Джеффри Евгенидис: Найти виноватого

Этот дом у нас лет двенадцать. Мы купили его у пары стариков Ружмонтов — ими до сих пор в доме попахивает, особенно в мастерской и в кабинете, где старый пердун любил вздремнуть деньком, и немножко на кухне.

В детстве, приходя к кому-нибудь, я думал: они что, сами не чувствуют, как от них пахнет? В некоторых домах особенно воняет. У наших соседей Прюитов пахло как в дешевой столовке — прогоркло, но терпимо. У Уиллотов, которые давали уроки фехтования в своей зале, воняло скунсовой капустой. Друзьям про эти запахи говорить было нельзя — они сами так пахли. Гигиена, что ли? Или что-то связанное с железами, и семьи пахли так или иначе из-за каких-то внутренних процессов где-то в глубине тела? Если хорошенько задуматься об этом, начинает тошнить.

А теперь я и сам живу в старом доме со странным запахом.

Раньше жил, вернее. Сейчас-то я обитаю во дворе, прячусь между оштукатуренной стеной и равеналами.

В комнате Мэг горит свет. Пирожочек мой. Ей тринадцать. С моего наблюдательного пункта не видно комнаты Лукаса, но обычно он делает уроки на первом этаже, в зале. Если б надо мной сжалились и пустили в дом, я бы наверняка застал Лукаса в школьном джемпере и галстуке, вооруженным до зубов: инженерный калькулятор (на месте), выданный в школе айпад (на месте), карточки с латинскими словами (на месте), миска крекеров-рыбок (на месте). Но мне туда нельзя. Это нарушило бы судебный запрет.

Мне нельзя приближаться к моей очаровательной жене, Йоханне, ближе, чем на пятьдесят футов. Это ВЗС (то есть временный судебный запрет), его ввели вечером. Мой адвокат Майк Пикскилл сейчас пытается добиться его отмены. А пока что — сами видите. У вашего покорного слуги Чарли Ди до сих пор хранятся чертежи ландшафтного дизайнера — мы с Йоханной тогда думали заменить эти пальмы на что-нибудь не такое кустистое и менее подверженное вредителям. Поэтому я точно знаю, что расстояние от дома до стены — шестьдесят три фута. Прямо сейчас я примерно на шестьдесят один фут от дома. В любом случае, меня никто не видит — сейчас февраль, и уже темно.

Сегодня четверг, так где же Брюс? Точно. Учится играть на трубе под руководством мистера Талаватами. Скоро Йоханна поедет забирать его из школы. Мне нельзя тут задерживаться.

Если бы я покинул свое укрытие и прокрался вдоль дома, то увидел бы гостевую комнату, где залегал, когда мы с Йоханной особенно сильно ссорились, и где прошлой весной — после того, как Йоханна получила повышение в «Хенде», — я начал трахать нашу няню Шайен.

А если бы я прошел еще глубже в сад, то встретился бы со стеклянной дверью, которую разбил, когда швырнул в нее садового гнома. Я тогда был пьян, конечно.

Да, сэр. Йоханне есть что предъявить на семейной терапии.

Сейчас не совсем уж мороз, но для Хьюстона холодновато. Когда я нагибаюсь, чтобы достать из ботинка телефон, у меня стреляет в бедре. Артрит.

Телефон я достал, чтобы поиграть в скрабл. Я начал играть еще в участке, чтобы скоротать время, но потом увидел, что Мэг тоже играет, и послал ей запрос.

В партии «Миссисбиберпротив Радиоковбоя»первая только что выставила слово «какашка». Пытается выбесить меня. Первая «к» стоит на клетке удвоения слова, а вторая — на клетке удвоения буквы. Всего двадцать восемь очков. Недурно. Я ставлю «козу» — жалкие девять очков. У меня на пятьдесят одно очко больше. Не хочу, чтобы она разозлилась и бросила игру.

Вижу, как ее тень движется по комнате. Но она не набирает слово. Может, болтает по «Скайпу» или пишет в блог, красит ноги.

Мы с Йоханной — она, кстати, настаивает на этой «х» в середине имени — женаты уже двадцать один год. Когда мы познакомились, я жил в Далласе со своей девушкой, Дженни Бреггс. Я тогда консультировал только три радиостанции, разбросанные по всему штату, и большую часть времени проводил в дороге. Как-то раз я приехал в Сан-Антонио на станцию WWWR и встретил там ее. Йоханну. Она расставляла по полкам диски. Высоченная.

— Как погодка наверху? — спросил я.

— Что-что?

— Ничего. Привет, я Чарли Ди. У вас акцент, или мне кажется?

— Да. Я немка.

— Не знал, что в Германии слушают кантри.

— Не слушают.

— Может, там нужна консультация? Просветительская работа. Кто ваш любимый кантри-певец?

— Предпочитаю оперу, — сказала Йоханна.

— Понял. Ну, я тут по делу.

После этого каждый раз, приезжая в Сан-Антонио, я заходил к Йоханне. Когда она сидела, было проще.

— Вы играете в баскетбол, Йоханна?

— Нет.

— А в Германии вообще есть женский баскетбол?

— В Германии я не считаюсь такой уж высокой.

В общем, как-то так все шло. Потом я приезжаю раз, а она смотрит на меня своими голубыми глазищами и спрашивает:

— Чарли, а вы хороший актер?

