Максим Покровский: Если забивать на свои мечты, жизнь превращается в виселицу

Ɔ. Ваш юбилейный концерт называется «30 лет назло шоу-бизнесу». Почему назло?

Мы никогда не умели делать бизнес и сейчас только учимся. В этом году мы с моей семьей создали менеджмент-компанию Max Incubator, и с этих пор дела пошли лучше. А раньше я сам заправлял делами группы и делал это плохо. По логике, мы уже давно должны были двинуть кони.

Ɔ. Почему не двинули?

Помогла наша странность, непохожесть на других. Не побоюсь даже назвать это уникальностью. Мы выдаем особую энергию. Да и к тому же я парень живучий, настойчивый.

Несколько раз нас сильно выручали сайд-проекты: например, шоу «Последний герой», в котором я участвовал, и фильм «Турецкий гамбит», для которого мы написали песню «Идем на Восток». Это дало нам несколько резких взлетов. Но даже их мы *** (утратили).

Ɔ. В каком смысле?

Можно было вгрызаться в это, усиливать медийное присутствие, выдавать больше материала, пусть даже он был бы хуже. Как музыканту мне такой подход не близок, а с точки зрения бизнеса и коммерческой эффективности это было бы разумно. Но я погружался в музыку, купался в ней, иногда заныривал довольно глубоко. Ездил в Великобританию, экспериментировал там с электронным звучанием, попадал даже в чарты еженедельника Music Week. Скитался по США. В общем, совершал творческие трипы. Все это было не зря, и с каждым новым альбомом я понимаю, как много это дало нашей музыке. Но чтобы вот так погружаться в эксперименты, нужно, чтобы у тебя была крепкая команда людей, которые ведут бизнес. В этом смысле отличный пример — группа «Би-2». Ребята создали поразительно эффективную структуру.

Конкурентная борьба в шоу-бизнесе — это борьба менеджментов. Задача музыканта — делать побольше сносного материала. Все остальное — дело менеджмента. В этом плане мы очень неэффективный коллектив.

Ɔ. То есть финансовый успех к вам не пришел?

Смотря что считать финансовым успехом. С одной стороны, мне и моей семье много не надо. С другой — хотелось бы жить, не задумываясь о завтрашнем дне и о том, как мы с супругой будем обеспечивать себя во второй половине жизни. Еще было бы неплохо возить группу «Ногу свело!» в Нью-Йорк — туда, где находится наш продакшн. Сейчас я не могу делать это так часто, как хотел бы. Если я выступаю в Штатах, мне приходится делать это не со своей группой, а с людьми, которых я нахожу там, на месте. В недавний североамериканский тур мы смогли взять только одного человека из коллектива. Но большего мы пока не можем себе позволить, даже если селить музыкантов в самых скромных условиях. Приходится постоянно ужиматься. Будь мы более коммерчески эффективным коллективом, мы бы давно уже возили с собой дорогое шоу.

Наверное, это звучит так, как будто я жалуюсь. На самом деле нет: наш стакан наполовину полон.

Ɔ. По крайней мере, больше не приходится собирать бутылки, как в 90-х?

Да. Мы не только бутылки собирали. У наших друзей из группы «Сенкевич International» был склад со спиртными напитками, которые они закупали оптом. Мы покупали у них эти напитки и перепродавали в ларьки. Маржа была небольшой, но как-то мы на эти деньги перебивались. Тогда же были «коммерческие магазины» с товарами от «челноков». Там продавались болгарские презервативы — по сравнению с советскими они были очень крутыми. Я покупал их и перепродавал в аптеки. Совершил несколько удачных ходок.

Ɔ. Теперь способы заработка другие. Кстати, недавно вы снялись в рекламе. Это была финансовая необходимость? Результат коммерческой неэффективности?

Наоборот, эффективности! Если к тебе обращаются и просят отдать песню для рекламы, значит, ты востребован. Изначально не предполагалось, что я буду сниматься сам. Рекламщикам просто нужна была песня «Хара Мамбуру». Но потом они увидели, что я не какой-нибудь спившийся старик, а вполне бодрый человек, и предложили мне участвовать в съемках. Для нас это было большой удачей, хотя я ожидал, что после выхода рекламы наше медийное присутствие и популярность вырастут намного сильнее.

Ɔ. То есть главной целью было увеличение популярности, а не деньги?

Конечно. Мы год готовились к юбилейному концерту, и предложение сняться в рекламе оказалось кстати.

Ɔ. Вы не боялись, что ваша культовая песня после этого будет ассоциироваться с «Мегафоном»?

По большому счету, мне было плевать. Когда мы принимали решение о съемках в рекламе, мы сопоставили все плюсы и минусы. И об ассоциациях тоже подумали. Но плюсов оказалось больше, и мы решили, что готовы «отдать» песню в рекламу.

В итоге, как мне кажется, опасения не оправдались и песня никак не пострадала. Она незавафливаемая, так же как и группа «Ногу свело!».

Ɔ. Вы часто бываете в Америке. Вы живете там или летаете только по рабочим делам?

Там сосредоточен весь продакшн группы, и управление процессами идет оттуда. Компанией Max Incubator мы занимаемся вместе с моей супругой Таней. Так что я провожу там много времени, а она — еще больше. Но сама группа находится здесь, а еще в Москве живет наш сын. Так что мы — сумасшедшая семейка, живем на два города.

