«Ночью приходит снег и первобытный страх»: как я познал тундру

Лапландия: холодная и прекрасная

Тревожащая рассудок тьма опускается на горную тундру. Очертания отвесных скал расплываются, а бесчисленные озера приобретают потусторонние черты. Выкрученные березы превращаются в застывших ведьм. Плохо подмерзшие болотистые участки проваливаются под ногами. Я давно кружу по тундре Западного Мурмана и не могу пробиться к берегу Баренцева моря. Моя одежда отсырела, а ботинки наполнились водой. Переохлаждение отнимает силы, а ноябрьская ночь, приходящая в четыре часа пополудни, ставит крест на продолжении маршрута. Так заканчивается второй день моего похода.

Я отправился на дальний край Западного Мурмана, в мир камня, воды и редких лесов, туда, куда изредка заглядывают туристы. Я хотел бродить вдали от городов. Пропускать через себя полярную стихию, там, где в эпоху Второй мировой войны находилась прифронтовая зона, а смерть и морозы пожирали людей. Ушел — читать долгими ночами книги о безумии минувшей эпохи, а днем мечтать сфотографировать медведя. Повторять про себя будоражащие слова о любви к смертоносному хладу мурманской группы «Мор» и смотреть, как Мурманское (Баренцево) море выбрасывает свои пенящиеся волны к подножию гранитных утесов. И избегать пришлых в Арктику людей.

Обычно в это время тундры уже покрывал один слой снега за другим, а стужа хватала за горло. Но в начале ноября погода в Лапландии болталась между легким минусом и небольшим, но ощутимым днем теплом. Часть озер белела льдами, частично затвердевшие болота стали проходимые, но снег почти отсутствовал. Выпавший в октябре снег слизали западные ветра. От видов голых скал и ягельных полей, по которым струилось солнце, кружилась голова. Такой климатической щедрости в Лапландии не было давно. Идеальное сочетание для одиночного похода.

«Я деньги мурманским бандитам не даю!» Автостопом по Лапландии

Мурманск я покидаю с нескрываемым удовольствием. Лишившиеся листвы деревья печально торчат между плотной городской застройкой. Грязные улочки усыпаны мусором. Мазутный смрад от котельных стоит в воздухе. Из околопортовой промзоны воняет рыбой, которую перерабатывают зэки. Ежегодно мегаполис теряет тысячи людей — они устремляются за лучшей жизнью в иные регионы. А в Мурманске режет глаз количество приезжих контрактников, вахтовиков и мигрантов. И COVID-19 отправляет все больше горожан на погост. Моей знакомой уже нет в этом мире. 

Я встал затемно, чтобы урвать световой день в походе. Перебрался на западную сторону Кольской губы, слушая в автобусе, как захлебывающаяся кашлем женщина оправдывается перед соседом, убеждая его, что у нее обычная простуда. Поймал у поселка Абрам-Мыс грузовик из Петербурга. «Я в шоке! У вас бандиты “огурцовские” еще за въезд деньги вымогают», — смеется дальнобойщик Леха. Бывший мент, он послал на три буквы попрошайку. Залитое солнцем тундролесье горит кирпичными тонами, мелькают гиганты-озера, как Кяделъявр, а навстречу большегрузу по Печенгской дороге летят легковушки, словно их водители ищут финал жизни в аварии. И застыла в недрах безвременья Долина смерти — линия фронта между 20-й Горной армией вермахта и Карельским фронтом.

Титовка — река, заброшенный поселок (Старая Титовка): музей памяти о войне; кафе и пост с пограничниками, задающими глупые вопросы людям, которые едут в сторону Мурманска или Никеля. До Норвегии отсюда порядка 100 километров, но государство маниакально следит за гражданами. Говорят, что за работу вахтером пограничник получает из бюджета около 100 тысяч рублей. Еще Титовка — место темных дел и начало грунтовой Титовской дороги в сторону полуостровов Средний и Рыбачий. Браконьерство, нелегальный краб, операции спецслужб и Рыбнадзора, спаленные промысловые дома, уничтоженные мосты и внедорожники — это целый мир для посвященных. Мне же подальше от этого — в дикие тундры. На календаре — 4 ноября.

Мир там, где иней покрывает камни и горят озера

Я взбираюсь на не имеющую имени высоту. Смерзшаяся трава хрустит под ногами, журчат ручьи, а расставшиеся с листвой карликовые березы загорают под солнцем. В лощинах, под склонами бараньих лбов, виднеются остатки мерзлого снега. Сверху меня слепит солнце, но валуны блестят от инея и обжигают холодом пальцы. Сорванная черника тут же растекается по рукам — стужа ее добила. Лужи и озера украшают «крышки» побелевшего или прозрачного льда, отливающего фиолетовым и серым. Из льдин дерзко торчат камни. Дальние сопки, остроконечные тундровые высоты — Угловая, Коксусъярви и Койвистунтури, скупо белеют остатками от отступившей зимы, создавая иллюзию настоящих гор.