— Актер или врун?

— Врун.

— Неплохой, — говорю я, — если не врут.

— Мне нужна грин-карта, — говорит Йоханна.

Ускоренная перемотка: я выливаю содержимое водяного матраса в ванну, чтобы поскорее съехать, Дженни Бреггс рыдает. Мы с Йоханной залезаем в фотобудку, чтобы наделать романтических фотокарточек для «семейного альбома». Через полгода мы несем этот альбом в иммиграционную службу.

— Так, мисс Луббок... Правильно я произношу?

— Любек, — отвечает Йоханна. — Над «у» стоит умляут.

— Нет в Техасе никаких умляутов, — говорит офицер. — Значит так, мисс Луббок, вы сами понимаете, что Соединенные Штаты должны быть уверены в том, что те, кого мы принимаем в наши ряды путем бракосочетания с нашими гражданами, на самом деле состоят в отношениях с этими гражданами. Так что я сейчас буду задавать вам всякие личные вопросы, которые могут показаться чересчур интимными. Вы согласны?

Йоханна кивает.

— Когда вы с мистером… — осекшись, он глядит на меня. — Вы что, тот самый Чарли Дэниелс?*

— Не-а. Поэтому и представляюсь Чарли Ди. Чтобы не путали.

— Вы и похожи на него.

— Ну, я его фанат, — говорю я. — Так что спасибо за комплимент.

Он поворачивается к Йоханне, прямо-таки сочась дружелюбием:

— Когда вы в первый раз вступили с мистером Ди в интимные отношения?

— А вы моей маме не расскажете? — пытается шутить Йоханна.

Но его не собьешь:

— До свадьбы или после?

— До.

— И как бы вы оценили мистера Ди в постели?

— А вы как думаете? Очень высоко, я же замуж за него вышла.

— Есть у его члена какие-либо отличительные особенности?

— На нем написано «Уповаем на Бога». Как у всех американцев.

Офицер с ухмылкой поворачивается ко мне.

— Да она у вас огонь, — говорит он.

— Сам знаю, — отвечаю я.

Тогда, правда, мы еще не спали. Это произошло позднее. Чтобы исполнить роль моей невесты, Йоханне надо было провести со мной какое-то время, узнать меня поближе. Сама-то она из Баварии. У нее есть теория, что, мол Бавария — это такой немецкий Техас. Люди в Баварии куда более консервативные, чем прочие европейские леваки. Они католики, хотя и не особо трепещут перед Богом. Ну и носят всякие там кожаные куртки и прочее. Йоханне хотелось знать о Техасе все, а лучшего учителя, чем я, было не сыскать. Я отвез ее на фестиваль SXSW — тогда он еще не был такой помойкой. И боже мой, как же она смотрелась в голубых джинсах и ковбойских сапогах!

Следующее, что я помню — мы полетели в Мичиган, чтобы познакомиться с моими. Сам я из Траверса. А разговариваю так потому, что слишком долго тут прожил. Мой братец Тед вечно меня за это чморит. А я ему говорю, что в моем деле по-другому никак.

Может, причина была в самом Мичигане. Стояла зима. Я катал ее на снегоходе, отвез на подледную рыбалку. Мама бы точно не поняла всю эту историю с грин-картой, так что я ей просто сказал, что мы друзья. Но когда мы туда приехали, я услышал, как Йоханна говорит моей сестре, что мы встречаемся. Как-то вечером мы пришли потусить, Йоханна выпила несколько стаканов пабстовского пива и взяла меня за руку под столом. Я не протестовал. Ну представьте себе, сидит она такая, больше шести футов ростом, кровь с молоком, аппетит дай боже, и потихоньку держит меня за руку. Да я просто уписаться был готов от счастья.

Мама положила нас в разные комнаты. Но как-то ночью Йоханна прокралась ко мне в комнату, словно могиканка, и залезла в постель.

— Вживаешься в роль? — спросил я.

— Нет, Чарли, это по-настоящему.

Она обняла меня, и мы покачивались, очень нежно, почти как Мег, когда мы подарили ей котенка — до того, как он умер. Ну то есть поначалу это был такой милый комок пуха, а потом у него начался ящур, и он нас покинул.

— Очень по-настоящему, — сказал я. — Ничего более настоящего со мной и не случалось.

— А это как, по-настоящему?

— Да, мэм.

— А так?

— Погоди-ка, мне надо проанализировать… О да, очень по-настоящему.

Видимо, это называется любовью с пятнадцатого взгляда.

Я смотрю на свой дом и размышляю — ну, неважно о чем, в общем. Дело в том, что я — успешный мужчина в самом расцвете сил. Начал диджеить в колледже и... Ладно, надо признать, что для слота с трех до шести утра в Маркетте мой голос годился, но в реальном мире я уперся в потолок. Не получилось у меня найти работу с микрофоном. Вместо этого занялся телемаркетингом. Потом меня снова охватил прежний зуд, и я начал консультировать радиостанции. Это было в восьмидесятые, когда кантри только начинало знакомиться с роком. Многие станции не успевали за модой. Я говорил, кого и что надо крутить. Сначала у меня было три станции, теперь — шестьдесят семь. Стоят в очереди и спрашивают: «Как же нам подняться на рынке? Пролей на нас свет своей мудрости, Мыслящий Тростник». (Это мой сайт так называется. Как-то оно пошло в народ.)

