Артемий Леонтьев: Москва, Адонай!

Лика подняла взгляд и, как сквозь полиэтилен, посмотрела в запотевшее от пара зеркало на свое уставшее матовое лицо, на глубокую морщину между бровей и провалившиеся от бессонной ночи глаза. Руки поддерживали восьмимесячного ребенка, ощущали собой теплую мыльную воду, как бы растекались в ее всплесках, сливались с голым телом малыша и расползались вокруг него влажными и тяжелыми веревками. Всматривалась в свои черты, которые все глубже оседали под влажной дымкой зеркала, ставшего в конечном счете совершенно непроницаемым и глухим: она думала об Арсении, о чужом счастье, о крошках с чужого стола, положенных ей в рот. Мальчик дернулся, немного задрал ноги и чуть завалился в воду. Лика положила руку на хрупкую головку ребенка и вдавила ее еще глубже: смотрела на свою расплывающуюся, колеблемую разводами кисть, на взбухшие от горячей воды пальцы ребенка и отчетливо понимала, что делает — это был не бессознательный рывок, не ошибка — просто она сделала движение, просто в одно из мгновений ей не хотелось запрещать себе этого движения. Податливая головка мальчика напряглась, он замахал руками и начал дергать ножками, пуская из-под воды круглые упругие пузыри — такие пугающие, сначала взбесившиеся, а затем быстро поредевшие. Маленькое тельце замерло. Дрожание трепетной воды, подсвеченной электрической лампой, белесые блики изрезали голубоватой сеткой белую кожу малыша и ее худые, какие-то костяные руки... Ярослав не всплывал, неподвижно лежал на гладком дне. Желтый резиновый утенок покачивался на поверхности, выпучив черно-белые глаза, с выражением удивления и безмолвного укора, который, наверное, надумала сама, остановившись взглядом на яркой игрушке и навязав ей эту роль своим воспаленным воображением, настолько достоверно, что ощутила сейчас перед этим утенком чувство вины, поэтому невольно отвела глаза, хотя продолжала чувствовать на себе этот игрушечный взгляд... Утопленный ребенок ощущался сейчас своим присутствием еще острее, чем в те минуты, когда был хохочущим и живым растущим мальчиком, жадным на впечатления, запахи, вкусы и образы, тянувшим к окружающему миру свои неутомимые стебли-пальчики — ребенок восставал теперь не в боковом зрении отведенных в сторону глаз и лежал, будто и не под водой вовсе, а каким-то притаившимся на дне сознания кошмаром стягивал мысли и чувства тесным жгутом, окружая женщину тяжелеющей страшной тишиной: так, словно этот мертвый мальчик и стал этой тишиной — являлся ее изначальной причиной, был подвешен к этой тишине, как сброшенный якорь к судну. Страшное безмолвие звучало так, будто тишина эта насчитывала тысячи лет и казалась древней, как сама смерть.

Лика вынула руки из ванной, посмотрела на разбухшие в горячей воде подушечки пальцев, потом пересилила себя и опустила взгляд на неподвижное тельце с тянувшимися к потолку русыми волосами, похожими сейчас на колеблющиеся в течении реки водоросли, и завизжала — древняя страшная тишина заскрежетала и лопнула с трескучим хрустом, посыпалась под ноги битым стеклом. Женщина схватилась за голову и повалилась на влажный плиточный пол, прижалась к его прохладе щекой, вдавила колени в живот... 

Через час связала два шелковых пояса от китайских халатов и повесилась на вставленном в дверной проем турнике, на котором Арсений занимался по утрам в те дни, когда они еще жили вместе. 

Арсений Орловский пристегнул ремень, откинул голову на спинку кресла и уже минут через пять после взлетного толчка аппетитно засопел — глубоким и сытым сном здорового человека с хорошими нервами. Переполненная впечатлениями, счастливая Лиля порядком заскучала, она ерзала во время всего полета и пыталась даже обидеться на мужа за его безоблачно-равнодушный сон, но хорошее настроение было слишком сильным для этого. Самолет «Петропавловск-Камчатский — Москва» начал посадку во Внуково, она подула мужу в ноздри, чтобы разбудить. Орловский поморщился и с трудом разлепил один сонный глаз, а Лиля захохотала на весь салон:

— Ты бы видел свою физиономию, Арс, как косолапый мишка из берлоги... Хмурый невыспавшийся глазик, — Лиля впала в игривость и начала сюсюкать, надула губы и ущипнула мужа за небритую щеку. — Сонный мишка.

Он потер глаза, ласково отмахнулся и зевнул: 

— Подлетаем уже?

