Сергей Кемпо: Мейер

Придя на работу, я обрадовался дежурившему на служебном входе Антону. Дело в том, что Антон — единственный, с кем я нашел общий язык и прекрасно ладил, в отличие от других сотрудников театра. Поэтому если «Дама с Камелиями» окажется на том месте, где я ее оставил, то я знаю, кому ее сплавлю. По мере приближения к каморке все внутри меня начинало клокотать. Засунув ключ в дверной замок, я представил, как сейчас открою дверь и не увижу на стуле черной папки.

«Дама с Камелиями» лежала там, где ее и оставили. Я переоделся, взял папку и направился к Антону. Рассказав ему вкратце про пьесу, я попросил его оставить ее у себя на случай, если хозяин объявится. На что Антон, почесав свой лысый затылок ВДВшника, посоветовал отнести пьесу в репертуарную часть и отдать заведующей труппой — Манане Давидовне. 

— Она в таких ситуациях действует, как в горячих точках, — сказал Антон и добавил: — Манана Давидовна для актеров, как старшина для солдата.

Из последовавших слов Антона я узнал, что все актеры непременно обращаются к Манане Давидовне в трех случаях: если надо отпроситься на съемки, если что-то потеряли на репетиции или (последнее и самое главное) если хотели посплетничать. Так как я был не особо общительный тип, то любой мой подход к кому-то с просьбой превращался для меня в пытку. Тем более с Мананой Давидовной я разговаривал всего однажды. Это было в буфете театра, когда она влезла вперед меня в очередь за бутылкой вина. Но в данной ситуации желание избавиться от «Дамы с камелиями» оказалось сильнее моих комплексов.

Итак, завтруппой, приятная женщина с дворянской фамилией Ламадзе, безумно любившая раннего Виктюка и ненавидящая его позднего (со слов Владимира), в итоге не дала мне даже договорить название пьесы. Услышав «Дама с…», она схватилась за сердце и трагично произнесла:

— Боже упаси! Вы с ума сошли! Молодой человек, у нас в театре «Дамы с собачкой» быть не может. Чему я несказанно рада. Мне и так «Чайки» хватает.

— Да, но… — начал я.

— Никаких «но»! — прервала она. — И если вдруг выяснится, что это чья-то самостоятельная работа, то, пожалуйста, передайте этим чудакам, что это гиблое дело. Так как одного Чехова я еще впихну в репертуар, а вот двух, учитывая количество персонажей у Антон Палыча и занятых во всех спектаклях одних и тех же актеров, репертуар принять не способен!

Внезапно ее монолог прервал бархатный баритон, принадлежавший одному из «важных» артистов нашего театра. Произнеся нараспев «Добрый день», он величаво вошел в комнату и, не заметив меня, трагично упал на диван напротив Мананы Давидовны.

Та, в свою очередь, расплылась в улыбке и, моментально позабыв о нашем разговоре, переключилась на него. Я стоял в дверях с ощущением, что я недоразвитая страна третьего мира, на которую никто не обращает внимания, хотя прекрасно знают, что таковая существует. После того, как тема разговора «у кого что болит» сменилась на «как нам плохо живется», я не выдержал и удалился. Когда я проходил мимо расписания, мне захотелось выкинуть «Даму с камелиями» в первую попавшуюся мусорку и забыть о ее существовании. Собственно говоря, я бы так и сделал, но, как назло, у единственной мусорки на служебном входе копалась наша уборщица Людмила Ивановна. Ее присутствие меня остановило, так как если Людмила Ивановна увидит, как я выбрасываю в мусорку пьесу, то меня тут же ожидает словесная казнь и всевозможные проклятия. В общем, я плюнул на все и решил отдать «Даму с камелиями» моему наставнику. Пусть Володя с ней разбирается. Главное только не говорить ему, где я на самом деле ее нашел.

Сидя в каморке и дожидаясь Владимира, я от нечего делать стал разглядывать пьесу. А именно пытаться прочесть слова, написанные от руки. Так, например, под перечислением персонажей шла вот такая запись: 

Часть первая — После Grand Opera и прогулки по Fete
Andante
Allegro grazioso
Grave
Часть вторая — Одна из ночей
Capriccioso
Lento
Scherzando
Largo e mesto…

Дальше в углу было написано:

Увертюра: Варвиль аккорды, потом что-то из Листа…,
Длительность 1 мин 30 сек

«Ничего интересного», — подумал я и вложил листы обратно в черную папку. Однако кое-что меня приостановило. Этим «кое-что» оказались две маленькие буквы, идущие перед большой буквой «М», которые я до этого не заметил. Так что на самом деле на папке было написано «тиМ». Как раз в момент, когда я обнаружил эти буквы, в каморку вошел Владимир. Увидев в моих руках листы, он не упустил возможности пошутить.

— День добрый, что, решили написать мемуары?

— Нет, просто не знаю, что делать с пьесой, — ответил я.

— Ну, не вы один такой, — подхватил Владимир. — Вся молодая режиссура не знает, что делать с пьесой, забывая, что для начала ее надо просто внимательно прочитать.

— Вы как всегда юморите.

— Да, потому что юмор — единственное лекарство от старости, — произнес он, сняв с вешалки комбинезон. — Просто когда шутите вы, то IQ падает у всего театра. Поэтому я взял на себя эту функцию. Так что за пьеса вам приглянулась?