Но сейчас я совершенно не чувствую в себе никакой мудрости. Ни на граммулечку. «Как это все случилось? — думаю я. — Как я оказался в кустах?»

«Найти виноватого» — этому выражению нас на семейной терапии научили. Мы с Йоханной с год проходили к терапевту, голландке по имени доктор ван дер Ягт. У нее был дом над университетом, и к входам в передней и задней части дома вели разные дорожки. Чтобы, значит, уходящие не сталкивались с приходящими.

К примеру, выходите вы с семейной терапии, а после вас как раз записан ваш сосед.

— Как дела, Чарли Ди? — спрашивает он.

А вы:

— Моя тут говорит, что я вербальный агрессор, но, в общем, ничего так.

Нет уж, спасибо.

Сказать правду, я был не в восторге от терапевта женского пола, к тому же из Европы. Думал, что она скорее встанет на сторону Йоханны.

На первой сессии мы с Йоханной сели на противоположные концы дивана и набросали между собой подушек.

Доктор ван дер Ягт села лицом к нам. Шарф у нее был размером с лошадиную попону.

Она спросила, что нас привело.

Все эти разговоры, наведение мостов — женское дело. Я подождал, чтобы Йоханна сама начала разговор.

Но она тоже как язык прикусила.

Доктор ван дер Ягт предприняла еще одну попытку:

— Йоханна, расскажите мне, что вы чувствуете в браке. Тремя словами.

— Раздражение. Гнев. Одиночество.

— Почему?

— Когда мы только познакомились, Чарли водил меня на танцы. Когда пошли дети, это прекратилось. Теперь мы оба много работаем. Целыми днями не видимся. Но как только Чарли возвращается домой, он идет к костру…

— Могла бы и присоединиться, — говорю я.

— …и пьет. Весь вечер. Каждый вечер. Он на костре женат, а не на мне.

Я пришел, чтобы выслушать Йоханну, понять ее, и я пытался. Но некоторое время спустя я перестал вникать в слова и просто слушал ее голос, эти заграничные интонации. Если б мы с Йоханной были птичками, я бы не узнал ее песню. Это была бы песня, которую поет вид с другого континента, те птицы, что гнездятся на колокольнях или ветряных мельницах, а для моего вида это все звучало бы как обычное труляля.

Например, кострище. Я что, не пытался всех туда заманить? Я что, когда-нибудь говорил, что хочу сидеть там в одиночестве? Нет, сэр. Мне бы хотелось, чтобы мы все были вместе, семьей, наблюдали бы за звездами, а у наших ног потрескивало бы мескитовое дерево. Но Йоханна, Брюс, Мег и даже Лукас не желали этого. Слишком заняты были своими компьютерами, своими инстаграмами.

— Что вы чувствуете, когда слушаете Йоханну? — спросила меня доктор ван дер Ягт.

— Ну, когда мы купили дом, Йоханна была в восторге от этого кострища.

— Да не была я в восторге. Вечно ты думаешь, что мне нравится то же, что и тебе.

— Когда риэлторша водила нас по участку, кто сказал — эй, Чарли, гляди-ка, тебе понравится!

— Ja, а ты захотел поставить там жаровню. Прямо вот до смерти захотел. Ты вообще хоть раз на ней готовил?

— Стейки жарил в тот раз.

В этот момент доктор ван дер Ягт воздевает свою ручонку:

— Надо преодолеть эти перебранки. Надо понять, что лежит в основе вашего несчастья. Это только внешние причины.

На следующей неделе мы вернулись. И через две недели. Доктор ван дер Ягт велела заполнить опросник, чтобы измерить наши уровни вовлеченности в семью. Она дала нам книги: «Обними меня» (про ошибки в коммуникации в паре) и «Вулкан под кроватью» (про то, как снова начать спать друг с другом, очень знойное чтиво). Я снял с них обложки и надел другие. Так люди на радио думали, что я читаю Тома Клэнси.

Постепенно я усвоил жаргон.

«Найти виноватого» — это вот о чем. Когда вы ругаетесь со своей половинкой, оба пытаются победить. Кто не закрыл дверь гаража? Кто оставил в сливе клок волос, достойный йети? Вам надо понять, что виноватого тут нет. Если вы женаты, в споре победить нельзя. Если вы победили, то ваш партнер проиграл, а значит, и вы проиграли.

Поскольку мужа из меня не вышло, я стал проводить много времени в одиночестве и копаться в себе. Я шел в спортзал, а там — в сауну. Капал в ведро эвкалиптового масла, выливал воду на фальшивые камни, ждал, когда наберется пар, потом переворачивал миниатюрные песочные часы и размышлял, пока сыпался песок. Мне нравилось думать, что жар выплавляет из меня лишний груз. Мне было от чего избавиться, как и любому из вас. Так, чтобы остался чистый Чарли Ди. Большинство мужиков через десять минут выли, что уже сварились, и вываливались из парилки. Только не я. Вместо этого я переворачивал часы и снова брался за дело. Теперь жар выжигал мои настоящие грехи. То, о чем я никому не рассказывал. Например, когда Брюс родился, у него были колики шесть месяцев подряд, и чтобы не выбросить его из окна, я выпивал перед ужином пару бурбонов, а когда никто не видел, использовал Форлока вместо боксерской груши. Он тогда был совсем щенком, восемь-девять месяцев. Обязательно что-нибудь натворит. Я, взрослый мужчина, бил собственную собаку, а когда он скулил и Йоханна кричала: «Ты чего там делаешь?», я отвечал, что он притворяется, что он тот еще актер. Или уже недавно, когда Йоханна летела в Чикаго или Феникс, я думал — может, ее самолет упадет? Интересно, другие так тоже думают, или я один такой? Неужели я настолько ужасен? Считал ли себя воплощением зла Дэмиен в «Омене» и «Омене-2»? Напевал ли он «Славься, Сатана»? О, снова моя песня!

