В заповедник с лопатой

Довлатов в нашем кино сейчас нарасхват. За последние три с небольшим года это уже третий фильм, имеющий отношение к Сергею Донатовичу. Сначала был добротный «Конец прекрасной эпохи» Говорухина, потом смонтированный из снов и тумана «Довлатов» Германа-младшего, а теперь трилогию завершает Анна Матисон — настолько бодро, что становится даже неловко. Песня плывет, гитара разлетается в щепки, струны рвутся. И звук лопнувшей струны, если гитара подключена к усилителю, вызывает не чеховскую печаль, а раздражение.

Пытаясь объяснить эту внезапную моду на Довлатова, обычно проводят параллели между семидесятыми и современной Россией, однако если зритель ждет уж от «Заповедника», действие которого перенесено в наши дни, скучных политических рифм, то напрасно. Проблема у главного героя вполне вневременная — творческий кризис на фоне запущенного алкоголизма.

Село Михайловское в фильме становится чем-то вроде парка развлечений под названием Pushkin World — Диснейлендом с литературным уклоном, по которому вместо Микки Мауса бродит Гоша Куценко с бакенбардами и в крылатке

Довлатовский лирический герой Борис, журналист и малоизвестный писатель, превратился у Матисон в гитариста Костю, который уезжает в Пушкинские Горы, когда от его услуг отказывается даже Полина Гагарина. Предполагалось, что там он будет играть в ресторане «Лукоморье», но, упустив и этот шанс, персонаж Сергея Безрукова переквалифицируется в гиды, чтобы водить экскурсии по пушкинским местам и рассказывать, отчего Александр Сергеевич дрался на дуэли с Михаилом Юрьевичем.

Село Михайловское, куда двадцатипятилетнего поэта отправили в ссылку слушать сказки Арины Родионовны и где полтора века спустя работал экскурсоводом сам Довлатов, в фильме становится чем-то вроде парка развлечений под названием Pushkin World — Диснейлендом с литературным уклоном, по которому вместо Микки Мауса бродит Гоша Куценко с бакенбардами и в крылатке. Персонажи, описанные Довлатовым, на удивление органично вписались в этот разноцветный мир с кошмарным дубом, монструозной головой витязя и огромным сиреневым цилиндром, использующимся вместо сцены. Кажется, что обитатели заповедника, забившиеся в эту щель между эпохами и цивилизациями, могут жить так столетиями, не меняясь и не обращая внимания на происходящее в большом мире. Все на своем месте — и деликатный пьяница Михал Иваныч в исполнении Бычкова, и расползающийся ученой амебой энциклопедист Митрофанов-Семчев, и непредсказуемая Галина, которую играет расцветшая в последнее время Анна Михалкова.

Незатейливая иллюстрация к трагической актерской судьбе Безрукова: что ни собирай, а на выходе получается автомат Калашникова — пшеничные кудри и сладкая удушливая теплота в голосе

И все было бы замечательно в этом заповедном краю, если бы не гитарист Костя. То есть сама мысль сделать Безрукова главным героем «Заповедника» кажется даже забавной. В книге начинающий экскурсовод в какой-то момент читает туристам «Письмо к матери», путая вечно живую старушку Есенину с пьющей пушкинской няней, а потом еще и называет Сергея Львовича Пушкина Сергеем Александровичем, сетуя на то, что Есенин оккупировал его подсознание. Такая незатейливая иллюстрация к трагической актерской судьбе Безрукова: что ни собирай, а на выходе получается автомат Калашникова — пшеничные кудри и сладкая удушливая теплота в голосе.

Но, как многих хороших людей, Константина (есенинское Константиново прописалось, кажется, и в подсознании сценаристов) сильно портит гитара. Кажется, будто в полдень первого января в твою квартиру ворвался бодрый музыкант и, не снимая сюртука, начал развлекать тебя песнями собственного сочинения. Довлатовский «Заповедник» был тихим и тревожным абстинентным миром, где героя преследовали идиотические туристы и настойчивые женщины, все из скул, коленок и неврозов. Там все виделось и слышалось преувеличенно четко, отчего любое тихое бормотание превращалось в афоризм, навечно выбитый в камне. Биоценоз этого заказника настолько тонок и хрупок, что его гармонию способна нарушить малейшая неточность, и когда звучит фраза: «Многие девушки уезжают, так и не отдохнувши», — непонятно, от чего коробит больше, от этого «отдохнувши» вместо «отдохнув» или от того факта, что произносит ее не блондинка в телефонной будке, а полуголая брюнетка в постели.

Похоже, Безрукову, который собрал группу «Крестный папа» и теперь поет в ней песни автора сценария «Заповедника» Тимура Эзугбаи, просто хотелось побыть рокером. И его жена Анна Матисон сняла для этого целый фильм. Все остальное выглядит лишним

И вот, оказавшись посреди этой воспаленной нежности, Константин преодолевает свой творческий кризис, берет гитару (сделанную, как завещала группа «Красная плесень», из лопаты) и громким голосом поет песни Тимура Эзугбаи, который значится одним из авторов сценария. Возможно, конечно, создатели картины правы и новой эпохе требуется новый герой, но пьющий рок-музыкант? В 2018 году? Серьезно? Однако вероятнее всего, ни Матисон, ни Эзугбая, ни Безруков вовсе не пытались придумать героя нашего времени. Похоже, Безрукову, который, собрав группу «Крестный папа», теперь поет в ней песни того же Эзугбаи, просто хотелось побыть рокером, и его жена Анна Матисон сняла для этого целый фильм. Все остальное выглядит лишним, и горестные заметы довлатовского больного сердца можно было бы смело выбросить из картины, как топор (или, скажем, лопату) из котелка с кашей. Потому что временами кажется, что это два разных фильма: в одном поет Безруков, а в другом Костя в сказочном заповеднике, полном запойных леших и томных русалок, тоскует по жене, нежной Крегжде, и дочке — Ярославе Дегтяревой из детского «Голоса», чем-то напоминающей Риту Сергеечеву.

«Заповедник» оставляет ощущение чего-то личного, снятого для собственного употребления и с неизвестной целью выставленного на всеобщее обозрение. Что там, например, делает Леонид Агутин, которого, кажется, даже снимали отдельно от всех остальных — в кадре с другими актерами он не появляется? К чему в этой истории американская журналистка? Зачем нужно было использовать именно песни Тимура Эзугбаи, на которых, при всем уважении, не может держаться вся картина? И при чем здесь, наконец, Довлатов? В общем, жил себе заповедник тихо и осторожно, пока в него не ворвалась веселая компания с лопатой, чтобы громко петь и шумно целоваться, пугая его обитателей. И люди вроде хорошие, и чисто по-человечески их понять можно: Безрукову вот сорок пять лет исполнилось и сын у них с Анной буквально перед премьерой родился, — но мы-то в чем виноваты?