Теперь опять включила старую песню, что хочет здесь остаться.

— Да теперь-то что, она все подписала! — парировал Алексей. Речь шла о согласии на переезд.

— А не может она (отказаться от переселения. — Прим. ред.)?.. — запереживала Алиса.

— Не может! — уверенно ответил Алексей.

— Ей ходить на работу в школу далеко, — объясняла Алиса, — А я тоже, может, не хочу на болото переезжать. 40 минут досюда ходить. Как жить на болоте?

— Через овраг — десять! — уже сам понемногу распаляясь, успокаивал Алису Алексей. — Да и там один дом только расселили. Остальные нормальные.

— Помнишь, ты говорил, что твой друг там работал на фундаменте все лето? И все лето — в воде? — Алиса всплеснула руками. — Как не болото? Ой, ну все же лучше, чем здесь.

Клаксоны, стартеры, бензин

Автор книги про Боровск, писатель Андрей Полянский-Благород расстроился, когда я сказал, что в городе сносят исторические здания. Он продекламировал в телефон:

— Я каждый, каждый дом там знаю. И ничего сносить нельзя! — слегка отдышавшись, он продолжил уже прозой: — А вы не хотите про Звенигород написать, там тоже историю сносят и он поближе?

* * *

Я упорно искал местных неравнодушных людей. Бывший мэр Боровска Владимир Канунников, потомок местных староверов, сделавший успешную карьеру по линии КПСС, всячески подчеркивал, что его не нужно ставить в один ряд с активистами из фейсбука. Свой дом, расположенный напротив снесенного на улице Володарского, он восстанавливал сам: заменил какое-то невероятное количество балок, венцов, брусьев — и дом теперь как новый. Но дом — это мелочь: Канунников несколько лет добивался приема у калужского губернатора Артамонова, чтобы уговорить его сделать Боровск историческим поселением. Губернатор его так и не принял, и тогда Канунников дозвонился до Петра Толстого, президентского советника по культуре. Сейчас заявка на рассмотрении, но, скорее всего, считает Канунников, город получит статус. Нужно ли было сносить дом на Володарского, Канунников не знает, потому что до конца не ясно, был ли он ценностью или нет. Но на месте снесенного дома хотят сделать автостоянку, и это, по его мнению, неправильно. «Во-первых, клаксоны. Во-вторых, они будут заводить автомобили. В-третьих, запах бензина. Это неприятно», — объясняет бывший мэр свою позицию. Руки, привычные к постоянной работе, отчаянно жестикулируют, но в конце этой фразы и они повисают в бессилии. Стоянку построят, потому что жителям еще одного дома по соседству, многоквартирного, тоже построенного на месте бывшего особняка, где-то нужно ставить автомобили. Самим жителям дома наплевать, что здесь раньше был дом, представляющий историческую ценность: «Я не просто счастлива, а очень счастлива, что переехала сюда», — сказала мне местная жительница Марина Паукова. Вероятно, от счастья она выглядела абсолютно пьяной.

* * *

Восьмидесятилетнего художника Владимира Овчинникова трудно назвать активистом. Чаще его зовут «боровским Бэнкси» — за похожую творческую манеру и любовь к социальным сюжетам. На здании мэрии он нарисовал женщину, поливающую цветок, растущий из грядки, и подписал: «Сейте разумное, доброе, вечное». Мэрия не очень любит его картины, и время от времени их закрашивают. Последнюю — посвященную жертвам политических репрессий, погибшим в 1930-е годы, — закрасили месяц назад. Сейчас Овчинников рисует картину, которая будет называться «Любовь и голуби» — по просьбе местной жительницы. Мы встретились, когда он поднимался на 10-метровые леса, чтобы начать работу. Ради меня он спустился.

Овчинников прочитал мне стихи своей жены:

По небесным ямам самолетик

К берегу лазурному летит.

Помахала бы рукой, да сложно —

Прижимаю Родину к груди.

Я решил не спрашивать его о сносе домов. 

Мэр

В шесть вечера в городе стало совершенно темно. Фонари у здания мэрии не горели. Михаил Климов, бывший предприниматель, а ныне городской голова, сидел в своем просторном кабинете. Несмотря на то что кабинет мэра находится на втором этаже, из него виден весь город: рядом с огромным столом — два монитора с камерами наблюдения — на одном веб-камеры с перекрестков Боровска, на другом — из коридоров мэрии.

На столе у мэра — четыре стопки бумаг, декоративные ручки, подарки — миниатюрная копия скульптуры «Родина-Мать», небольшой посеребренный медведь, бутса и футбольный мяч — от легендарного футболиста и боровчанина Алексея Парамонова. Над столом триптих, почти икона — два герба, местный и областной, чуть выше — портрет президента, еще молодого.

Мэр был одним из последних в здании, кто еще не ушел домой: в тот день у него было слишком много дел.

— Нам надо завтра встретить общественность, — объяснял он мне, когда я зашел в кабинет. Климов имел в виду, что в субботу в город решил приехать десант «Архнадзора», чтобы законсервировать оставшиеся исторические дома, определенные под снос. Мэр и активисты договорились: сносить их не будут, пока Министерство культуры не решит, являются ли они ценностью. — Мы всех ждем и посмотрим, сколько людей приедет, — говорил Климов. Мэр, похоже, не очень верил, что кто-то приедет. А может быть, даже надеялся, что не приедет никто.

Дальше был долгий диалог, но ответы мэр мог себе позволить только расплывчатые — за другие его попросту могли бы уволить. С его слов выходило, что дома в Боровске сносят по закону — и он сам делает все, что может. Усталость Климова давала о себе знать. Через пять минут разговора он попросил перейти на ты, еще через пять сам перешел на вы.

Через пятнадцать минут он выпалил:

— Общественность нас, чиновников, не слышит!

Дальше он хотел выматериться и потому попросил выключить диктофон. Разговор без записи был для него единственной возможностью рассказать, каково быть мэром такого политически спокойного города.

На следующий день мэр проснулся в семь часов утра и отправился на субботник, в котором, кроме него, участвовали 80 человек. Десятитысячный Боровск представляли шесть местных жителей, включая мэра.