Видимо, все эти размышления были не зря, поскольку я начал замечать паттерны. Например, приходит Йоханна в кабинет и вручает мне крышечку от зубной пасты, которую я забыл закрыть, и поэтому позже, когда она просит меня вынести мусор, я говорю: «Ахтунг!», и у нее просто крышу срывает от злости, и через секунду у нас уже бушует Третья мировая.

Во время терапии, когда доктор ван дер Ягт просит меня высказаться, я говорю:

— Ну, посмотрев на вещи позитивнее, я лучше осознаю, что мы ведем токсичные диалоги. Это наш настоящий враг. Мы не враги друг другу. Это все токсичные диалоги. Хорошо, что мы с Йоханной теперь все поняли и можем объединиться против них.

Легче сказать, чем сделать.

Как-то на выходных мы ужинали с одной парой — с женой, Терри, Йоханна работала в «Хенде», а ее муж, Бертон, приехал с Востока. Я с рождения очень застенчивый, хотя так и не скажешь. Расслабиться в обществе мне помогает пара маргарит. Все вроде бы шло нормально, и тут эта тетка, Терри, поставила локти на стол и с заговорщическим видом наклонилась к моей жене.

— Ну и как вы познакомились? — спросила она.

Я в это время обсуждал с Бертоном его аллергию на пшеницу.

— Мы решили пожениться из-за грин-карты, — заявила Йоханна.

— Сначала, — вмешался я.

Йоханна не отводила взгляда от Терри:

— Я работала на радиостанции. Моя виза заканчивалась. Мы с Чарли были немного знакомы. Он мне нравился. Так что, ja, мы поженились, я получила грин-карту, а дальше — ja, ja.

— Теперь понятно, — сказал Бертон, оглядывая нас обоих и кивая, словно разгадал какую-то загадку.

— Это вы о чем? — спросил я.

— Чарли, повежливее, — попросила Йоханна.

— Я предельно вежлив, — ответил я. — Вы что, Бертон, считаете, что я невежлив?

— Я имел в виду, что у вас разные национальности. За этим должна была быть какая-то история.

На следующей встрече с семейным терапевтом я впервые начал разговор сам:

— Моя проблема в следующем... У меня есть проблема, между прочим. Когда кто-нибудь спрашивает, как мы познакомились, Йоханна обязательно говорит, что вышла за меня замуж ради грин-карты. Как будто это был какой-то спектакль.

— Неправда, — сказала Йоханна.

— Да постоянно говоришь.

— Ну это же правда, нет?

— Я слышу, что Чарли считает, — вмешалась доктор ван дер Ягт, — что когда вы так говорите, он чувствует, что вы обесцениваете вашу связь, хотя вам самой может казаться, что вы просто констатируете факт.

— А что, мне выдумать историю нашего знакомства? — вопрошает Йоханна.

Согласно «Обними меня крепче», когда Йоханна рассказала Терри о грин-карте, моя связь с ней оказалась под угрозой. Я почувствовал, что Йоханна отдаляется, и это заставило меня потянуться к ней, а точнее, когда мы вернулись домой, я попытался заняться с ней сексом. Поскольку я весь вечер был не очень-то мил (потому что злился из-за грин-карты), она не особо обрадовалась такой идее. Кроме того, я изрядно принял на грудь. В итоге к Йоханне по матрасу с эффектом памяти поползло пьяное, обиженное, втайне напуганное существо. Этот матрас, кстати, был еще одним источником споров, поскольку Йоханна любила его, а я был уверен, что от него-то у меня и болит спина.

Такой у нас был паттерн: Йоханна убегала, а я ее преследовал.

В общем, я трудился, читал и думал. После трех месяцев терапии обстановка в поместье Ди начала улучшаться. Во-первых, Йоханна получила повышение, о котором я уже упоминал. С местного торгового представителя ее повысили до регионального. Мы старались проводить время вдвоем. Я согласился пить поменьше.

В это же время Шайен, девчонка, которая сидела с нашими детьми, как-то ночью заявилась, благоухая помойкой. Оказалось, что отец выставил ее за порог. Она поселилась с братом, но там крутилось слишком много наркотиков, и ей пришлось уехать. Каждый, кто предлагал ей вписку, на деле хотел одного и того же, поэтому под конец Шайен поселилась в своем шевроле. К этому моменту мягкотелая Йоханна, обычно тратившая на выборах свой голос за партию зеленых, предложила Шайен свободную комнату. Йоханна стала чаще уезжать, а значит, нам нужна была дополнительная помощь.

Когда Йоханна была дома, они с Шайен хихикали, словно подружки. Потом Йоханна уезжала, а я пялился в окно на то, как Шайен загорает у бассейна. Можно было пересчитать ей ребра.

