Дмитрий Волкострелов: Пушкина сколько раз сбрасывали с корабля современности, а он тем не менее стоит
Ɔ. Что для вас лично — человека, который говорит и думает на русском языке, — сегодня значит русская классика?
Это то, что нас так или иначе объединяет. Является частью идентичности. Например, есть определенный набор фраз, цитат, которые каждый первый на улице узнает и сможет продолжить. Это наши мозги как-то на что-то настраивает.
И сейчас, мне кажется, происходит поворот в сторону переосмысления феномена большой русской литературы. Например, появился большой и важный проект «Полка», он пытается вернуть в нашу жизнь книги, которые в школе нам давались сложно (чаще всего никто просто не знал, что с ними делать).
Это симптом чего? Думаю, в мире в целом поменялась ситуация с большими авторами и с большими идеями, но эхо этого раздается. Например, пару лет назад были опубликованы результаты исследования, согласно которому самым популярным писателем в России вновь стал Пушкин, сместив Донцову. Наверное, это что-то нам должно говорить о времени и о стремлениях людей.
Ɔ. На ваш взгляд, мы продолжаем жить в пространстве Пушкина — Толстого — Достоевского?
Скорее мы продолжаем жить в пространстве Салтыкова-Щедрина и «Путешествия из Петербурга в Москву». Мы видим — мало что меняется. «Разбудите меня через сто лет и спросите, что сейчас происходит в России, я отвечу: пьют и воруют». Неизбывная русская хтонь.
Ɔ. Как вы относитесь к парадоксу: русская классика, с одной стороны, территория неприкосновенности, а с другой — позитивный мем, который используют, чтобы эффективно продвинуть конкретные идеи?
Проблема даже не в использовании для пропаганды идей. Подобные вещи действуют на упрощение этих фигур, а не на усложнение их понимания. Конечно, когда Пушкин по опросам впервые за долгое время становится самым популярным русским писателем, это вряд ли значит, что все бросили читать Донцову. Вполне вероятно, просто появилось больше рекламы с его изображением. С другой стороны, эти люди многое пережили и это тоже переживут, ничего с ними не станет. Пушкина сколько раз сбрасывали с корабля современности, а он тем не менее стоит. Только Маяковский теперь рядышком.
Ɔ. При этом частью культурного кода стали и сами произведения, и штампы, с ними и с их авторами связанные. Как вы к этому относитесь?
Так и есть. Надо это анализировать и пересматривать, точнее… Вот когда я на карантине перечитывал «Войну и мир», кроме огромного удовольствия и ощущения, что я самый счастливый человек на свете, я чувствовал, что мне чего-то не хватает в некоторых персонажах при всем величии романа. Например, что касается женской темы, там действительно есть проблемы.
Ɔ. Но Толстой жил в другом контексте.
Да, но нам надо как минимум об этом серьезно подумать. Важно, как мы, читатели, сегодня это видим. Это мы должны разобраться, что женщина вовсе не обязана становиться матерью семейства и сильно полнеть.
Ɔ. Что касается пересмотра — парадоксально, что легко представить, например, героя английской литературы в обстоятельствах сегодняшнего времени. А вот Ростову или Болконского в современных российских реалиях почти невозможно.
В Великобритании в XX веке не было двух глобальных переворотов. В связи с этим мне приходит вот какой пример в голову. Когда шла работа над «Русской классикой», я пересмотрел «Онегина» с Рейфом Файнсом в главной роли. Конечно, в фильме много ляпов и исторических ошибок. Но чего у создателей фильма и актеров не отнять — они гораздо лучше и больше нас понимают, что такое денди. У нас это абсолютно утрачено. А в их генетическом или культурном коде это есть. Мы же — совсем другая цивилизация, не имеющая отношения к той литературе, к тем людям и к тому времени. В цивилизационном смысле, на мой взгляд, мы не являемся наследниками «золотого века».
Но, с другой стороны, у общества сейчас возникает запрос на поиск и восстановление этих связей. Например, в Петербурге есть множество активистов, которые ходят по подъездам и отмывают исторические печи от советской краски, ну знаете, которой есть три вида — коричневая, зеленая и голубая. Или в Москве, где идет программа ремонтов подъездов, есть ребята, которые спасают дореволюционную плитку. Беда в том, что не всегда удается спасти. Единственный шанс — убедить жильцов проявить инициативу, собраться и большинством голосов решить. И часто случается, что жильцы выступают против: «А нам не нравится, хотим что-то новое».
Это такая советская вещь: старую люстру выкинуть и новую повесить, только за то, что она новая. Понятно же, почему это произошло: полностью сменилось и размылось городское население. Та часть, которая всем этим изначально владела, была уплотнена или исчезла. Появились люди, у которых не было опыта жизни в городе, они не понимали ценности всего этого. И сейчас мы продолжаем пожинать плоды переворота, который случился. Я, конечно, не социолог и не культуролог, но так это вижу.
Ɔ. Ваш спектакль «Русская классика» констатирует этот разрыв между двумя цивилизациями и невозможность его преодолеть?
Скорее, это попытка вступить в связь с утраченной цивилизацией. Актеры во время спектакля осваивают пространство литературного музея, которое мы создали вместе с художником Ксенией Перетрухиной, — пространство русской классики. На глазах зрителя они его себе присваивают. И внутри этого существования у них образуются некоторые связи друг с другом, формируются личные истории. Каждый проваливается и вживается в это пространство.
Ɔ. То есть артисты примеряют на себя буквально тулуп Толстого или капот Карениной, но не жизненные обстоятельства, с которыми те сталкивались?
Мне вообще не очень нравится ситуация моделирования, здесь я за перформативность и реальность действия. В примерке обстоятельств я не вижу для себя какого-то смысла.
Ɔ. В спектакле артисты не произносят почти ни слова. Это решение — поставить спектакль о большой русской литературе в тишине — сразу пришло?
Изначально были мысли, чтобы артисты работали с текстами. Мы начали репетиции с того, что вслух читали друг другу отрывки, которые нам нравятся. Была идея их каким-то образом монтировать. Но в процессе стала еще более ощутима огромная дистанция, которая нас разделяет. Мы задавали себе вопрос: как мы можем ее перешагнуть, возможно ли это вообще? В итоге решили, что артисты не будут произносить тексты.
Хотя, на самом деле, это вопрос к природе театра. Мне кажется, театр — это не всегда про говорение слов. Театр — это про события, которые происходят с нами. Иногда действие происходит, когда мы говорим, а бывает — когда молчим. Как было в одном фильме: иногда мы думаем, что мы храним молчание, а на самом деле молчание хранит нас.
Ɔ. А к какому переживанию вы подводите зрителя в этом наблюдении за актерами?
Наверное, помимо всего прочего, и к проживанию времени. Это непростая задача — попытаться вместе с нами прожить и пережить 104 года. Но мы делаем зрителям такое предложение. И ко мне лично за эти 104 года, что длится спектакль, приходят в голову разные и вроде бы иногда хорошие мысли.
Беседовала Анна Габышева