Лапландская тундра — это каменные пространства, испещренные озерами, а не болота, как думают некоторые. Я час за часом брожу по царству тверди и воды, перебираясь через распадки с одной возвышенности на другую и стараясь не свалиться с десятиметровых отвесных стен. Подходя к краю каменной площадки, я узнаю лишь в последний момент, что будет за этим краем: цепочка полок, по которым я зигзагом спущусь, или обрыв. Сырой ягель скользит под ногами, добавляя остроты ощущениям, а горячий чай из термоса с конфетой на привале, под мелодии Danheim, бросает в нирвану. 

После трех часов дня голубое небо быстро розовеет и покрывается прилетевшими с моря облаками. Огромная луна уже висит над горизонтом. Я подхожу к пропасти. Озеро внизу горит всеми цветами неба. Кулуар, ведущий вниз, завален скользкими и живыми камнями. Он не вызывает доверия. За ним еще метры и метры голой гранитной стены. Но вскоре я любуюсь на них снизу, оглушенный потусторонней тишиной у берегов озера. Его льды, осадившие опрядыши, вспыхивают голубыми огоньками, но нечто гонит меня дальше. Вот следующее озеро; оно почти лишено панциря — лед еще молод. Протока Коксусъярви вырывается из его недр, ревя в гранитном разломе на перекатах и водопадах. Красные скалы гипнотизируют. Я иду вниз, навстречу желтой траве, хлещущим по лицу березам и полярной тьме. Мрачно гудит ветер.

Их нравы: спалили мосты, привезли мусор

Берега заросшей ольхой и березами-великанами реки Титовка в те месяцы, когда семга поднимается из моря на нерест, полны рыболовов. Семга — дорогое удовольствие. Лицензия на право шестичасовой попытки выловить один хвост обходится в 300–450 рублей. Лотерея. «Я лучше подальше в глушь заберусь, туда, где нет Рыбнадзора», — признавался как-то мне офицер-морпех из ближайшего поселка — Спутника. В ноябре рыбы давно нет. Однако свежие следы человека по берегам и вдоль дороги, петляющей вдоль Титовки, повсюду. Горы мусора. Мурманская ментальность — временщиков в Арктике — объединяет и тех, кто на дне социума, и обеспеченных. Первые выбрасывают в окно бутылки из-под дешевого алкоголя, а вторые — ездят на внедорожниках и загаживают природу, считая ниже своего эго увезти мусор. Пивные бутылки и стаканчики из-под кофе усеивают Титовскую дорогу. А тех, кто пытается обжить окрестности, выживают. «Домики на том берегу один за другим горят», — говорит усатый ездок Валера. Мы болтаем с ним. Еще раньше через Титовку спалили все мосты; по слухам, так рыболовам ставил палки в колеса Рыбнадзор. 

Этим утром, после пробуждения, я из-за любопытства приближаюсь к Титовке; под рокот реки брожу по камням, вижу последствия нашествия человека и размышляю обо всем этом. Резко ухожу в тундру.

Коксусъярви — непреодолимая преграда

Порог и водопад Коксусъярви брызгает водой на мой фотоаппарат и гремит так, что у меня закладывает уши. Вжавшись в скользкие и шаткие камни, я ловлю в объектив состояние природы. Мое внимание привлечено ледяными шапками на валунах, вокруг которых кружится бурлящий поток. Если сорвусь — меня унесет стихия и славно потреплет о камни, прежде чем я выберусь из воды. Если смогу. Сегодня день для изучения Коксусъярви — и это больше, чем водопад. Но я об этом еще не знаю и думаю, что через двое суток перевалю через чернеющий хребет Муста-Тунтури и увижу море. 

Арктика вернулась к своей рутинной мрачности. Низкие темно-серые облака упали еще ниже. Облачность настолько плотная, что в ней нет просвета. Моросит. Сыро. Ледяная корка на болотах едва держит, и мои ботинки часто попадают в жидкое месиво. Впрочем, гетры не дают начерпать воду внутрь и ногам пока сухо. Природа быстро меняется — льды на озерах меняют цвет, проседают и покрываются водой. Я бреду километр за километром, обходя одно извилистое озеро за другим. Скалистые мысы вдаются далеко в водоемы, а найденная хижина рыбака настолько завалена мусором, что сама мысль пообедать под ее крышей не привлекает.