Кроме того, ей нравилось сидеть у костра. Приходила почти каждый вечер.

— Позволь представить тебе моего друга, — сказал я как-то. — Джорджа Дикеля.

Шайен смерила меня таким взглядом, словно в душу заглянула.

— По закону со мной еще нельзя, — сказала она. — Выпивать.

— Ну голосовать-то тебе уже можно? Ты уже достаточно взрослая, чтобы пойти в армию и защищать свою страну.

Я плеснул ей виски.

Она явно знала, что это такое.

На протяжении всех этих вечеров у костра Шайен заставляла меня забыть, что я — это я, Чарли Ди, покрытый веснушками и следами долгой жизни, а сама она — немногим старше той девчушки, которую ищет Джон Уэйн в «Искателях».

Я начал писать ей с работы. Потом раз — и я уже вожу Шайен по магазинам, покупаю ей рубашку с вышитым черепом, связку трусиков в «Виктории Сикрет» и новый телефон на Андроиде.

— Наверное, не стоит мне брать у вас это все, — говорила Шайен.

— Да ладно, это мелочи, — отвечал я. — Ты так помогаешь нам с Йоханной! Это часть работы, достойная оплата.

Я был наполовину папочкой, наполовину кавалером. По вечерам мы сидели у костра и вспоминали детство — мое было несчастным и давно прошло, ее же было несчастным прямо сейчас.

Половину дней в неделю Йоханна отсутствовала. Она возвращалась домой и, привыкшая к отелям, ожидала, что ее будут обслуживать и складывать туалетную бумагу конвертиком. Потом она опять уезжала.

Как-то вечером я смотрел футбол. Началась реклама рома «Капитан Морган» — очень она мне нравилась — и я подумал, что неплохо бы выпить рому с колой, что немедленно и сделал. В комнату вошла Шайен.

— Что смотрите? — спросила она.

— Футбол. Хочешь выпить? Это пряный ром.

— Нет, спасибо.

— Помнишь, мы тебе трусики покупали? Ну и как они сидят?

— Отлично.

— Ты могла бы стать моделью «Виктории Сикрет».

— Да ладно вам! — Она польщенно захихикала.

— Давай, пройдись-ка для меня. Я оценю.

Шайен повернулась ко мне. Дети уже спали. В телевизоре голосили болельщики. Глядя мне прямо в глаза, Шайен расстегнула пуговицу на шортах и позволила им упасть на пол.

Я грохнулся на колени, точно собирался помолиться. Уткнулся лицом ей в живот, пытаясь вдохнуть. Спустился ниже.

Через некоторое время она задрала ногу, словно тот капитан Морган, ну и мы перешли к делу.

Ужасно. Я знаю. Тут несложно найти виноватого.

Два, может, три раза. Хорошо, ближе к семи. Но потом как-то утром Шайен распахивает отекшие глаза и заявляет:

— Да ты мне в деды годишься!

Дальше она звонит мне на работу и бьется в истерике. Я забираю ее, мы едем в аптеку и покупаем тест на беременность. Она настолько завелась, что не может терпеть до дома, поэтому я останавливаюсь, и она приседает на обочине. Когда она залезает обратно в машину, у нее по щекам размазана тушь.

— Я не могу рожать! Мне всего девятнадцать!

— Тише, Шайен, давай подумаем, — говорю я.

— Ты будешь растить этого ребенка, а, Чарли? Будешь нас содержать? Ты же старый. У тебя сперма и та старая. Ребенок будет аутистом!

— Да с чего ты взяла?

— Так в новостях говорили.

Долго она не раздумывала. Я против абортов, но решил, что ей виднее. Шайен сказала, что обо всем позаботится. Сама записалась к врачу. Сообщила, что поедет одна. Только, мол, ей понадобится три тысячи долларов.

Да, я тоже удивился.

Неделю спустя мы с Йоханной пошли на терапию. Когда мы входили к доктору, у меня в кармане завибрировал телефон. Я пропустил Йоханну со словами:

— После тебя, дорогая.

Это было сообщение от Шайен: «Все кончено. Удачи».

Она и не была беременна. Я тогда понял. Хотя наплевать. Главное, что она исчезла. Я был спасен. Увернулся.

И что же я сделал потом? Я вошел в кабинет доктора ван дер Ягт, сел на кушетку и стал разглядывать Йоханну. Мою жену. Уже не такую молодую, конечно. Но постарела и износилась она в основном из-за меня. Ей приходилось воспитывать моих детей, стирать мою одежду, готовить мне еду, и все это — без отрыва от работы. Я увидел, какой грустный и усталый у нее вид, и у меня перехватило горло. И как только доктор ван дер Ягт спросила, что бы мне хотелось сказать, я вывалил всю эту историю.

Мне надо было признаться. Казалось, что иначе я взорвусь.

Это вообще не шутки. Истина — дело такое. Истину в мешке не утаишь.

Правда, раньше я этого не знал.

Когда наши пятьдесят минут истекли, доктор ван дер Ягт проводила нас к задней двери. Как обычно, я невольно огляделся — не видит ли нас кто.

