Андрей Аствацатуров: Все мы друг другу пеликаны, то есть не похожи друг на друга

Андрей, недавно вышел ваш четвертый роман «Не кормите и не трогайте пеликанов», с тем же героем, что и в предыдущих книгах. Этот персонаж — вы?

Да, у меня всегда один и тот же герой и, что характерно, зовут его так же, как и меня, но это такая альтернативная биография. Но, даже если мы пишем полностью документальную историю своей жизни, мы все равно ее облекаем в слова, у нас все равно есть какое-то художественное решение, и это уже какая-то ложь, потому что мы отбираем материалы и не все включаем в текст. В любом случае — это такая псевдоавтобиография: что могло бы быть, что было или было как-то так, но не совсем так или иначе. Вот там у меня встреча с героиней, но она не в Лондоне происходила, а в Америке, а я действие перенес в Лондон, например.

Вы не устали от одного героя?

Да, правда, я устал, он мне немного поднадоел. Обычно он такой неудачник, но в этом романе это не так. Он довольно карьерно успешный человек, но, конечно, со своими какими-то неврозами и проблемами. Таким уж неудачником назвать его нельзя. Мне кажется, что мне его нужно менять. Вот в следующем романе он немного неприятный карьерист.

Новый роман связан с предыдущим сюжетной линией?

Да, эта книга — продолжение одной из линий моего третьего романа «Осень в карманах». Там есть любовная линия. Мне как-то Быков сделал замечание после выхода первой книги «Люди в голом» — почему нет девушки, почему нет секса. Во втором романе «Скунскамера» я написал, что секса нет и быть не может. В «Осени в карманах» у меня пропущены все сексуальные сцены, но понятно, что там происходило. А теперь эти сцены уже присутствуют, хотя критики меня ругали за их некоторое изобилие. Мне кажется, что их там совсем-совсем немного и они очень пуританские, чопорно, нейтрально описанные. Но это действительно продолжение. В том романе он встречает некую девушку, эстрадную певицу в Париже. А здесь их история продолжается в Лондоне, куда она его вызывает. Он не понимает, зачем ему туда ехать, и, когда она предлагает ему остаться там навсегда, он едет обратно в Россию. Зачем? Это большой вопрос, ведь его там ничего не ждет. Работы нет, начинаются какие-то мытарства, и вот он устраивается наконец в некий институт. С этого начинается такой университетский роман. Но это внешняя канва текста.

Вы сказали, что герой меняется. Почему? Это время меняет людей или вы сами меняетесь со временем?

Во-первых, тут очень важно понять: нас так научили, что человек — это одна цельная личность. На самом деле в нас сосуществуют множество личностей и множество одновременных биографий. Например, вот у нас складывается определенное отношение с карьерой — тут мы одни. У нас есть девушки или жены — с ними у нас складывается другая история. Есть, наконец, отношения с родителями. Какие-то еще вещи. И это множество биографий — в нас сосуществует множество историй. Некоторые развиваются линейно, некоторые замирают, провисают, оседают, а потом начинают разгоняться, они не синхронны. Но если все эти истории собрать, то в совокупности получится какая-то сборка. Поэтому я в каждом романе стараюсь найти определенную линию и ее развить.

Вас называют «Вуди Алленом с филфака». Как вам такое сравнение?

Да, это такой бренд. Первые мои издатели придумали и назвали меня «русский Вуди Аллен» — нелепый, в очках, такой невротичный. Я посмотрел все его фильмы и даже не один раз, но только у пары картин вспомню сюжет.

Раньше пеликанов среди ваших героев не было. Откуда они появились?