— «Дама с камелиями», — аккуратно начал я. — Видимо, кто-то из актеров забыл ее вчера за сценой…

— А какая именно из «Дам»? — вдруг спросил он.

— В смысле, какая? — переспросил я.

— В смысле, есть дама говорящая Дюма-сына, а есть дама поющая в «Травиате» Верди. Известная всему миру и неизвестная вам.

— Не знаю, наверное, говорящая, — предположил я. — Хотя тут на полях есть всякие музыкальные слова и закорючки.

— Закорючки у вас в голове, молодой человек, — произнес Владимир и подошел к зеркалу.

Это был его ритуал. Владимир Дельцов всегда заканчивал приготовление к работе, тщательно причесывая свои редкие волосы. И ничто на свете не могло его отвлечь от этого занятия. Наконец, оставшись довольным собой, он взглянул на меня через зеркало и величаво произнес:

— Положите «Даму» мне на стул, я с ней разберусь. 

«Отлично!» — подумал я и, положив папку на стул, двинулся на выход.

— А ну-ка стойте! — раздалось мне в спину. 

Я обернулся.

— А это у вас откуда? — спросил Владимир, взяв в руки папку.

— Я же вам сказал, что нашел эту пьесу за сценой, на стуле, — повторил я. — Видимо, ее забыл кто-то из актеров.

— Что, в этой папке?

— Ну да.

— А на каком именно стуле вы ее нашли? И где именно за сценой? — поинтересовался он.

— В комнате с тряпками, — ответил я. — На стеллажах.

— М-да… врете вы еще хуже, чем шутите, — произнес Владимир и медленно двинулся на меня.

Приблизившись ко мне, он демонстративно ткнул пальцем в те самые буквы «тиМ» и спросил:

— Скажите, а что, по-вашему, означают эти буквы на папке?

Я ответил первое, что пришло в голову:

— Ну, наверное, это имя Тим-ур, просто сокращенно — ТИМ.

— Знаете, почему я не стал преподавать историю театра в ГИТИСе?! — спросил он и тут же ответил. — Вот из-за таких догадок, как ваша! После такого ответа я бы сразу отправил вас домой и потом бы, наверное, напился от такого незнания моего предмета. Так вот «ТИМ» — это сокращенно Театр имени Мейерхольда, впоследствии «ГОСТИМ». А это, судя по характеру заметок и почерку, режиссерский экземпляр самого Всеволода Эмильича, хотя я могу ошибаться, так как тут много музыкальных поправок. И вполне возможно, что это экземпляр Шебалина, композитора спектакля…

Володя ехидно протянул мне папку и продолжил:

— Этой пьесы, молодой человек, в театре быть не может, так как с приходом Лобанова тут был капитальный ремонт, и стульев тех времен у нас не осталось! Как, собственно, и остальных декораций, принадлежащих дому Маргариты Готье, той самой даме с камелиями, которую играла Зинаида Райх, жена Мейерхольда. А теперь расскажите мне, наконец, правду. Откуда у вас эта пьеса?

В общем, после таких подробностей мне ничего не оставалось, как рассказать Владимиру правду, если так вообще можно «обозвать» вчерашний случай. Владимир молча слушал мою историю, потирая при этом доисторическую булавку и изредка бросая на меня оценивающие взгляды. В конце моего рассказа Володя попросил еще раз описать место, где я был, после чего он впервые за полгода заговорил серьезно: 

— Знаете, у Варпаховского написано: «Мейерхольд принял меня в небольшой темной комнате без окон, в которую можно было попасть только через сцену…» Что ж, как бы неправдоподобно это сейчас ни звучало, но, судя по всему, вы были в кабинете Мейерхольда.

— Вы серьезно? — спросил я.

— Другого объяснения у меня нет, — произнес он. — Да и как пьеса, ставившаяся у нас в 1934 году, пролежала на стуле за сценой 80 лет и за это время ее никто не заметил, окромя вас… Вам, кстати, не кажется это странным, что именно вы ее нашли?

— Нет, мне не кажется! Это просто случайность, — произнес я. — Недоразумение.

— Недоразумение — это влюбиться в актрису, — подхватил Владимир и продолжил. — А вот кому эта папка действительно предназначалось и кому на самом деле звонили, вот это хороший вопрос. Вот что! Предлагаю разойтись. А я, с вашего позволения, возьму «Даму с камелиями» и познакомлюсь с ней поближе. Вы, надеюсь, не против? 

— Да пожалуйста! — выпалил я. — Можете ее вообще не возвращать, она мне не нужна!

— Знаю, знаю… знаю, кто вам нужен, — проговорил, он, потупив взор. — Ну потерпите, она скоро придет. Сегодня у нее спектакль.

— Спасибо, что напомнили, — отрезал я и пошел на выход. Однако, когда я вышел за дверь, мне пришлось остановиться, так как за спиной зазвучали стихи явно по мою душу:

Ты взглянула. Я встретил смущенно и дерзко
Взор надменный и отдал поклон.
Обратясь к кавалеру, намеренно резко
Ты сказала: «И этот влюблен».

И сейчас же в ответ что-то грянули струны,
Исступленно запели смычки…
Но была ты со мной всем презрением юным
Чуть заметным дрожаньем руки…

Не успел я опомниться, как из каморки вышел Владимир. Увидев меня у двери, он расплылся в улыбке и зашагал дальше.