Но ради чего мы так прятались? Чего так стеснялись? Мы просто любили друг друга и решали свои проблемы, а теперь садились в ниссан, чтобы забрать детей из школы. Когда в Альпах откопали замерзшего доисторического мужика, то увидели, что на нем кожаные ботинки, забитые травой, шапка из медвежьей шкуры, а в руках — деревянная коробочка с янтарем. Мужика назвали Эци. Этим мы с Йоханной и занимались на терапии — мы пытались пережить ледниковый период, вооружившись луком и стрелами. У нас остались шрамы от предыдущих схваток. На случай болезни у нас были только целебные травы. В левом плече у меня застрял наконечник стрелы, из-за которого я двигался еще медленнее. Но у нас при себе была шкатулка с янтарем, и если б нам только удалось доставить ее куда-нибудь — не знаю уж, в пещеру или в сосновый бор — мы могли бы оживить этим янтарем пламя нашей любви. Сидя с невозмутимым видом на кушетке у доктора ван дер Ягт, я не раз думал об одиноком Эци. Его убили, судя по всему. У него в черепе нашли трещину.

Так и понимаешь, что сейчас дела обстоят не совсем уж и плохо. По статистике уровень человеческой жестокости сильно упал с доисторических времен. Живи мы в то же время, что Эци, нам пришлось бы каждую минуту ожидать удара в спину. Тогда мне было бы не найти лучшей спутницы, чем Йоханна — широкие плечи, сильные ноги, некогда плодородная матка. Она уже много лет носит наш янтарь, несмотря на мои постоянные попытки его задуть.

Когда мы подошли к машине, мой брелок решил, что сейчас самое лучшее время для того, чтобы перестать работать. Я жал и жал на него. Йоханна стояла на гравии и казалась какой-то маленькой.

— Ненавижу тебя, — плакала она. — Ненавижу!

Я словно бы издалека наблюдал за тем, как плачет моя жена. Это была та же женщина, которая, когда мы пытались зачать Лукаса, иногда звонила мне и заявляла, словно Том Круз в «Лучшем стрелке»: «Мне нужно твое семя!» Я бросался домой с работы, на ходу срывая жилет и галстук-удавку, порой даже не снимая ковбойских сапог (хотя это было как-то не очень, и я старался так не делать), а Йоханна ждала меня в спальне с распростертыми руками и ногами, пламенеющими щеками, и я бросался к ней и падал в нее, и это падение длилось вечность, и мы оба забывали себя в этом сладостном торжественном процессе — создании ребенка.

Так я и оказался в кустах. Йоханна меня выставила. Я живу в центре, рядом с театральным районом. Снимаю трехкомнатную квартиру в дорогущем кондоминиуме — их понастроили перед кризисом и теперь никак не могут заселить.

Я сейчас примерно в шестидесяти футах от дома. Может, в пятидесяти девяти. Подойду-ка поближе.

Пятьдесят восемь.

Пятьдесят семь.

Выкуси, судья!

Стоя рядом с фонарем, я вдруг вспоминаю, что в судебном предписании говорится не о футах. Речь о ярдах. Мне следует находиться в пятидесяти ярдах от дома!

Проклятие.

Но я не шевелюсь. И вот почему: если мне надо быть в пятидесяти ярдах отсюда, значит, я уже несколько недель нарушаю предписание.

Я уже в любом случае виноват.

Так что можно подойти и поближе.

Подняться на крыльцо, например.

Как я и думал, дверь открыта. Черт побери, Йоханна! Правильно, оставь дверь нараспашку, пусть заходит кто угодно.

На мгновение все кажется таким, как прежде. Я вне себя от ярости, и я в своем собственном доме. Меня охватывает сладкая жажда возмездия. Теперь я знаю, кто виноват. Йоханна, кто же еще. Меня так и подмывает найти ее и гаркнуть: «Опять ты не закрыла дверь!» Но это невозможно, поскольку технически это будет проникновение со взломом.

И тут меня накрывает запахом. Пахнет не Ружмонтами. Пахнет едой — бараньими отбивными, кулинарным вином. Приятный запах. Еще шампунем, которым Мэг только что вымыла голову на втором этаже. Влажный, теплый, душистый аромат струится по лестнице. Я чувствую его на щеках. Пахнет и Форлоком — он уже слишком стар, чтобы подойти и поприветствовать хозяина, но в данном случае я не сержусь. Все эти запахи сливаются в один, и это наш запах. Нашей семьи! Наконец-то мы прожили здесь достаточно долго, чтобы вытеснить старушечий запах Ружмонтов. Раньше я этого не понимал. Только когда меня выставили из дома, я смог ощутить этот запах, и даже будь я ребенком со сверхчутким обонянием, он и тогда бы мне понравился.

Мэг выбегает из своей спальни на втором этаже.

— Лукас! — кричит она. — Где моя зарядка?

— Не брал я ее, — отвечает он из своей комнаты.

— Нет, брал!

— Говорю же, не брал!

— А я говорю — брал! Мам!

Мэг выходит на лестницу и видит меня. Или не видит. Ей надо носить очки. Она смотрит туда, где я стою в тени, и кричит:

— Мам! Скажи Лукасу, чтобы вернул мою зарядку!

Услышав что-то, я поворачиваюсь и вижу Йоханну. Заметив меня, она почему-то подпрыгивает и вся бледнеет.

— Дети, не спускайтесь! — кричит она.

Да ладно, думаю. Это ж всего лишь я.