В одном из лондонских парков я прочитал надпись на табличке «Не кормите и не трогайте пеликанов» и решил сделать ее заглавием своего романа, а пеликана — центральным символом. С одной стороны, пеликан — средневековая эмблема, знак Христа, знак отречения. И мой роман, несмотря на то что смешной, наполнен религиозно-протестантской проблематикой. С другой стороны, пеликан — это гротескная и внешне довольно странная птица. Дятел и голубь выглядят яснее, проще, понятнее, а пеликан внешне необычен, странен. Томас Гоббс говорил: «Человек человеку волк», Ремизов заявлял: «Человек человеку бревно», Сэлинджер говорил: «Мы все друг другу монахи». А я бы сказал, мы все друг другу пеликаны, то есть непонятны и непостижимы друг для друга. Мы думаем, что понимаем окружающих, но мы проецируем на них собственные представления, мы неверно их прочитываем, так же как они неверно прочитывают нас. Нам кажется, мы хорошо понимаем, что нужно другим людям, а им кажется, что они понимают, что нужно нам. Но мы фатально разобщены, и не надо пытаться изменять других людей. В этом смысл заглавия.

Скажите, а когда вы приносите рукопись, вас же тоже просят вносить какие-то правки. Просили ли вас когда-нибудь что-то существенно менять?

Такое было с моим первым издателем. Мне поменяли проект первого и второго романа. Изначально книги были устроены совсем иначе. Я их переделал, переставил все местами. Первый роман получился немножко фрагментарный, второй тоже, а вот в третий роман Елена Шубина не вмешивалась совсем. В последнем меня попросили убрать «силиконовую женщину». На самом деле это вполне живая женщина, просто у меня есть такая знакомая — она выглядит какой-то не очень реальной, она искусственная, пластиковая, но очень волевая. В моей книге есть, так скажем, отсылки к Захару Прилепину, у него очень мощные женские образы во всех романах.

А еще мой новый роман посвящен Михаилу Елизарову и Герману Садулаеву. Михаил Елизаров сейчас выпустил новую книгу «Земля», которая получила «НацБест». И мне в этом соревновании не стыдно ему проиграть. Был в финале — и рад. Михаил Елизаров — мой ближайший друг. Мне было важно, что книга ему очень понравилась. Это было неожиданно, до этого Елизаров довольно прохладно относился к моим текстам. А тут он мне позвонил, чтобы сказать, что получился хороший роман. 

Текст отчасти полемически заострен против Германа Садулаева и Михаила Елизарова. Елизаров появляется в романе «Осень в карманах» и произносит фразу из своей песни. Но она неприличная, я не буду ее воспроизводить. Елизаров в книге такой, как он сам описал себя в рассказе «Рафаэль»: злые берцы, грива волос, собранная в узел, милитари. В новой книге тоже были цитаты из некоторых песен Елизарова.

Интересно, вот вы дружите с Елизаровым, а насколько вообще типична дружба между писателями? Есть же истории соперничества, об этом даже пишут книги.

Соперничество возникает. У меня, конечно, еще есть друзья, и практически все они — писатели, за редким исключением. Александр Снегирев — мой друг, Герман Садулаев, Валерий Айрапетян, чуть меньше мы общаемся с Абузяровым. Вот это круг моих друзей. Наша компания, она очень едина. Несмотря на разницу в политических взглядах, мы поддерживаем друг друга, потому что на этом все зиждется. А если я вижу какого-то молодого талантливого человека, я помогаю.

Помимо литературного творчества, в каких проектах вы сейчас заняты?

Мы открыли программу магистратуры в СПбГУ «Литературное творчество», я ее возглавляю. Пока поступили всего шесть человек. Для магистратуры это нормально, но мы будем расширяться со временем.

Еще я работаю над проектом «Чтения со смыслом», созданным совместно с Ирадой Берг, писательницей и общественным деятелем. Ирада его придумала. У нее в нескольких издательствах выходили рассказы и детская просветительская литература. Она очень яркий и красивый человек. Вместе мы придумали большой сборник рассказов «Кто я?», где, как Ирада это называет, будут лидеры мнений. Тексты для сборника написали я, Герман Садулаев, Михаил Борисович Пиотровский (директор «Эрмитажа»). Но основная часть — подборка рассказов молодых авторов. И в этой подборке есть три моих ученика.

Вы стали директором музея Набокова. Какие чувства вы испытали, когда поступило предложение?

Я не обрадовался, но принял решение достаточно быстро ввиду некоторых обстоятельств. Это было предложение от ректора СПбГУ. Вокруг музея сложилась такая кризисно-скандальная ситуация, в которой я изначально был на стороне университета. И сейчас я со всей ответственностью заявляю, что мы были правы.

