«Мы все здесь — часть музея». Философия реставраторов Эрмитажа
Реставрационные мастерские находятся в одном из корпусов Эрмитажного комплекса в Старой деревне, буквально в 20 минутах езды от центра Петербурга. Здесь же размещается музейное хранилище. В холле главного здания нашу журналистскую группу встречает экскурсовод и ведет знакомиться с фондами.
Мы проделываем долгий путь через широкие коридоры с опечатанными дверями и, спустившись на грузовом лифте на один этаж, попадаем в сумрачное помещение, напоминающее бункер. На некоторых стенах висят каменные плиты с фресками, другие же сверху донизу покрывает серая металлическая решетка, к которой крепятся иконы. Их тут больше сотни. Всего же в фондохранилище музея более 3 миллионов предметов — от ювелирных украшений и небольших статуэток до трехметровых скульптур и царских экипажей. Часть из них можно увидеть, пройдя экскурсионный маршрут в километр длинной. Он открыт для всех желающих, но, по словам экскурсовода, посетителей здесь немного.
После экскурсии мы направляемся в лабораторию научной реставрации часов и музыкальных механизмов, расположенную в том же здании. С виду она напоминает не то ремонтную мастерскую сапожника, не то художественную студию: всюду лежат небольшие коробочки, доверху заполненные мелкими пружинками и гвоздиками; в металлических банках из-под растворимого кофе прячутся кисти всевозможных форм и размеров, на столах сохнут недавно покрашенные элементы декора, кое-где виднеются тряпки и картонные коробки.
В лаборатории работает всего 11 сотрудников: 10 мужчин и одна девушка — Александра. Когда мы входим в помещение, Александра на секунду поднимает голову, кивает в знак приветствия и возвращается к работе над какой-то мелкой деталью, словно в лаборатории нет посторонних. Она — не только единственная часовщица, но и самая молодая в коллективе взрослых и опытных реставраторов.
Заведующий лабораторией Михаил Гурьев встречает нас в домашних тапочках и шерстяном свитере. «Не секрет, что часовщик — вымирающая профессия, профессионального обучения по ней нет практически нигде в мире. Так что в каком-то смысле мы все здесь — часть музея,— говорит он и, смеясь, добавляет: — Даже Александра. Такая молодая — а уже почти как музейный экспонат».
Реставраторы показывают нам разные механизмы, над которыми ведется работа. «Внутренности» музыкальных шкатулок, циферблаты, шестеренки и маховики — все это, по их словам, имеет свою строгую и осмысленную красоту, демонстрирующую гениальность мастеров прошлого.
Когда в 1994 году лаборатория создавалась, главной целью было «оживить» все часы в музейных залах. Сегодня все механизмы, представленные в Эрмитаже, находятся в рабочем состоянии, но в фондах музея для реставраторов по-прежнему остается много работы. Кроме того, кто-то должен регулярно заводить музейные экспонаты и следить за их состоянием. Как объясняют часовщики, работающие часы находятся в зоне внимания, а значит, шансов, что в них что-нибудь похитят или испортят, намного меньше. Но еще важнее, по их мнению, то, что ход часов придает музейному пространству дополнительное акустическое измерение, которое помогает воссоздать атмосферу ушедших времен.
— Но ведь механизмы изнашиваются, если они постоянно находятся в рабочем состоянии, — замечаю я.
— Справедливо, но поймите, что время — лучший фильтр, и до нас дошли самые совершенные, стойкие и везучие экземпляры. Конструкции часовых механизмов совершенствовались веками. Поэтому в них изнашиваются лишь отдельные элементы, которые мы хорошо умеем восстанавливать, — отвечает заведующий лабораторией.
— А вы используете современные технологии при реставрации?
— Нет, по возможности мы стараемся придерживаться традиционных технологий, чтобы сохранить и профессию часовщика в традиционном понимании. Конечно, часовые стрелки можно вырезать лазером, а не лобзиком, и их форма будет идеальной. Но опытный глаз заметит противоестественный диссонанс между силуэтом XVIII века и технологией XXI века.
— А если сперва вырезать стрелку лазером, а потом опилить края, чтобы она не выглядела идеальной?
— Тогда она будет уже ближе к оригиналу. Но зачем имитировать то, что можно получить традиционным путем, затратив чуть больше времени?
Осмотрев мастерскую, мы идем в соседний зал, предназначенный для реставрации более крупных экспонатов. Здесь вдоль стен высятся стеллажи с инструментами, деревянные ящики в человеческий рост и полуразобранные напольные часы. Судя по размеру некоторых механизмов, работа часовщика требует не только мастерства, но и большой физической силы.
Слева от входа в зал стоит небольшая повозка — механические дрожки с органом. Их изготовил крепостной Демидовых, Егор Кузнецов, в дар императору Александру I, чтобы получить для своей семьи освобождение от крепостной зависимости. Лошадиная тяга приводила в действие механический орган, поэтому при движении дрожки играли различные мелодии. Сейчас реставраторы работают над тем, чтобы мелодии можно было услышать, не приводя повозку в движение, а по принципу шарманки, покрутив специально предусмотренную для этого ручку.
— Мы вообще относимся к часам как к живым существам, — говорит Гурьев. — Это мировоззрение не ново, оно сформировалось примерно в XVIII веке. Тогда считалось, что механика развивается так быстро, что до создания механической жизни остается совсем немного. Знаменитые эрмитажные часы «Павлин», например, — одна из ступеней на этом пути. Люди думали, что еще чуть-чуть — и они будут держать бога за бороду.
— Скажите, а какой был самый сложный случай в вашей практике? — интересуюсь я у часовщика.
— Самый сложный случай еще впереди.
Автор — Ксения Праведная