Йоханна нажимает на телефоне кнопку экстренного вызова и пятится.

— Зря ты так, — говорю я. — Ладно тебе, Йо-Йо.

Она начинает говорить со службой спасения. Я шагаю к ней с протянутой рукой. Я не собираюсь отбирать телефон. Мне просто хочется, чтобы она сбросила вызов, и тогда я уйду. Но вдруг телефон оказывается у меня в руках, Йоханна визжит, кто-то прыгает на меня сзади и сбивает с ног.

Это Брюс. Мой сын.

Он не на занятии. Может, он бросил трубу. Мне никогда ничего не рассказывают.

У Брюса в руках не то веревка, не то провод, и он сильный, как бык. Вечно встает на сторону матери.

Упершись коленом мне в спину, он пытается меня связать.

— Я его держу, мам! — вопит он.

Я пытаюсь что-то сказать, но сын прижимает мое лицо к ковру.

— Эй, Брюс, отпусти меня, — говорю я. — Это ж папа. Это я, папа. Брюс! Ну хватит уже!

Я пробую старый мичиганский трюк — удар «ножницы». Сработало как по маслу. Мне удается сбросить Брюса и повалить его на спину. Он пытается уползти, но я куда быстрее.

— Ну что, узнал папку, а? Папку узнал?

И тут я вижу Мэг. Она все это время стояла на лестнице. Но когда я поворачиваюсь в ее сторону, она убегает. Потому что боится меня.

И вот это-то меня и подкосило. Мэг! Пирожочек мой! Папа тебя не обидит.

Но ее уже нет.

— Ладно, — говорю я. — Мне пора.

Я поворачиваюсь и выхожу. Смотрю на небо. Звезд нет. Я поднимаю руки и жду.

В участке полицейский снял наручники и передал меня шерифу. Тот заставил меня опустошить карманы: бумажник, мобильный, мелкие монеты, энергетик и рекламку сайта знакомств, которую я вырвал из какого-то журнала. Мне велели положить это все в пакет и подписать квитанцию.

Звонить в контору моего адвоката было уже поздно, поэтому я набрал его мобильный и оставил сообщение на автоответчике. Спросил, считается ли это звонком, на который я имею право. Считается.

Меня отвели в комнату для допросов. Через полчаса ко мне пришел какой-то новый мужик — детектив.

— Сколько вы сегодня выпили? — спросил он.

— Немного.

— Бармен в «Ле-Гранже» сказал, что вы пришли около полудня и просидели до конца счастливых часов.

— Так и есть. Не буду врать.

Детектив откинулся на спинку стула.

— У нас тут постоянно такие ребята сидят, — сказал он. — Я все прекрасно понимаю. Я и сам разведен. Дважды. Думаешь, мне иногда не хочется навешать своей старухе? Но тут такое дело — она мать моих детей. Звучит банально, да? А по мне так нет. Надо, чтобы у нее все было хорошо, нравится тебе это или нет. С ней живут твои дети, а значит, они и будут за все платить.

— Они же мои, — говорю я. Голос мой звучит как-то странно.

— Понимаю.

На этом он вышел. Я оглядел комнату в поисках двустороннего зеркала, как в сериале «Закон и порядок», а когда убедился, что его нет, взял и зарыдал. В детстве я воображал, как круто буду вести себя, если меня арестуют. Копы ничегошеньки от меня не добьются, думал я. И теперь меня арестовали, и у меня на лице седая щетина, а нос по-прежнему кровит.

Недавно выяснили, что помогает сохранить любовь. Ученые выяснили. Провели исследования и узнали, что держит пары вместе. И знаете что? Не схожие характеры, не деньги, не дети, не общие планы на жизнь. А обычная забота. Когда ты просто делаешь что-то хорошее для другого. Передаешь джем за завтраком. Или вы держитесь за руки на эскалаторе в метро по пути в Сити. Спрашиваешь, как прошел день, и притворяешься, что тебе правда интересно. И вся эта хрень правда работает.

Звучит просто, да? Только этого почти никто не делает. Мы не только ищем виноватого в каждой ссоре, мы еще пляшем польку протеста. Это танец, в котором один из партнеров хочет убедиться в прочности отношений и приближается ко второму, но поскольку он для этого прибегает к жалобам или гневу, второй партнер хочет сбежать. Большинству людей эти сложные маневры даются легче, чем простой вопрос: «Как там твой насморк, милая? Нос забит? Бедная. Давай принесу капли».

Пока я размышляю над этим, детектив возвращается и говорит:

— Ладно, вали.

Он имеет в виду, что я свободен. Я и не спорю. Он ведет меня к выходу. Я ожидаю, что там нас встретит Пикскилл — так и есть. Он точит лясы с дежурным сержантом и бодро сквернословит. Никто не способен сказать «сукин ты сын» с большим жизнелюбием, чем адвокат Пикскилл. Все это совершенно не удивительно. Удивительно то, что в нескольких футах от Пикскилла стоит моя жена.

— Йоханна не будет выдвигать обвинения, — говорит мне Пикскилл. — С точки зрения закона это ничего не значит, поскольку судебное предписание было выдвинуто штатом. Но полиция не будет вас ни в чем обвинять, раз жена против. Но имейте в виду, что эта история делу не поможет. Может, предписание и не отменят.