Лиля кивнула, сжала пальцы мужа и положила голову ему на плечо. 

— Благодарю тебя за чудесный отпуск, толстяк. Лю-лю тебя. Блю-блю... 

Орловский улыбнулся и теснее прижал к себе супругу. После аплодисментов приземлившихся пассажиров Лиля включила мобильник и набрала подругу.  

Аппарат вызываемого абонента выключен или находится... 

Второй раз набрала Лику в автобусе, пока ехали к зданию аэропорта, а в третий — когда ждали багаж.

Аппарат вызываемого абонента выключен или находится... 

Лиля недовольно скривила губы и убрала телефон в карман.

— В жопе он находится! — буркнула, ни к кому конкретно не обращаясь, затем перевела взгляд на мужа. — Лика не отвечает… Знает же, что сегодня прилетаем.

Арсений оторвал чемодан от ленты багажной карусели и протолкнулся через стиснувшиеся плечи, головы, мокрые спины рубашек, галстуки, солнечные очки.

— Не переживай, вкусная... просто аккумулятор сел, она не заметила. Это в ее стиле… Скоро дома будем. Сейчас только заедем за Яриком, и уже часа через полтора… слушай, — резко остановился и вопросительно посмотрел на жену, — мать-перемать… а ты, случаем, не оставила кроссовки мои в номере? Я их на сушилку поставил. Вот жесть, точно же забыл.

— Да взяла, успокойся, они в рюкзаке у тебя в самом низу...

Орловский выдохнул и удовлетворенно кивнул.

Вышли из терминала, увязались за первым попавшимся таксистом. Утренняя прохлада, свежий ветер, растрепавший Лилины волосы — она придерживала их рукой, как кота на плече. В салоне машины Арсений зажал свою ладонь между ее горячими коленками.

Молча и пристально смотрели в окно, с немым вопросом в глазах: бессознательно пытались понять, не предал ли их город, не слишком ли изменился за время оторванности от него? Флиртующее подмигивание светофоров, пыльные листья. Лилю укачало, она задремала. Арсений смотрел на лицо жены, прислушиваясь к себе: никогда и ни с кем, ни с одной женщиной ему не было настолько хорошо, настолько спокойно и проникновенно.

Минут через десять Лиля резко открыла глаза, так, как если бы за ней кто-то резко погнался, громко окрикнув по имени. Набрала номер подруги. По встревоженному лицу жены, Арсений понял: Лика по-прежнему недоступна. 

Машина въехала во двор, остановилась у подъезда с обклеенной рекламами дверью. Орловский расплатился с таксистом и выставил чемоданы. Домофон ответил нудными гудками. Лиля взволнованно перебирала пальцы.

— Да не переживай ты, просто разминулись... где-нибудь в дороге сейчас, может, просто опоздала в аэропорт и теперь тащится назад, а с телефоном да мало ли какая фигня может...

Ключей от квартиры Лики у них не было, пришлось ждать, когда железную дверь откроет кто-то из соседей — из подъезда выбежала юркая пятиклашка с синими резинками на косичках и разноцветным мячиком подмышкой. Арсений придержал дверь, взял чемоданы, а потом поднялся на лифте к знакомому глазку и золотистой ручке. Нажал кнопку звонка — ответа не последовало. Взбешенная Лиля начала долбить кулаком. Дернула ручку, дверь поддалась и отворилась. Супруги переглянулись, вошли в прихожую. 

Голос Арсения наполнил звенящую от тишины квартиру:

— Лика, это мы... — пространство обездвиженной мертвой квартиры отхаркнуло в ответ броским и рваным эхом: ыыы-ыы-ы — словно дразнило, издевалось над вошедшими и их слепым неведением, над жалким лепетом их слов. Арсений никогда еще не слышал эхо в лилиной квартире, ее квартира была слишком живой для этого, сейчас эхо заявило о себе, будто вся мебель была вынесена и все в некогда жилых квадратах теперь непоправимо изменилось: так мхом обрастает камень, срывается голос того, кто слишком долго молчал, а неподвижность помещений затягивается паутиной. 

Резкий, тяжелый запах. Почувствовав смрад, Лиля схватила мужа за руку: 

— Что за вонь? — прикрыла нос ладонью.

Орловский понял причину запаха сразу, шагая по коридору, он только выжидал, когда увидит подтверждение своей догадки. Жене он солгал, чтобы успокоить хотя бы на несколько минут:

— У нее просто кошка старая сдохла...