Почему вы согласились?

Я встретился с коллективом — все люди очень интересные, познакомился с директором музейного управления Елизаветой Топаковой-Боярской. Она очень яркий и сильный музейщик, в свое время создала Музей монетного двора с нуля. Когда Елизавета стала директором, с подчиненными вышел какой-то конфликт: она оказалась требовательна к работе. 

Еще я познакомился с Анной Евгеньевной Абрамовой, она тоже музейщик, работала в Бахрушинском музее в Москве, очень опытная и из хорошей интеллигентной семьи. Мы сели поговорили, обсудили и решили, что нужно сделать такую интересную площадку, чтобы проводить встречи — организовать современный лекторий. И вот это я действительно умею хорошо делать. В музейное дело я пока погружаюсь с трудом, все-таки это система, бюрократия, учет экспонатов. У нас бытует такое мнение, что музейщик — это бабуля, которая сидит и ни черта не делает, только ругается и говорит: «Не трогайте руками!» На самом деле это совершенно не так. Это очень тяжелый, изнурительный и часто неблагодарный труд.

Владимир Набоков, на ваш взгляд, американский или русский писатель?

Даже текст 1939 года «Подлинная история Себастьяна Найта», написанный еще до приезда в США, — это уже американский роман. Специфический набоковский американский роман. До Набокова американская литература была другой, она была проблемной, очень религиозной, она никогда не старалась быть игровой. Когда появляется Набоков, все понимают, что так можно писать, можно сочинять сложную комбинаторную шахматную интересную игру со стилем и так далее. Именно он это привил американской литературе. 

Набоков уходит от проблем, он не любит проблемных авторов: Конрада, Томаса Манна, Фолкнера. Все эти писатели, возможно, крупнее и значительнее Набокова в плане философии и проблематики. Фолкнер — патриарх американской литературы. Но Набоков — мастер очень тонкой текстовой игры, где форма сама становится содержательнее содержания. Это видно из его текстов типа «Король, дама, валет». И американская литература копирует его приемы: повторяющиеся мотивы, трехмерность, умение передать метафорику, сращивание абсолютно гетерогенных вещей: «взъерошенные осколки» — очень красивый образ.

К вопросу об американской литературе. На что точно стоит потратить время? Понятно, что выбор огромный.

Фолкнер — важнейший писатель. В моей книге «Хаос и симметрия» я писал, как читать Фолкнера, и довольно доходчиво объяснил, о чем его тексты. Этого автора вы либо читаете, либо не читаете, его нельзя читать по диагонали. Вы либо проживаете этот роман, либо просто закрываете, прочитав несколько страниц.

Вторым я бы назвал Томаса Пинчона «Радуга гравитации», он переведен на русский язык. Ну и самый главный роман XX века — это «Бесконечная шутка» Дэвида Фостера Уоллеса. Это важнейший роман, после прочтения которого испытываешь невероятное удовольствие. Ты понимаешь, как устроен человек, какие характеры существуют в мире, какие проблемы есть в человеческом пространстве — и политические, и нравственные. Уоллес был же очень умный человек — антрополог, филолог, преподавал в университете. Это высочайший интеллектуал.

Издательству «АСТ» исполнилось 30 лет. Что вы можете пожелать издательству?

Я люблю это издательство. С 2015 года все мои книги печатаются в «АСТ». И я отчасти обязан ему некоторым своим успехом. Я желаю «АСТ» процветания,  особенно в наши тяжелые дни, когда книжный бизнес немного провисает. Я желаю, чтобы старые авторы, к которым я себя уже причисляю, не огорчали издательство и оно могло бы продолжать нас печатать. Мне бы хотелось, чтобы «АСТ» открывало какие-то новые интересные имена, и мне кажется, оно с этим справляется. Я желаю «Редакции Елены Шубиной» повышать планку своего интеллектуализма, а издательству — новых интересных авторов и проектов. Мне кажется, что «АСТ» уже вписало себя в историю русской литературы, это уже часть эпохи русского книжного дела.

Беседовал Никита Пименов

Больше текстов о политике и обществе — в нашем телеграм-канале «Проект "Сноб” — Общество». Присоединяйтесь