Рокочет протока. Перейти ее нельзя. Где-то ее поток несется по порогам в русле, зажатом в теснинах из красного и черного гранита с отвесными стенами. Местами глубина превышает два метра. Кое-где она разливается на десятки метров, как озеро. Остается наслаждаться горным пейзажем. Вжиматься пальцами в трещины на скале-прижиме и молиться о том, чтобы не рухнуть в воду. Продираться сквозь деревья. Пробиваться по завалам курумов. Все заметнее уклоняться от маршрута на запад, а моя цель — прямо на север. Пересекаю болото и упираюсь в ущелье. Тупик. Серия проток, связывающая озера Коксусъярви и Койвисъярви с рекой Титовкой, уже непроходимые — их воды или скрутят меня холодом, или утащат вниз по течению. Летом я легко рискнул бы, но не сейчас. 

Наползает темнота. Потусторонние силы, дремлющие в полярной природе, пробуждаются. Поворачиваю назад — отступаю, пересекаю отсыревший кулпан — ягель противно вырывает из-под ног. Срезаю путь по высотам, выискивая проходы среди бесконечных скальных обрывов. Наваливается усталость, а рюкзак впивается в спину, принуждая падать на камни. Но величие арктических широт толкает меня вперед.

Горные герцогства Лапландии

Ночью ударил мороз. Я подмерзал в спальнике. Просыпаться в темноте так не хотелось, но короткий световой день диктовал ритм похода. Выбираю на карте район в тундрах с меньшим изобилием озер, избавляя себя от поиска бродов. Иду на штурм крутого утеса. Грязь, влажная земля и мох летят из-под ног. Чудом не спускаю на себя застрявший под рябиной обломок от каменной осыпи и встречаю в 11 утра рассвет на верху фотогеничной пахты. Солнце прогоняет туманы из обрамленной рядами варак долины Титовки. Тундры загораются огнями. А пережившая снег редкая брусника тает во рту — эта ягода практически не уродилась в этом году в Лапландии.

Вдалеке, за огромным заболоченным урочищем, над гребнями сопок идет дождь. Слева и справа ветер мотает туманы. А я жадно наслаждаюсь солнцем, видом реликтовой сосны и радугой — этим чудом для ноябрьской Арктики. Беру курс на север, по линии озеро Суормусъярви — губа Малая Волоковая. Обхожу по крутому склону 20-метровый, идеально срезанный ледником скальный обрыв. И попадаю в густой туман. Чтобы не заблудиться в распадках между высот, жду. Прохладно. Неведомое животное из иного мира кричит среди валунов. Глаза ведьм изучают меня. Я нашептываю песни группы «Мор». Но вот проясняется.

Герцогство Лица — так прозвали вторгшиеся из Норвегии летом 1941 года егеря вермахта соседние гористые тундры, расположенные в пространстве к востоку от реки Титовка в сторону линии фронта. Мне кажется, в этом есть что-то идеально точное. И как там, так и здесь взмывающие к небу пахты (утесы), обособленно стоящие бараньи лбы, исполины-валуны, извилистые ущелья словно переносят в мир европейских гор и маленьких герцогств. Тягость напоминания о войне не в силах разрушить очарование от дикой красоты мест. И как кульминация всего этого — присутствие человека не угадывается. Уже многие годы. Позиции немецких ПВО поросли криволесьем. А остатки дороги, аккуратно выложенной битыми камнями, и очевидно руками пленных, покрыли кустики брусники. Лоси и медведи бродят по ней. И ее предназначение еще скрыто мраком. Историк-североморец, подполковник Дмитрий Дулич, потом в своей книге «Канатная дорога на Мурмане 1942–1944: мифы и реальность» предположит, что тракт — «скорее всего, патрульная тропа. Место довольно бестолковое, глубокие тылы, но что есть, то есть».

Я чувствую себя последним романтиком и первопроходцем в затерянном мире. И.… Эти чувства гаснут, когда я к ночи выхожу на следы квадроциклистов — спиленные деревья, пивные бутылки на ветках. Менталитет этой страны. Его не исправить. Моя мечта — Аляска.