Лиля поверила, хотя отлично знала, что у подруги из-за аллергии никогда не было домашних животных — она уцепилась за эту хлипкую ложь, чтобы спрятаться от ужасного предчувствия. В длинном коридоре разбросанные на полу игрушки — лезут под ноги, бренчат и трезвонят. Сам того не замечая, Арсений нарочно наступал на них, чтобы пластмассовый грохот разгонял пугающую тишину. Пока замешкавшаяся Лиля стояла в прихожей, уже прошел до конца коридора и остановился… Первая мысль — увести жену из квартиры, чтобы не увидела висевшее справа, вытянувшееся, как змея, тело Лики: на закрытых веках и перехваченной поясом шее багровели пучки лопнувших капилляров, из-под халата выглядывали оголенный живот с большими трупными пятнами и обвислая, посиневшая грудь. Ноги касались линолеума, они разъехались в стороны, разбухнув от фиолетово-черных отеков; пояса халатов вытянулись, и Лика стояла на заломанных ступнях. Привязанная к турнику, она немного наклонилась вперед, от чего становилось еще страшнее. Казалось, сейчас Лика откроет глаза, сдернет петлю и захохочет так, как умела при жизни — с простодушным, почти подростковым куражом. Увидев ее тело, Арсений уже не сомневался: его сын, Ярослав, тоже мертв, но поверить в это вот так вот сразу было слишком тяжело — подобная трагедия слишком велика, дабы поместиться в сознании, она требовала очень много времени не только затем, чтобы принять ее, впустить в свою жизнь, но даже для одного только того, чтобы просто подумать о ее отдаленной возможности.

Он резко повернулся: Лиля шла к нему по коридору, почти крадучись ступала: в отличие от Арсения, ее пугал сейчас любой звук, она боялась рассеивать эту мертвую тишину, как боятся разбить ртутный градусник, зажатый подмышкой, женщина как будто держалась за эту тишину, словно видела в ней определенный гарант покоя — так неподвижность кажется более безопасной и надежной, чем любые резкие движения или шум. Лиля внимательно и с испугом смотрела в глаза мужа, то ли интуитивно предчувствуя катастрофу, то ли прочитав все по лицу Арсения. Орловский кинулся навстречу, обнял за плечи и повел жену обратно. Она впилась в руку, как хищная птица, расцарапала кожу до крови:

— Что такое?! Что там?! Куда меня тащишь?!

— Тише, тише, хорошая, под-дем на кухню...

Лилино лицо побагровело, она заорала на всю квартиру:

— Ф-ф-фусти! Ф-ф-фусти мня! Я хочу своими глазами его… Убери от меня свои...

Арсений сдавил тонкие кисти. Лиля вскрикнула и чуть обмякла. Он вытолкнул ее на кухню.

— Сядь, успокойся. Там Лика, тебе незачем на нее смотреть! Она повесилась.

«...лась, лась, повеси-лась...» — стрельнуло в голове.

Лилины ноги подкосились — она упала. Арсений встал на колено рядом, шептал, поглаживая ее волосы:

— Тише, маленькая, успокойся.

— Что-с... что-с ...ком? Что с Яриком? — задыхаясь.

— Я его не видел, возьми себя в руки. Он может быть у мамы...

В первую секунду Лиля поверила, но потом опомнилась и со всей силой хлестнула мужа по щеке:

— Не ври!!! Они еще не вернулись! Что с Яриком, я тя спрашиваю, тварь?!

Лицо Арсения придвинулось совсем близко, руки крепко сцепили, контролировали:

— Если ты обещаешь, что успокоишься и подождешь здесь, я пойду и посмотрю...

Перепуганные, дикие глаза Лили уставились на мужа:

— Я спокойна! Спокойна, пусти!

— Жди здесь или...

Ударила кулаком в грудь:

— Да иди же, мать твою! Да быстрей же, урод!!!

Арсений разжал пальцы и встал: быстрыми шагами рванулся в коридор. Сначала заглянул в маленькую комнату, напротив которой висело тело Лики — комната была пуста: разбросанная пижама, плюшевые зайцы, медведи и яркие обложки смеющихся книжек.

Вернулся в коридор, пересилил себя и прошел рядом с телом — запах высохшей мочи, кала и гниения: тленная шкура бренной оболочки, опадающей с человека после его смерти. Прижался к стене, чтобы не дотрагиваться, боком прошел в комнату, которая находилась за спиной мертвой Лики: здесь тоже пусто — ковер, аккуратно заправленный диван, компьютерный стол из светлого ДСП.