— Что, никогда? — спрашиваю я. — Сейчас-то я недалеко от нее стою.

— Да, но вы в полицейском участке.

— Можно мне с ней поговорить?

— Вы хотите с ней поговорить? Это не лучшая идея.

Но я уже иду по коридору участка.

Йоханна стоит у двери, опустив голову.

Я не знаю, когда мы встретимся в следующий раз, поэтому очень внимательно ее разглядываю.

Я смотрю на нее, но ничего не чувствую.

Я даже не понимаю, красивая ли она.

Да, наверное. Когда мы где-то бываем, окружающие — мужчины, во всяком случае, — вечно говорят ей: «Я вас где-то видел. Вы раньше не были чирлидершей в Далласе?»

Я смотрю. Продолжаю смотреть. Мы с Йоханной встречаемся взглядами.

— Я хочу снова быть частью семьи, — говорю я.

Сложно понять, что она чувствует. Но мне кажется, что молодое лицо Йоханны спрятано где-то под этим новым, постаревшим лицом, и что постаревшее лицо — это всего лишь маска. Мне хочется увидеть ее молодое лицо — не только потому, что именно в него я когда-то влюбился, но и потому, что именно это лицо полюбило меня. Я помню, как оно светилось, когда я входил в комнату.

Теперь-то уж оно не светится. Словно хэллоуинская тыква, из которой вынули свечу.

А потом она объясняет мне, что к чему:

— Я старалась, Чарли. Сделать тебя счастливым. Я думала, что ты будешь счастлив, если я начну больше зарабатывать. Или мы купим дом побольше. Или я оставлю тебя в покое, чтобы ты пил, сколько хочешь. Но все это не помогало, Чарли. И я тоже не была счастлива. Ты съехал, и мне грустно. Я плачу каждую ночь. Но теперь я знаю, как обстоят дела, и могу что-то делать.

— Это не совсем верно, — говорю я. Звучит куда более туманно, чем мне бы хотелось, поэтому я раскидываю руки, словно хочу обнять целый мир, но это не добавляет ясности. Я пытаюсь снова.

— Я не хочу больше быть тем человеком, — говорю я. — Мне хочется измениться.

Я искренен. Но искренние слова зачастую звучат довольно избито. Кроме того, я не привык к искренности, и мне кажется, что я все так же вру.

Не очень убедительно вышло.

— Уже поздно, — говорит Йоханна. — Я устала. Мне надо домой.

— Это наш дом, — говорю я.

Но она уже идет к машине.

А я не знаю, куда я иду. Просто бреду куда-то. Возвращаться к себе в квартиру мне не хочется.

Когда мы с Йоханной купили наш дом, пошли знакомиться с предыдущими владельцами, и знаете, что сделал старик? Мы направились в бойлерную — он хотел объяснить, как там все работает, и он еле-еле полз, а потом вдруг резко обернулся ко мне и сказал:

— Погоди, тоже таким станешь.

Он уже облысел и сгорбился от старости и еле волок ноги. Его смущало, что он ближе к смерти, чем я, поэтому чтобы как-то сравнять счет, напомнил, что когда-нибудь я тоже буду с трудом ползать по собственному дому, словно инвалид.

Размышляя о мистере Ружмонте, я вдруг понял, в чем моя проблема. Почему я так себя вел.

Смерть — вот кто виноват.

Йоханна, я понял! Я нашел виноватого! Смерть во всем виновата.

Я шел, думал обо всем этом и потерял счет времени.

Когда я наконец поднял взгляд, то выяснил, что опять, блин, приперся к своему дому! Я стоял на другой стороне улице, все было по закону, но все же. Ноги сами привели меня сюда, словно старого коня.

Я вытащил телефон. Может, Мэг сделала свой ход, пока я сидел в тюрьме.

Увы.

Когда твой соперник делает ход, это очень красиво — буквы появляются из ниоткуда, словно звездная пыль. Мэг делает ход, и ее слово летит сквозь ночь и танцует у меня в телефоне, и где бы я ни был, что бы ни делал, я знаю, что в этот момент она думает обо мне — хотя бы и о том, чтобы обыграть меня.

Когда мы с Йоханной впервые отправились в постель, мне было страшновато. Я отнюдь не малыш, но Йоханна… Ситуация напоминала «Путешествия Гулливера». Как будто она заснула, а я вскарабкался на нее, чтобы обозреть окрестности. Дивный вид! Крутые холмы! Плодородные поля! Но я был один, у меня не было армии лилипутов, чтобы связать ее.

Странно то, что в первую же ночь и во все последующие ночи она словно уменьшалась, а я — рос, и постепенно мы сравнялись в размере. И постепенно мы стали равны и при дневном свете. На нас по-прежнему оборачивались. Но люди смотрели на нас как на единое существо, а не на странную парочку, сцепленную в районе талии. На нас. Вместе. Тогда мы не убегали, не преследовали друг друга. Мы просто двигались, и если один из нас отправлялся на поиски, второй ждал, пока его найдут.

Прежде чем расстаться насовсем, мы всегда находили друг друга. «Я здесь! — говорили мы всем сердцем. — Иди ко мне!» И это было так просто, так естественно, словно радуга.

__________________________ 

* Чарли Дэниелс (род. в 1936) — американский кантри-певец, обладатель премии «Грэмми».

Перевод с английского Д.Горяниной