У меня кочевая жизнь, и я часто пишу музыку в дороге. У меня есть звуковые дорожки, записанные в гостинице на встроенный микрофон ноутбука, и те, которые я напел, сидя в туалете гостиницы — там особенная акустика. Конечно, я имею в виду черновики и образцы — то, что можно сделать на коленке. Хотя иногда небольшие фрагменты этих черновиков после обработки входят и в финальные треки.

Ɔ. Зачем вы вообще подались в Штаты? Неужели мало было российской сцены?

Мало. Мне с детства хотелось покорить весь мир. А если забивать на свои мечты, жизнь превращается в виселицу. Так что надо идти к тому, чтобы они осуществились. Может, не в той форме, в которой ты задумал, и не тогда, когда ты рассчитывал.

Ɔ. Вас не утомляет кочевая жизнь?

Утомляет, страшно надоело.

Ɔ. Как справляетесь со стрессом и усталостью?

Кулаки о стену разбиваю от бешенства — как еще? Вот сегодня, пока ехали к вам на интервью, поступил запрос на корпоратив в декабре. С одной стороны, деньги нужны. С другой — я как представил, что придется планировать дополнительные перелеты, отказываться от периода относительного спокойствия, который должен был наступить в декабре, — настроение страшно испортилось.

Правда, люди, которые звали нас на корпоратив, кажется, испугались цены. Когда я это понял, вздохнул спокойно: двумя перелетами меньше.

Ɔ. Ваши выступления на корпоративах могут позволить себе только богатые компании?

Я причисляю себя к нижнему эшелону класса «А». Мы не можем похвастаться такой же востребованностью, как Николай Басков или тем более Филипп Киркоров. Но в целом да, мы солидный коллектив.

Ɔ. А вам вообще нравится на корпоративах петь?

Это забавно, когда подвыпивший мужчина в костюме и остроносых туфлях под твою песню танцует брейк-данс. Иногда кто-нибудь еще и падает. Бывает, еле держусь, чтобы не рассмеяться. Но это я не в обиду говорю — я рад, когда люди пляшут под нашу музыку. Бывает такая сумасшедшая реакция, когда видно, что мы нужны этим людям и они нас ждали.

Ɔ. Вы сказали, что кулаки о стену разбиваете. Серьезно? Вы вообще нервный человек, раздражительный?

Мне самому это не всегда заметно, но говорят, что да. Правда, сейчас на людях я веду себя куда приличнее, чем 10–15 лет назад — тогда я чаще позволял себе вспышки гнева и всплески эмоций. Кстати, не могу однозначно сказать, что это плохо. Копить в себе гнев вредно. А когда выпустишь пар, становится легче. К тому же, как ни печально, иногда это единственный способ добиться результата. Вот, например, проводим мы саундчек перед концертом. Техническая служба площадки, с которой мы работаем, относится к нам наплевательски, делает все не спеша, как будто одолжение. Я несколько раз прошу собраться и начать нормально работать. Никто не реагирует. И я говорю: «Смотрите сюда. Я сейчас говорил с вами спокойно. Мы чего-то добились? Нет. Значит, сейчас в истории обо мне появится очередная строка». А потом как закричу: «Суки, ***, если через пять минут не будет сделано, вам *** (конец)». И работа сразу идет по-другому. Конечно, так поступать не хочется. Но по-хорошему иногда просто не получается.

Ɔ. У вас на днях юбилейный концерт. Каким он будет?

Мы пригласили российский роговой оркестр. Изначально хотели, чтобы был альпийский горн, но оказалось, что в России на нем почти никто не играет. Так что решили, пусть будет рог. У него мощный, богатый звук, который дает одновременно и торжественность, и немного агрессивности. Еще будут барабанщики. Это специалисты по игре на японских барабанах, мы уже выступали вместе с ними. Барабанщики и духовые музыканты расположатся друг напротив друга в две косые шеренги от краев к центру сцены, где будет находиться ударная установка. Мы надеемся, что все будет звучать строго, энергично и возвышенно. Но в то же время по-нашему — песни не станут другими.

Ɔ. А вас не смущает, что концерт в Кремле? Там все такое торжественное, официальное.

Разгосударственная государственность, конечно, нас забавляет. Но Кремль не бесит меня, и я знаю, как его оживить. К тому же там огромная сцена. Конечно, жаль, что она находится слишком высоко по отношению к зрительному залу.

Ɔ. Кстати, про горнистов. Вы же, кажется, были в детстве очень активным пионером?

Да, еще каким. Мне очень нравилось быть горнистом и барабанщиком на линейках. Но потом, в 80-м, я получил бесплатную путевку в «Артек», и там у меня всю любовь к пионерству отшибло. Там был сплошной официоз и странные кричалки: «День отшумел, и, ночью объятый, лагерь зовет нас уснуть. Доброй вам ночи, наши девчата, доброй вам ночи, наши ребята. Завтра нам снова в путь». К тому же у меня были возрастные шумы в сердце, и вместо того, чтобы дать мне спокойно загорать, меня возили по больницам. Мне все это совершенно не понравилось, и после поездки я постепенно перестал быть пионером-активистом. А дальше уже было мое взросление, рок-музыка, «Рок-лаборатория» — пошла совсем другая жизнь.

Ɔ. У вас есть ностальгия по этому времени?

Нет. Моя счастливая черта — все время смотреть в будущее.

Беседовала Юлия Дудкина