Взгляд коснулся круглой ручки двери в ванную; свет включен — этот желтушный свет, пробивающийся сквозь матовую полоску дверного стекла, стал моментальным ответом, крайней точкой отчаяния; Орловскому показалось странным, что он не вошел в ванную сразу, не шагнул навстречу этому страшному свету, ведь он заметил его с первых секунд, когда еще шел по коридору, наступая на пластмассовые игрушки. В голове промелькнуло: свернул в комнаты, потому что слишком быстро понял этот свет в ванной — понял гораздо быстрее того, чем был готов понять и принять... Повернул ручку и распахнул: серые пятна на белом тельце; торчащая из-под воды голова с залысинами — часть волос выпала и плавала в ванной, а оставшиеся выглядывали на поверхность; сморщенная кожа ребенка местами отслоилась от рук и болталась в воде, похожая на лопнувший капроновый чулок. Спертый, ужасающий трупный запах, похожий на кислый газ, был настолько сильным, что ударил в нос — голова закружилась, ноги обмякли.

Арсений сжал ладонями лицо, скатился по дверному косяку на пол. Не заметил, как подошла Лиля — увидел ее только после того, как она заглянула в ванную, после того, как уши распорол нутряной вопль. Схватилась за голову и завизжала дерущим глотку криком, потом покачнулась и с грохотом повалилась на пол — ударилась головой о плечо повесившейся подруги, тело которой встряхнулось и сделало поворот вокруг своей оси, а потом начало раскручиваться обратно.

Арсений подскочил, поднял Лилю на руки, отнес в гостиную и уложил на мягкий диван. Раскрыл окно нараспашку, принес графин с водой. Плеснул на лицо тонкой струей, растер воду по лбу. Достал из кармана телефон и вызвал скорую помощь и полицию. Лиля пришла в себя — ее вырвало. Лежала перед лужей блевотины, в которую свалились красивые пышные волосы. Сплевывала густую, тягучую слюну и скулила.

После похорон сидели с безжизненными лицами на скамье в парке. Отстраненными глазами смотрели перед собой — уставились на окружающий мир, как на окровавленную ладонь. Смех гуляющих вокруг казался противоестественным и странным. В головах гудела пугающая пустота. Обезвоженная, надломленная фигура Лили бросала на землю зыбкую тень. Одна влюбленная парочка шла под руку — молодежь о чем-то трепетно шепталась: мельком глянули на Орловских, и торопливо отвели глаза, быстрыми шагами двинулись прочь, стыдясь собственного счастья и своей румяной, торжествующей молодости — подальше от бледных, скорбных фигур в черных одеждах.

Первая заговорила Лиля:

— Я не хочу жить... не хочу. Совсем. Для чего? Глупость... Даже смешно думать о будущем.

Арсений обнял жену, но она дернула плечом, сбросив его руку:

— Не трогай меня! Не надо меня утешать! Лучше не говори ничего!

Орловский поднял глаза к кронам деревьев — лохматые лиственницы шелестели над головой. Он перемолол свое горе принял его, поэтому чувствовал в себе силы жить дальше, но боялся, что жена на это не способна.

— Я ничего и не собирался...

Лиля попыталась понять, куда он смотрит. Не увидев ничего, что могло бы объяснить его пристальное внимание, презрительно пожала плечами и снова уткнулась взглядом в пыльную дорожку — себе под ноги.

На секунду она его возненавидела.

— Арс, я думаю, нам лучше разойтись...

Орловский поморщился:

— Замолчи... слышать этот бред даже не хочу... Со временем заведем еще одного.

Лиля с ненавистью посмотрела на супруга:

— Это ты виноват! Ты предложил поехать на эту сраную Камчатку! Нас не было целый месяц! Будь мы рядом, ничего бы не произошло! — начала трясти его за воротник рубахи и влепила несколько пощечин. — Ты мне противен!!! Слышишь?!

Арсений отмахивался, но смотрел на жену спокойно:

— Не сходи с ума, Лиля... у тебя истерика. Не думаешь, что плетешь... ты сама предложила оставить у нее Ярика. Перестань искать виноватого. 

Как ни трудно было, Арсений все-таки улыбнулся, глядя в ненавидящие глаза. Поймав улыбку, Лиля вдруг как-то замерла, чуть вздрогнула, лицо разгладилось, и она заплакала — надломлено, сухим истеричным плачем без слез. Закрылась руками. Арсений снова обнял жену и привлек к себе. Лиля подняла на мужа потерянный взгляд, взяла его руку и поцеловала волосатые пальцы.

— Прости меня... Ты прав, Арс, прав... — сжала его кисть. — Я так сильно... тебя...

Орловский прижал губы к закрытому, дрожащему веку. Прикрыл рукой глаза, щурясь от солнечного света.