Смерть в березовом лесу

Ночами, ежась от озноба в легком спальнике, я читаю о людях. Передовая обороны гарнизоном полуостровов Средний и Рыбачий, которые блокировали немцы по хребту Муста-Тунтури в 1941–1944 годах, — в дне-другом пути от меня. Но непонятная сила раз за разом оставляет меня в бывшем тылу врага. Я подбрасываю полусырые дрова в вечно гаснущий костер и принимаюсь за книгу украинца и мурманского поисковика Михаила Орешеты. Свинец, огнеметы, железо, морозы, лобовые атаки и расстрелы НКВД косили советский гарнизон. Призраки на десятилетия брошенных без погребения солдат являлись путникам. И когда в одно утро к моей стоянке из Мурманска добирается Оля Литвиненко, я даже рад. Особенно ее подарку — жирному пирожку. Оля часто гуляла со мной по Лапландии.

Мы пробираемся по густому березовому лесу. Здесь деревья еще растут прямо, поднимаясь вверх на метры. Старая береста пластами отслаивается от стволов, на радость мне — только она порождает жизнь у костра в полярной сырости этих недель. А затем мы стоим на месте убийства. Здоровенная лосиная челюсть, обглоданная зверьем, лежит на зеленой и чуть припорошенной снежком траве. Отрубленные нижние части ног, со шкурой, валяются поодаль. Череп разбит. Лежка охотника, добывшего зверя. Все ясно, выстрел прозвучал недавно. Пару дней или чуть больше недели назад. Затем здесь побывал медведь и съел мозги лося, разломал кости. Окрестности — протянувшееся на километры урочище из кочкастых болот и лесков — идеальны для обитания лосей. 

Безымянный перевал. За ночь его присыпала пороша. Злой ветер и мелкий снегопад загоняют нас в германский окоп. На газу готовится обед. Затем уходим в неизвестность. Смеркается. Вокруг — фантастический пейзаж и невероятная, нечеловеческая тишина. Гранитные и кварцевые стены скал блестят инеем. Налобные фонари выхватывают только часть того, что нас окружает, остальное домысливает воображение. Загораются во мраке ночи дальние звезды, и Ольга перечисляет созвездия. Я задаюсь вопросом: есть ли в других галактиках тундры?

Тварь приходит в ночи

Сутки истекают. Полнолуние сходит, и космос выглядит все более зловещим. С приходом мрака нечто начинает наблюдать за мной из черноты. Когда я во мраке выискиваю относительно сухие ветки для костра, что-то внушает мне, что я не должен подходить к нему. Залезая в спальник, я сжимаю нож в руке. Развязка приближается. 

В тот день мы двинулись к огромному озеру на верхах тундр. Чуть дальше от него, в полудне ходьбы, вилась прифронтовая Пароварская дорога противника — легендарный тракт, слишком известный среди туристов. К сожалению. Летом там ездят внедорожники далеко не всегда культурных людей. Впрочем, мысли о лете не лезут в голову, когда зарождающийся снегопад больно забирается в глаза. Прогулка, естественно, продолжается. Любопытство сильнее непогоды, а переживают ненастье на середине маршрута в палатке только слабаки-матрасники. И ноги скользят на мокрых камнях и пробивают ледяные корки в лужах. А визуальный ряд по периметру — любопытен. В память засаживается бараний лоб — отдельно стоящий скальный монумент. А когда мы взбираемся на перевал, то вид заболоченной тундры, усеянной валунами, воспринимается как нечто инопланетное. В ненастье смутно проглядываются остроконечные мысы неизведанного озера. С ревом беснуется роза ветров, и шквал шатает, выбивая тепло из тела. Анорак, штаны — все промокло; сырость добирается до термобелья. Ботинки хлюпают. Пальцы рук болят от гипотермии. Я спускаюсь к берегу, поворачиваюсь к шквалу спиной и смотрю, как волны яростно бьются о камни и лижут дальний остров-баклыш, пригибая зацепившиеся за него карликовые кусты.

Стоянка. Напарницы больше нет. А огонь, вспыхивая, гаснет, не отогревая уставшее тело. Наломанные дрова лежат бесполезной, влажной горкой. Растопка ушла в никуда. А неведомая тварь притаилась среди сырой ольхи. Периодически существо хрустит льдом и приближается к моему убежищу. Мурашки бегут по коже. Шестым чувством я осознаю, насколько сильное создание, чья природа не подвластна человеку, находится рядом, не желая терпеть меня в его лесах и тундрах. Часы тянутся. А утром, после хмурого снежного заряда, я нехотя ухожу к цивилизации. Постепенно небо растягивается, вспыхивают красным облака, озаряя тундры Лапландии чем-то безмятежным. Я шагаю и понимаю, что так и не достиг Баренцева моря.

Больше текстов о путешествиях, психологии, отношениях, детях и образовании — в нашем телеграм-канале «Проект “Сноб” — Личное». Присоединяйтесь